Слыша своё имя снова и снова, Прядильный бес съёживался всё больше и больше и выл всё громче и громче. С одной стороны на него наступали Нянька, Мамаша Кодлинг, Китти, Мегги и Джен. С другой стороны подступали Дворецкий, Садовник, Эйб, Сид, Дейв и Хэл. Ещё шаг, рывок — и с бесом будет покончено.
Но они не успели. Ударил гром, сверкнула молния, раздалось шипение, и на месте, где только что стоял бес, закурился сизый дымок. Прядильный бес исчез из их жизни навсегда. Только грязное пятно на ковре оставил.
А рядом с пятном на ковре сидела разом обессилевшая Полл. Она тихонько покачивала ребёнка и, всхлипывая, шептала:
— Привет… Я твоя тётя.
Глава XXIII. ШКАТУЛКИ ФЕЙ
— Хватит реветь, глупая, — сказала Мамаша Кодлинг.
Но Полл, переполненная страхом и радостью, ужасом и счастьем, ие могла остановиться. Сама она не объяснила бы, почему плачет, даже если б очень постаралась. Когда Долл наклонилась, чтобы забрать у неё ребёнка, Полл прижала его к себе так крепко, словно никому другому не доверяла теперь эту хрупкую, драгоценную жизнь.
А вокруг неё всё шло своим чередом. Подготовка к крестинам возобновилась ровно на том месте, где прервалась. До всех ушей снова донёсся колокольный звон, притихший было, пока младенцу грозила опасность. А тут ещё затрезвонил колокольчик у парадной двери дворца. Джен высунулась в окошко
— Гости! — воскликнула она и побежала открывать.
— Какие гости? — крикнул ей вслед Нолл.
— Очень важные. У них за спиной крылья, — ответила Горничная уже из коридора и мигом слетела по лестнице — словно у неё тоже прорезались крылья.
— Это крёстные! — взволновался Нолличек. — Нянюшка, скажи, у меня корона не набекрень надета?
Все засуетились, бросились убирать и прихорашиваться. Дворецкий замер у двери в почётном карауле, Нолл уселся на трон, а Долл снова протянула руки, чтобы забрать у сестры ребёнка.
— Да хватит реветь-то! — повторила Мамаша Кодлинг. — Вон крёстные пожаловали. А ты в каком виде?! Рваная да грязная, точно пугало огородное. Постыдись! Что феи-то подумают?
Мамаша Кодлинг решительно забрала ребёнка у Полл и передала его Долл, а та стала ворковать и баюкать, как умеют только матери, хотя тётки, говорят, тоже порой справляются с этим весьма неплохо. Тут подоспела Кухарка с мокрой губкой и полотенцем и начисто оттёрла с лица девочки следы грязи и слёз. А Мамаша Кодлинг тем временем ловко орудовала щёткой и расчёской, приводя в порядок спутанные дочкины волосы. Просто удивительно, как много можно успеть, пока гости поднимаются по лестнице всего лишь на второй этаж. Полл была вполне готова, когда Дворецкий объявил:
— Госпожа Утренняя фея!
Первая крёстная вошла, и в детской точно занялась рассветная заря. В руках у гостьи была рубиновая шкатулка. Эйб проводил фею к самому трону, и она, поцеловав ребёнка, опустила шкатулку на колени королевы.
— Что там внутри? — поинтересовался Нолличек.
— Принцесса получает в дар доброе сердце, — ответила Утренняя фея.
— Вот как? — удивился король. — Спасибо. Может, и пригодится.
Благословив ребёнка, Утренняя фея отошла в сторонку, а Дворецкий уже объявлял следующую гостью:
— Госпожа Полуденная фея!
Вошла вторая крёстная, и детскую залили потоки солнечного света. В руках у гостьи была золотая шкатулка. Сид торжественно подвёл гостью к трону, она поцеловала младенца и положила шкатулку на колени Долл.
— Есть там внутри что-нибудь? — осведомился Нолличек.
— Конечно, — ответила Полуденная фея. — Я дарю принцессе весёлый нрав.
— Да?.. — слегка разочарованно протянул король. — Ну ладно, девчонкам это не вредно.
Полуденная фея поцеловала ребёнка и заняла место рядом со своей нежно-румяной сестрой.
— Госпожа Сумеречная фея! — громогласно объявил Дворецкий.
