— Зануда в квадрате. Ты допускаешь, что история с этой Анечкой тут ни при чем? Это потому что ты ее видел только на плохой съемке и по «Скайпу». Я сидел с ней рядом и скажу тебе, что это испытание для любого здорового мужика. В смысле держать руки при себе — испытание.
— Ты это и клиенту своему будешь объяснять, Том?
— Для клиента информации у нас точно хватит. «Мидвестерн» не захочет связываться с Лэмом после того, как я изложу им эту историю. Считай, что первое задание мы с тобой выполнили. Пришли мне свои расходы, я отправлю им счет.
Штарк молчит, и Молинари даже кажется, что у него повис «Скайп». Только он собирается перезагрузить программу, как Иван открывает, наконец, рот:
— Так не пойдет, Том. Если мы партнеры, прошу тебя как партнер: ничего пока не говори клиенту.
— Это почему еще? Они мне ясно сказали: при первом же намеке на кривизну сообщай нам.
— Я так не играю, Том. Ну какие тут могут быть намеки? Чтобы что-то им говорить, надо хоть что-нибудь знать наверняка. Во-первых, мы все-таки не уверены, та ли это скрипка. Во-вторых, мы не в курсе, жив ли Иванов, который один способен ее узнать. В-третьих, мы понятия не имеем, кто взял скрипку из машины и каким путем она попала к этому Лэму. Возможно, он ее честно купил без всякой задней мысли, а твой клиент сейчас ему откажет, потому что будет подозревать в воровстве. Если добросовестно подходить к делу, мы должны понять, что случилось, и только тогда писать клиенту отчет.
— Если мы будем так работать, Иван, нам скоро будет нечего жрать.
— Только тебе, — замечает Иван спокойно.
— Я уже и забыл, каково иметь с тобой дело. — Испортить настроение Молинари — задача почти невыполнимая: он лучезарно улыбается. — Но ты понимаешь, что при любом раскладе «Мидвестерн» теперь откажется страховать инструмент?
— Я понимаю, что страховщики не любят лишний риск. Но я против того, чтобы продавать недоделанную работу. И ты забыл, что ли, что человек пропал? Был — и исчез. И мы с тобой об этом знаем.
— Я работаю на страховые компании, Иван. Я не полицейский. Человек исчез — это тема для полиции.
— У нас в Москве — боюсь, что в последнюю очередь. Особенно если Константинов… ну, помог ему исчезнуть.
Теперь замолкает Молинари, и Штарк проверяет, не прервалось ли соединение.
— Хорошо, будь по-твоему, — соглашается наконец сыщик. — Если мы работаем вместе, надо обо всем договариваться. В конце концов, то, что у нас уже есть, мы собрали очень быстро. Какой у тебя план?
— Хочу навестить родителей Иванова. Наверняка они его ищут. И если скрипка — семейная реликвия, они должны быть в курсе ее истории. Не уверен только, захотят ли обсуждать это со мной.
— Разумно. Только в этот раз не молчи, расскажи мне, что сумеешь выяснить, хорошо? А то перед Анечкой мне было неудобно, я совсем ничего не понимал. Выглядел каким-то мальчиком на побегушках.
— Ну, ты же наверняка исправил это неверное впечатление.
— Вот тут, братец, ты ошибаешься. Никакого намека на интерес с ее стороны. Как это ни досадно.
— По крайней мере, не исчезнешь бесследно, как один скрипач.
— Тоже верно, нет худа без добра. Так ты расскажешь про родителей Боба?
— Конечно. Был бы ты в Москве, пошли бы вместе, — говорит Штарк вместо извинений за свою прежнюю скрытность. — Слушай, а можешь тем временем сделать еще кое-что? Я тут, пока ты искал Анечку, рассматривал съемку из клуба. Ну, ту, из которой Анечкина фотография. Там на заднем плане люди за столиком. В принципе, лица можно рассмотреть. Нерусские какие-то лица. И кто-то мне говорил, что там была компания иностранцев. Я сделал несколько стоп-кадров, пришлю тебе, — а вдруг это кто-то из них украл скрипку? Надо подумать, как выяснить, кто они.
— Присылай, подумаю, что можно сделать. Хотя это, конечно, как иголка в стоге сена, и хотя скрипку украл твой Констан… в общем, Анечкин бойфренд, — для тебя, партнер, что угодно.
— Я не верю, Том, что это Константинов. Я с ним встретился, и мне показалось, что он искренне любит музыку и хочет опять собрать квартет. Он бы не стал так поступать. Украсть скрипку у музыканта — все равно что ребенка похитить, правильно? Ну вот, по-моему, он не такой.
— Слушай, партнер, Анечка прожила с ним не знаю сколько лет, и она считает, что его рук дело. Зачем усложнять? Ну ты же сам знаешь, что самое простое решение почти всегда правильное. При твоем занудстве ты все-таки удивительно наивный.
