Таких вопросов Коротков придумал с полсотни. Он напечатал каждый вопрос на отдельном листке и предлагал каждому вновь вступающему в «Струну» подписывать в дополнение к договору такую кипу бумаг, что те просто за голову хватались. В предварительной беседе Коротков долго и подробно рассказывал про все эти особенности, намеренно утомляя собеседника, и только потом предлагал ему подписать бумаги, в которых речь шла о том же самом, что он только что рассказывал. А в середину он вкладывал чистый лист без вопроса.
Трое из четверых подписывали всю кипу подряд, не глядя, в том числе и чистый лист. Один из четверых лист обнаруживал и показывал его Короткову. Тот извинялся, говорил, что это ошибка наборщицы, тут же этот лист изымал и на глазах у всех рвал.
В результате у Короткова скопилось чистых листов с подписями штук пятьдесят. Соблазн был велик, и он начал изучать владельцев будущих квартир. Нашел трех одиноких женщин и несколько малосемейных пар, с составом семьи два человека. На них он составил тексты завещаний, которые и впечатал в листы с подписями.
Нужно ли уточнять, что все они завещали право на жилье после своей смерти Короткову Валентину Петровичу?
Следующая проблема была связана с нотариальным оформлением завещаний. Выход был единственный, поскольку уже начала действовать фатальная неизбежность – найти сообщника в нотариате. Благо в последний год в Тарасове расплодилось частных нотариальных контор так много, что в центре города они встречались практически на каждом шагу.
Коротков под разными предлогами обошел двенадцать контор и познакомился с двумя десятками нотариусов, прежде чем попробовал договориться с показавшейся ему подходящей для этого полной и явно ленивой дамочкой лет тридцати с чрезмерно большими грудями, огромной задницей и совершенно пустыми глазами. Наталия Сергеевна легко поверила, или сделала вид, что поверила, в совершеннейшую сказку, рассказанную Коротковым про лежащую в больнице его сестру, которая не успела оформить завещание, хотя оно и написано уже и подписано, и нельзя ли будет пойти на небольшое нарушение нотариального порядка, нельзя ли удовлетворить просьбу больной сестры и нотариально оформить завещание без ее участия.
Пышногрудый нотариус долго молча смотрела на Короткова пустым, неподвижным взглядом, потом так же молча вышла из своего кабинета. Коротков намек понял и колебался не долго. Он отсчитал сто долларов из пятисот, приготовленных на эту акцию, и сунул их под какой-то лист бумаги, лежащий на столе.
Нотариус вернулась и опять же молча начала перекладывать бумаги у себя на столе. Потом, опять-таки не говоря ни слова, опять удалилась из кабинета. Коротков вздохнул, вытащил еще сто долларов и сунул под тот же листок. Первая сотня лежала нетронутой. Нотариус вернулась минуты через полторы, опять слегка пошелестела бумагами и посидела молча пару минут, о чем-то размышляя. Потом она тоже вздохнула и вышла в третий раз. Коротков выругался, но отступать поздно было. Отсчитав еще сто пятьдесят долларов, с намеком, что больше, мол, нет, последние выгреб, он добавил их к лежащим на столе, твердо решив больше не давать.
Вернувшись, Наталия Сергеевна довольно долго что-то соображала, потом посмотрела на Короткова с ленивым недоумением. Коротков – ответил ей взглядом, полным безденежного отчаяния. Она разглядывала его с минуту, затем сказала своим густым контральто:
– Черт с вами. Давайте свои бумаги.
И через пять минут он стал законным наследником еще одной квартиры в своем кооперативе.
…Когда он пришел к ней еще раз, то с удивлением обнаружил, что Наталия Сергеевна его ждала. Она не дала ему рта раскрыть, а показала рукой на стул напротив себя и сказала с полнейшим равнодушием:
– Давайте свои бумаги. Триста.
Коротков был несколько ошарашен ее напором, удача шла в руки сама; и месяца за три он оформил десять завещаний на строящиеся в своем кооперативе квартиры. Это обошлось ему в три тысячи долларов, которые он позаимствовал в кассе кооператива, поскольку сам не был ни столь богат, ни столь удачлив, чтобы иметь возможность свободно расходовать такие деньги.
«Ну, это беда не большая, – думал Коротков, – выкручусь, главное – кооператив построить побыстрее».