Вошла третья крёстная, облачённая в дымчато-голубые одежды. В руках она держала шкатулку из сапфиров. Дейв поспешил ей навстречу и подвёл гостью к трону.
— Надеюсь, она не пустая? — обеспокоенно спросил Нолличек, когда Сумеречная фея, поцеловав ребёнка, передала родителям шкатулку.
— Здесь хранится дар вечной красоты, — ответила фея.
— Правда? Это принцессе наверняка понравится, — сказал Нолличек.
Сумеречная фея благословила, ребёнка, отошла, и… Воцарилась тишина. Дворецкий молчал.
— Все гостьи здесь? — спросил Нолличек.
— Все, — ответил Дворецкий.
— Но я приглашал четырёх крёстных, — сказал Нолличек — Где четвёртая?
— Пришли только три, — пояснила Джен.
— А я приглашал четырёх, — упрямо сказал Нолличек — Верно, Нянюшка? И четвёртая обещалась быть. Где Полуночная фея? Мы не можем идти на крестины без неё.
— Ой! Глядите! — прошептала Полл.
Все проследили за её взглядом, обращённым на верхушку торта. Красивый сахарный венец, который, спрыгивая с торта, разрушил Том Тит Тот, снова блистал и искрился, точно лунная дорожка на глади моря. Из цветов появились вдруг серебристые крылья, все поначалу приняли их за птичьи, но когда серебристое существо, точно лунный лучик, скользнуло на пол, все увидели несказанной красоты женщину. В руках она держала серебряную шкатулку.
Опешивший от такой красоты Хэл, спотыкаясь, приблизился к гостье, чтобы проводить её к трону. Но она не дождавшись его, направилась прямиком к Полл, которая не сводила с феи изумлённых глаз. Она узнала фею, да-да, узнала, но изумление её было от этого ничуть не меньшим. —
— Моя серпоклювка, — прошептала Полл. — Моя Серебрянка!
Серебристое существо — то ли женщина, то ли птица — опустила свою шкатулку в руки Полл.
— Это мне? — растерянно пробормотала Полл.
— Что там? Что там? — заинтересовался Нолличек.
Полуночная фея только улыбнулась, глядя Полл прямо в глаза. Ответ же донесся от окна. И голос отвечавшего показался Полл удивительно знакомым. Она знала его так хорошо!
— Волшебство, — сказал голос Чарли Луна. — В шкатулке, подаренной Полл, хранится волшебство.
Полл обернулась к окну. Чарли стоял на подоконнике, но не в привычных рыбацких лохмотьях, а в сверкающих, серебристых, как у Полуночной феи, одеждах. Голос его звенел, а глаза были ярки, точно звёзды. Он протянул руку фее и сказал:
— Что ж, милая, пора домой.
Фея — или птица — вспорхнула на подоконник к Чарли и, расправив крылья, устремилась вместе с ним в небесную высь, которая вдруг, среди бела дня, стала по-ночному глубокой и тёмной, с искрящейся россыпью звезд.
— Чарли! Чарли-и-и! — закричала им вслед Полл. — Чарли-и-и, неужели ты тот самый Человек С Луны?
— В церковь! Все в церковь! — скомандовала Нянька.
Детскую снова заливал ясный дневной свет, женщины завязывали ленты шляпок, и никаких чудес никто, кроме Полл, не заметил.
Торжественную процессию возглавляли Нолл и Долл сноворождённой принцессой на руках. За ними шли крёстные, а следом все остальные — сообразно своему чину и положению. Только Полл, которой надлежало идти впереди, плелась позади всех, стирала слёзы, которые снова навернулись на глаза, и прижимала к груди свою серебряную шкатулочку.
Принцессу крестили в главном Норичском соборе и нарекли именем Джун.
Глава XXIV. НАПЕВЫ МОРСКОЙ РАКОВИНЫ
Всё было позади.
Кончился счастливый день крестин. Позабылись опасности и страхи прошедшего года. Праздничный торт разрезали на уски и съели до последней крошки, а потом все танцевали, взявшись за руки, вокруг пустого блюда. Танцевали до упаду, а когда упали, разошлись спать, пожелав друг другу спокойной ночи.
Да, всё было позади… Так ли?..