— Я просто ни в чем не уверен, Том.
— Это я вижу. Ну, партнер, до завтра. Я, между прочим, тоже неплохо поработал. Но сам себя не похвалишь — ни от кого похвалы не дождешься.
Покрасневший до корней волос Штарк не успевает выговорить что-нибудь вроде «Да, здорово ты Анечку нашел!» — Молинари разрывает соединение. «Все-таки я совсем одичал, — думает Иван горестно. — Меня просто нельзя выпускать к людям».
И еще теперь ему кажется, что Том, может быть, прав насчет Константинова. Штарк давно замечал, что крупные бизнесмены словно распыляют вокруг себя специальный газ, который заставляет им верить, мешает сомневаться, наводит морок. Без такого свойства вряд ли можно стать предправления большого банка. Что, если Анечкин бойфренд, как называет его Том, просто задурил Ивану голову, заставил поверить в невозможность самой логичной версии?
Софья ждет его в спальне с включенным светом: все равно не заснет, пока не дочитает очередного Акунина. Штарк отбирает у нее книжку, за которую Софья почти всерьез цепляется.
— Успеешь дочитать, Сонь… ну подожди, вопрос есть.
— Дай хоть до следующей главы дочитаю!
Со вздохом Штарк возвращает роман. Терпеливо дождавшись, когда любимая женщина закончит свою главу, он рассказывает ей Анечкину историю.
— Видишь, у нас тут свой детектив.
— Скорее мелодрама про бунт содержанки, — поправляет его Софья.
— Понимаешь, я же был у Константинова. Он настоящий меломан, музыка — это действительно для него важно. И вот у него был квартет, который мог прославиться на весь мир. Он мне запись поставил; правда, потрясающе играли ребята. Вот как ты думаешь, мог он из-за своей подруги отомстить музыканту? Украсть у него инструмент, а потом, может, и еще что похуже сделать?
— Ну, я же его никогда не видела. Откуда мне знать, что он может, а что нет?
— Анечка так считает. И Иванов так считал, кажется. А я почему-то с трудом верю.
— Все это похоже на сериал какой-то. Измена, страшная месть обманутого банкира… Всякое бывает, конечно. И вообще ваша эта Москва — как большая декорация для сериала. Не город, а развесистая клюква.
— Такая же наша, как твоя, — обижается Штарк за Москву. Видимо, выходит комично, потому что Софья прыскает от смеха.
— Что бы я тебе ни сказала, раз ты сейчас не веришь в историю с местью, все равно будешь сомневаться. Правильно?
Спорить Ивану тут не с чем. Она знает его, как будто много лет прожили вместе, — а ведь почти всю сознательную жизнь провели в разлуке. Он кивает.
— Ну а тогда какой смысл мне что-то придумывать? — Она хватается за книжку. — Почитай тоже что-нибудь. Или спи. Мне тут еще на пару часов.
Иван отворачивается к стене: соперничать с Акуниным не стоит и пытаться, по крайней мере сегодня. «Интересно, что раньше — все дочитает или соскучится», — думает он.
Адрес родителей Иванова Штарк раздобыл у Дорфмана. Пока Молинари искал Анечку, Иван не предпринимал никаких активных действий — думал, что важнее всего сначала выслушать ее. Но с виолончелистом все же встретился еще раз. Ему было непонятно, зачем Константинов присылал своих людей к музыкантам распавшегося квартета задавать вопросы про Анечку и Боба Иванова, как в прошлый раз говорил Дорфман: ведь, как выяснилось, банкир и так был обо всем осведомлен. Противоречие разрешилось просто: Дорфман объяснил, что целью расспросов было разобраться, давно ли начался роман скрипача и подружки Константинова. Предправления «Госпромбанка» не показался Штарку мазохистом — зачем же ему было нужно это знать? То ли он пытался определить, насколько суровым должно быть возмездие, то ли выяснял, насколько лояльны к нему музыканты: одно дело, если они ни о чем таком не догадывались, другое — если много месяцев хихикали у спонсора за спиной.
Дорфман будто забыл их предыдущую встречу, да и нос его выглядел намного лучше. Штарку даже показалось, что виолончелист возлагает на его расследование какие-то надежды. Может быть, на то, что Боб Иванов таки найдется, а с ним вернутся хорошие времена.
— По-моему, его родителям просто все пофиг, — пожаловался Штарку виолончелист. — Они ни заявлений в милицию не писали, ни больницы не обзванивали. Говорят, появится, когда захочет. Моя бы мама уже весь город разнесла. А эти сидят, чай пьют…
— Вы ездили к ним? — спросил Иван.
— Ну да. Они мне чай с вареньем предложили. На веранде.
— Ну да. Они мне чай с вареньем предложили. На веранде.