Валентин Петрович, как обычно, ошибался. Самая большая его проблема была теперь не в постройке кооператива. Там дело было уже налажено, потихоньку завертелось, зашевелилось, и теперь нужно было только следить, чтобы оно, не дай бог, не остановилось, но ускорить строительство было совершенно нереально.
Главная проблема Короткова сосредоточилась теперь в соблазнительных мыслях о возможности приблизить момент обладания правами на эти квартиры. Когда Коротков представлял, что дом уже построен и что он – уже владелец одиннадцати новых квартир в элитарном доме в центральном районе города, он чувствовал нечто вроде того, что чувствовала бы, наверное, страна при смене в ней общественно-экономической формации. Если бы, конечно, страны могли испытывать чувства.
Валентин Петрович испытывать чувства мог. И не только испытывать, но и заболевать ими, как выяснилось, словно чумой. То есть неизлечимо. Впрочем, чего было ожидать от его авантюрно скроенной натуры?
Его стали преследовать мысли о различных способах прекращения человеческой жизни. Коротков собрал все, какие только нашел, голливудские триллеры у торговцев видеофильмами и испытывал странное для него самого наслаждение, глядя на кровь на экране телевизора и отмечая все новые, неизвестные ему прежде, способы убийства людей.
Во сне его стали преследовать навязчивые картины. Ему снились массовые катастрофы и стихийные бедствия, уносящие много человеческих жизней.
В своих сновидениях ему пришлось пережить извержение вулкана, сопровождаемое мощным землетрясением, разрушившим весь Тарасов и в том числе домишки, которые он не успел снести на стройплощадке кооператива. Откуда в степном Тарасове взялся вулкан, его во сне не занимало, но в потоках изливающейся из жерла кратера лавы погибли все члены его кооператива, и Коротков испытывал во сне противоречивое чувство и горя, и радости одновременно.
Впрочем, радости, наверное, было больше, поскольку просыпался он просветленным и удовлетворенным. Правда, через несколько минут после пробуждения состояние болезненного азартного интереса к проблеме и конкретным способам убийства вновь к нему возвращалось.
В другом сне он спасался от взрыва атомной бомбы. Характерный грибовидный столб, не раз виденный им на экране, завис у него над головой и с ужасающей скоростью приближался к нему. Коротков в панике бежал от него, постоянно чувствуя у себя за спиной, в нескольких метрах, убийственное присутствие настигающего его фронта взрывной волны, он знал, что останавливаться нельзя, иначе погибнешь уже без всякого сомнения, и из последних сил бежал вперед, не давая догнать себя ни взрывной волне, ни проникающему излучению, ни термическому облаку. Вокруг него корчились и горели люди, пострадавшие от световой вспышки атомного взрыва, от которой ему самому непонятно каким образом удалось уберечься, и в них он узнавал, к своему ужасу, членов своего кооператива, но ужас вызван был не картиной их жутких мучений, а мыслью о возможности погибнуть с ними вместе. И Коротков мчался вперед, не разбирая дороги и не давая атомному облаку себя догнать.
Самым страшным был сон о нашествии на Тарасов диких собак, вцеплявшихся в горло прежде, чем человек успевал поднять руку к лицу. Собак были тысячи, миллионы. Они заполнили все улицы Тарасова, все свободное пространство, и, куда бы Валентин Петрович ни бросал взгляд, всюду он видел лишь их темно-коричневые взъерошенные спины и красные оскаленные пасти. Они зарезали всех в Тарасове, улицы постепенно наполнились потоками крови, собаки скакали по горам трупов и тонули в человеческой крови. Валентин Петрович судорожно лез по какой-то каменной фабричной трубе все выше и выше, а уровень крови поднимался за ним, кровь грозила утопить его, лишь только труба закончится, и спасаться дальше ему будет некуда. Но труба все не кончалась, он все не тонул и не тонул…
Просыпался он в холодном поту.
Коротков начал опасаться, что сойдет с ума, потому что картины, виденные им во сне, стали преследовать его и днем, появляясь в сознании, стоило ему лишь прикрыть на секунду глаза.
Он измучился, стал нервным, пытался пить, но, напиваясь в одиночку до бессознательного состояния, хватался за нож и сидел перед зеркалом, тупо глядя, как в нем мелькает его мотающаяся из стороны в сторону физиономия, и никак не успевая ударить ножом в это тупо ухмыляющееся, раздражающее лицо.
Когда он встречался в правлении кооператива, на стройплощадке с теми, кто, сам того не зная, передал ему права наследования строящихся в кооперативе квартир, он не мог спокойно смотреть им в глаза, боясь взглядом выдать свое навязчивое желание их смерти.
Когда он встречался в правлении кооператива, на стройплощадке с теми, кто, сам того не зная, передал ему права наследования строящихся в кооперативе квартир, он не мог спокойно смотреть им в глаза, боясь взглядом выдать свое навязчивое желание их смерти.
Ему наяву стали мерещиться кровавые пятна на их одежде, а когда, разговаривая однажды с пожилой супружеской парой, он поймал себя на том, что не может отвести взгляда от торчащего, как ему с ужасающейся отчетливостью представлялось, из груди женщины окровавленного ножа, он понял, что дальше так продолжаться не может.
Женщина обратила внимание на его напряженный взгляд, устремленный на свои груди, и поскольку в молодости была женщиной красивой, истолковала его поведение, скорее всего, по-другому. Она нервно поправляла платье на груди и что-то изредка шептала возмущенно-удовлетворенно своему мужу, который молча хмурил брови и по-стариковски угрожающе посапывал и покашливал.
В тот раз обошлось без скандала, но Коротков чувствовал, что все – граница допустимого близка и надо что-то срочно делать, иначе все его усилия пропадут даром, вся блестящая комбинация по выходу его, Короткова Валентина Петровича, в ряды новой богатой и преуспевающей аристократии закончится тривиальной смирительной рубашкой и изолятором в пригородном сумасшедшем доме – для особо буйных и беспокойных.
Когда в правлении его кооператива появилась пышногрудая Наталия Сергеевна и устремила на него свой тупой и неподвижный взгляд, Коротков почувствовал, что она принесла с собой избавление от его кошмаров.
Не обладая особой проницательностью, он не понял, правда, что совершается следующий неизбежный ход затеянной им авантюры, что ситуация выходит на новый уровень, о котором он даже не подозревал раньше. То, что существовало в его сознании, как манящая соблазнительная возможность, предстало перед ним во всей своей грубой реальности, стало осуществимым.
Нотариальная мадам проплыла по облезлой комнатке правления, устроила свой необъятный зад на жалобно скрипнувшем стуле, колыхнула грудями и произнесла свою сакраментальную фразу:
– Давай свои бумаги.
Произнесено это было уже несколько иным тоном, в котором не было ни снисхождения, ни готовности пойти навстречу просьбе, как тогда, в нотариальной конторе, а было какое-то тупое высокомерие, с которым милиционеры обычно произносят фразу: «Предъявите документы!»
– Какие бумаги? – прикинулся Коротков полным идиотом. О каких еще бумагах могла идти речь, как только не о тех, с которыми он приходил в нотариальную контору, то есть о завещаниях.
Бюст заколыхался перед глазами Короткова – нотариальная дама встала напротив него во весь свой почти двухметровый рост.
– Ну ты, козел позорный, фазан некайфованный!..
Она надвигалась на него бюстом, прижимая к стене и грозя задушить его своими пышными грудями.
Валентин Петрович уперся ладонями в эти груди и попытался отодвинуть их от себя.
Женщина приостановила свое движение на Короткова, полуобернулась и крикнула красивым низким голосом несколько игриво и в то же время обиженно-оскорбленно:
– Федор, он меня счупает!
Коротков хотел возразить, что никого он не щупает, а просто… ну, толкается, что ли. И что он не понимает, зачем говорить такие глупости, да еще коверкать при этом язык.
Но в это время дверь в комнатушку правления открылась, и на пороге показался Федор.
Увидя его, Коротков прекратил сопротивление и сполз по стенке на пол.
Федор доставал головой притолоку, плечи его касались обоих косяков одновременно, на шее, которая была примерно такой же толщины, как поясница Короткова, лежала золотая цепь шириной в большой палец.
– Мужик, – спросил Федор парализованного его видом Короткова, – ты зачем к женщине пристаешь?..
Федор отделал Валентина Петровича так, что тот понял все сразу и до конца. Он сам отдал все документы, сам показал на плане дома, какие квартиры намечены были к переходу в его собственность. Сам показал людей, как он уже понял, обреченных на смерть. Сам написал свое завещение, по которому все имеющиеся в его собственности квартиры в случае его смерти переходили к Федору. У него оставалась одна-единственная квартирка, которую он должен был получить от кооператива, как его председатель. Это было вполне законно.