Если Штарк ожидал от родителей скрипача варенья и радушного приема, он ошибался.
Дом Ивановых он нашел легко: в паре километров от Дмитровского шоссе, в низинке, метрах в пятидесяти от берега водохранилища. Нарядный, недавно побеленный двухэтажный домик с зеленой крышей в окружении яблонь и слив. Никакого огорода, ровно подстриженная лужайка, — здесь явно живут люди, с презрением относящиеся к советской традиции. Вместо забора — фигурная решетка, как в каком-нибудь графском парке, хотя участок маленький, может быть, даже стандартные шесть соток. У ворот Штарк жмет на кнопку звонка — тут все устроено как в городе.
Женщина, которая через минуту выходит к воротам, едва выглядит на сорок лет. На ней короткий топ, вытертые джинсовые шорты и вьетнамки. Пепельные волосы собраны в длинный хвост, огромные голубые глаза — вокруг них почти нет морщинок — смотрят вопросительно.
— Вы к кому?
— Я… наверное, к вам. Наталья Федоровна — это вы?
— Да. Чем я могу вам помочь?
— Можно я войду? У меня к вам разговор. Насчет вашего сына Роберта.
— Я бы не хотела о нем разговаривать с незнакомыми людьми. — Иванова по-прежнему разглядывает его сквозь чугунные узоры, не делая никакого движения, чтобы открыть калитку.
— Если позволите, я объясню, почему пытаюсь к вам вторгнуться, — чуть покраснев, настаивает Иван. — Может быть, вы не знаете, что нашлась его скрипка.
И Штарк вытаскивает из портфеля присланные Молинари фотографии: он распечатал их заново и старался на этот раз не помять. Наталья Федоровна несколько секунд разглядывает картинки, не меняя позы, и наконец распахивает калитку, которая вообще-то была заперта только на легкодоступный снаружи засов: условность, а не настоящая преграда для чужаков.
Войдя в дом за хозяйкой, Штарк оказывается в прохладном полумраке: окна занавешены, свет не горит. Весь первый этаж — одна большая комната, на манер студии с кухонькой в углу. Посередине большой стол, будто бы для семейных трапез. Штарк слышит тихую музыку, оглядывается по сторонам в поисках ее источника. А, вон: на старинном проигрывателе крутится виниловая пластинка! Иван не уверен, но, кажется, это один из «Бранденбургских концертов» Баха.
На второй этаж ведет винтовая лестница. Подойдя к ней, хозяйка задирает голову и зовет:
— Денис! Спускайся, к нам пришли!
Сверху доносится шарканье, потом лестница скрипит под тяжелыми шагами. Наконец появляются осторожно ступающие ноги в шерстяных брюках и домашних тапочках, а за ними — и весь грузный, седой старик в кардигане. А ведь середина июня на дворе!
— Молодой человек говорит, что Бобочкина скрипка нашлась, — объясняет Наталья Федоровна присутствие незнакомца.
— Наташа, я же просил тебя больше не пускать этих ходоков, — ворчит Иванов-старший, не глядя на Штарка. — Молодой человек, если вы с вопросами о Роберте, оставьте нас в покое. Не лезьте не в свое дело.
— Денис, он говорит, скрипка нашлась, — повторяет Наталья Федоровна чуть громче. Муж выглядит старше ее лет на тридцать.
— Ты же понимаешь, что это значит, если так. — Старик обращается к ней, будто никого больше в комнате нет.
— Что ты имеешь в виду?
— Если скрипка нашлась, а он нет, значит…
— Ничего не значит! Денис, давай выслушаем молодого человека! Ну почему ты все время ждешь худшего? Как вас, кстати, зовут?
— Иван. Иван Штарк. Давайте я попробую вам рассказать все по порядку. И я не из ходоков, кем бы они ни были.
Старик наконец удостаивает его взглядом слезящихся, неопределенного цвета глазок, окруженных темными складками, из-за которых он напоминает енота.
— Ходоки до сих пор только спрашивали. Если вам есть что рассказать, валяйте. А мы послушаем.
— Я присяду?
— Садитесь, — кивает старик на ближайший стул без всяких извинений за невежливость.
Хозяева садятся рядом напротив него. Штарк раскладывает на столе фотографии скрипки. По мере того как он коротко излагает события апрельского вечера, когда «Сибелиус-квартет» играл в Малом зале, рядом появляются стоп-кадры из «Реставрации»: Боб на сцене; Боб направляется обратно к столику; компания на заднем плане аплодирует; Чернецов наливает Бобу стакан; Анечка Ли вытирает глаза тыльной стороной узкой ладони. К концу рассказа пластинка с «Бранденбургским концертом» остановилась, и никто ее не перевернул. У Натальи Федоровны покраснели веки, и она явно сдерживает слезы. А Денис Леонидович застывает, словно и теплая одежда не может остановить его превращение в глыбу льда. Ивану пора решить, выкладывать ли фотографии с камеры у Анечкиного подъезда. Колеблется он недолго: после такого холодного приема Штарк не видит причины жалеть хозяев.