Дом к тому времени был почти построен. Десять этажей уже возвышались в самом центре города, вызывая гордость и предвкушение новоселья у тех, кому посчастливилось стать членами этого кооператива, и дикую зависть тех, кто не сумел организовать себе в нем квартиру.
Началось завершение строительства одиннадцатого этажа, когда произошли два странных случая бесследного исчезновения людей.
Первой пропала та самая женщина, на груди которой Короткову мерещилось кровавое пятно. Однажды она отправилась на базар за продуктами и домой не вернулась. Больше ее никто никогда не видел. Обезумевший от горя муж, не предполагавший пережить свою супругу, умер от сердечного приступа пару месяцев спустя. Их строящаяся квартира перешла, формально, к Короткову. Хотя он знал, что фактически владеть ею будут нотариус со своим носорогом-Федором.
Примерно в то же время пропал еще один человек. Милиция, конечно, была озабочена таким обстоятельством, но поскольку жили они в разных концах города, в разных районах, никто не обратил внимания, что есть между этими случаями исчезновения связующее звено – жилищный кооператив «Струна».
Причем пропадали не сами члены кооператива, подписывавшие договор с Коротковым, а члены их семей, которые были бы наследниками в случае их смерти.
Короче говоря, за эти три месяца у десяти членов кооператива не осталось ни одного наследника, все стали одинокими и несчастными людьми, потерявшими всех своих близких и родных.
За это время одиннадцатый этаж был достроен и началось завершение строительства. Дом принял реальные очертания, вплотную приближаясь к торжественному моменту сдачи здания в эксплуатацию.
За три месяца до окончания строительства вся операция по «расчистке» квартир была завершена. Троих из членов кооператива сшибло машинами. Один умер от сердечного приступа. Один утонул во время купания на Волге. Двоих сильно избили, и они умерли в больнице. Один, осматривая свою будущую квартиру, неосторожно ходил по стройке и упал с седьмого этажа. И, наконец, еще одного зарезал в подъезде его дома неизвестный маньяк.
Коротков не поседел за эти месяцы только потому, что облысел. Его нервная реакция на эти события вылилась в выпадение волос на черепе. Он с ужасом смотрел на себя в зеркало, понимая, что события развиваются уже без его участия, хотя первоначальный толчок им дал именно он – Валентин Петрович Коротков.
И он вздрагивал от каждого звонка в дверь, от каждого стука, будучи уверен, что пришли за ним, что до милиции дошел наконец тот факт, что собственником квартиры каждого нового умершего становится один и тот же человек – Валентин Петрович Коротков.
Но милиция все не приходила и не приходила, и Валентин Петрович как-то постепенно успокоился. Особенно его ободрял тот факт, что он сам-то никого не убивал, он даже ничего не получал в результате всех этих смертей. Какие же к нему могут быть претензии?
И вновь корыстолюбивые мысли начали одерживать в нем верх. Ведь он остался фактически ни с чем. Его же просто ограбили, применив грубое насилие. Это тупое животное чуть не изуродовало его тогда своими пудовыми кулаками. Возмущение, смешанное с жаждой обладания шикарными квартирами, подогретой возможностью такого обладания, вновь овладело Валентином Петровичем.
Он крепко задумался. Думал недели две. Строительство дома стремительно неслось к своему завершению, что особенно возбуждало мыслительную деятельность Валентина Петровича. Возможностью нужно было пользоваться или сейчас, или никогда.
В результате еще через неделю среди членов кооператива появилась Людочка.
Коротков, потерявший все десять квартир, никак не мог смириться с этим фактом. Нотариус с Федором просто забрали у него бумаги, а заодно заставили написать завещание, по которому в случае его смерти все права на его имущество переходили к Федору.
Он решил начать сначала. Время и возможности еще были. Свободных квартир осталось еще достаточно много. И он получил подписи еще двух членов, в том числе и Людочки, легко подмахнувшей пустую бумажку.
И совершил идиотский с точки зрения здравого смысла обмен – две стареньких квартирки на шикарную элитную квартиру, приняв Людочку в члены кооператива. Он подписал с ней договор, указал в нем конкретную квартиру на одиннадцатом этаже.
Зачем он это сделал, он не мог бы толком объяснить. Он же не собирался убивать никого, ни саму Людочку, ни ее мать, а когда узнал позднее о существовании еще и двух близнецов, Семки и Темки, вообще пришел в ужас.