— Ну, вот что случилось, — заключает он, разложив и эти распечатки. — С тех пор Роберта не могут найти. Вы ведь тоже ищете его?
— Мы… — Наталья Федоровна сдерживает всхлип. — Нет, мы не ищем. Вы не знаете Бобочку. Он всегда был очень нелюдимый. Если на него давить, он убегает и прячется. Он очень… хрупкий, ему надо давать… пространство.
— Хватит, Наташа, — раздраженно останавливает ее муж. — Мы в последние годы не вмешивались в жизнь Роберта. Он взрослый человек, серьезный музыкант. Если он решил уехать и какое-то время избегать людей, это его решение, которое надо уважать. Но то, что вы рассказали, меняет дело. У нас был человек из «Госпромбанка». Пытался узнать, куда Роберт мог уехать. Но мы ему сказали, что это не наше дело и тем более не его. А теперь выясняется, что Роберт насолил большому банкиру. Погодите, но если они ему… отомстили, почему его ищут?
— Я многого не понимаю в этой истории, поэтому надеюсь на вашу помощь, — отвечает Штарк, стараясь излучать спокойную надежность. Кажется, Ивановы уже не настроены против него, но баланс в любой момент может измениться. — Во-первых, я хотел вас попросить хорошенько рассмотреть фотографии из клуба. Возможно, вы узнаете на них кого-то. Во-вторых, если я правильно понял, вот эта скрипка — семейная реликвия, верно? Хочу немного расспросить вас о ней, если вы не против.
— Сначала — Иван, правильно, так вас зовут? — сначала, Иван, расскажите, зачем лично вы ищете Роберта. Что вы станете делать, когда найдете? — Денис Леонидович все же не до конца преодолел недоверие к незваному гостю.
— Покажу ему фотографии инструмента, и мы с партнером будем стараться вернуть ему скрипку, если она украдена. — Теперь Иван совершенно четко осознает свою настоящую задачу в этом деле.
Иванов-старший поджимает губы. А его жена собирает со стола фотографии из «Реставрации» и вглядывается в них.
— Эта скрипка действительно давно в нашей семье, — прерывает молчание Денис Леонидович. — На ней играл мой отец, он был известным скрипачом. А до него — его дед.
— Вы ведь тоже музыкант? — спрашивает Штарк. Это догадка: просто обычно такие династии не прерываются.
— Я музыковед, теоретик. Исполнительское мастерство у нас передается через поколение. Если очередной Иванов рождается хорошим скрипачом, на его детях природа обязательно отдыхает. Мой дед был не музыкантом, а военным, погиб при прорыве Ленинградской блокады. Мы ведь родом из Петербурга. В Москву переехал отец, когда его пригласили в Большой театр.
Свою фамилию старик произносит с ударением на втором слоге, как у автора «Явления Христа народу». Интересно, думает Штарк, на самом деле так правильно или это тщеславная попытка нарисовать себе благородную родословную? В фамилии Боба все делают обычное ударение. Может, он просто, в отличие от отца, стесняется интересничать, поправляя всех и каждого?
— Вы знаете, что эта скрипка числится украденной в Петербурге в 1869 году? — спрашивает Иван.
— Впервые слышу от вас. Впрочем, вы ведь сказали, что эту скрипку кто-то в Нью-Йорке приписал Страдивари. Может, какую-то скрипку Страдивари и украли. А наш инструмент, хоть и хорош, но таким происхождением похвастаться не может. Сам Амиранов — знаете, кто это такой? — ну вот, Амиранов смотрел наш инструмент и сказал, что это французская мануфактура. Может быть, копия какой-нибудь старой кремонской скрипки, — возможно, даже той самой, которую украли. Но никакой это, конечно, не «страдивари».
— Почему вы так уверены?
— Ну, во-первых, я доверяю мнению Амиранова. В России точно нет более сведущего человека, и в мире таких вряд ли много. А во-вторых, у нас в семье известна история этого инструмента, и ни о какой краже речи не идет. Мой прадед получил ее в пожизненное пользование как талантливый студент Петербургской консерватории. Ну а потом случилась революция, и скрипка так и осталась у него. Тогда очень многие инструменты реквизировали для государственной коллекции, но Григорий Иванов, наш предок, уже некоторое время как перестал выступать, ему было в семнадцатом году шестьдесят семь, — и его как-то упустили из виду. Да и не был он особо знаменитым солистом — играл в основном в квартетах, насколько мне известно. Как теперь сказали бы, летал ниже радара. Чекистского, по крайней мере.