Все во дворце крепко спали, кроме Полл. Серебряная шкатулочка лежала у неё под подушкой, и девочка придерживала её рукою, боясь выпустить хоть на миг. Другой рукой она прижимала к уху заветную раковину. За окошком плыл по сапфирному морю чёлн — остророгий месяц. А вокруг серебряными трелями рассыпались мириады звёзд. Они пели, им глухо вторил океан, и вместе у них получалась бесконечная песнь обо всём, что было когда-то… Сперва Полл не различала слов, но чем тяжелее становилась её голова, чем путаней — мысли, чем сонливей — веки, тем яснее доносилась до неё песнь моря и звёзд: им подпевала раковина, что лежала у самого её уха.
Этот нехитрый стишок помпит любой норфолкский ребёнок. Полл знала его, верно, с самого рождения. Но дальше раковина напела ей о Человеке с Луны незнакомую, неслыханную прежде песню:
Что же такое происходит там, на Луне? Погодите, не Чарли ли это в серебряных одеждах стоит на самом краешке, готовый спрыгнуть на Землю и идти в столицу Норфолка, в город Норич? А не Полуночная ли это фея рядом — не пускает его, старается удержать? Что там поёт раковина?..
Что же такое происходит там, на Луне? Погодите, не Чарли ли это в серебряных одеждах стоит на самом краешке, готовый спрыгнуть на Землю и идти в столицу Норфолка, в город Норич? А не Полуночная ли это фея рядом — не пускает его, старается удержать? Что там поёт раковина?..
Но тщетны были её мольбы. Норичскне колокола манили его на Землю. И ракушка снова запела:
Что же такое происходят? Сонные мысли девочки путаются всё больше, точно клубок шерсти, с которым поиграл котёнок. Всё тут вперемешку: беляши и утиные яйца, колокола, зовущие разом на свадьбу и на крестины, ведьма с черпаком в лесной чаще и фея с серебряной шкатулочкой у колыбели, прялка с веретеном и рыбачья лодка с вёслами, плачущая Долл и лепечущий ребёнок, серпоклювка, сидящая в клетке, и серпоклювка, расправившая крылья над морем и лесом… И раковина, что напевает ей в самое ухо голосом Чарли Луна:. — «Однажды жил да был на Луне человечек… И была у него на Луне подружка… А Луна была чудесным, самым прекрасным на свете местом, куда лучше, чем Земля… И вот однажды…»
— Чарли-и-и! Эге-гей! Чарли-и-и! Серебрянка-а-а! Ау! — Неужели всё? Всё кончилось? Слушай! Раковина поёт последнюю песню…
Мысли у Полл путаются, сбиваются. Нет, не могло всё так кончиться, они не могли так улететь, любой конец — это начало, начало… Они вернутся, они подойдут через полчаса, они подходят каждые полчаса…
Девочка крепко спит.
ИЗ КНИГИ «МАЛЕНЬКАЯ БИБЛИОТЕЧКА»
ЦАРЬ И ХЛЕБ
Жил в одной деревеньке Простак. Да только не из тех простаков, над которыми вся округа потешается, Был он сыном школьного учителя и рос поначалу на диво смышлёным, с колыбели всё на лету схватывал. От таких вот шустрых и жди: либо в гении угодят, либо в последние дурачки. Отец, конечно, его в гении прочил и пичкал с малолетства книжной премудростью. Но вот мальчику стукнуло десять лет, и отцовские надежды рухнули. Не то чтобы сынок поглупел. Хуже. У него, Можно сказать, в одночасье совсем разум отшибло. Впрочем… Кто знает, что, есть глупость, а что есть разум?.. Теперь Вилли проводил дни в полях — валялся в траве да улыбался. И целыми днями молчал. Но уж если этот молчун разговорится — не остановишь. Болтать он начинал вдруг, очнувшись, точно старая шарманка: все думают, она сломана, а ткнёшь случайно ногой — затянет свою незамысловатую песенку. Вот и с Простаком Вилли так же. Никогда не знаешь, от чего заведётся. Читать он разлюбил вовсе. Иногда отец подсовывал ему какую-нибудь книжку, в которой он в детстве души не чаял. Но взгляд Вилли равнодушно скользил по знакомым страницам, а потом и повсе перепрыгивал на вчерашнюю газету. Однако и газета вскоре навевала скуку. Лишь изредка Вилли Простак утыкался носом в какую-нибудь заметку, в ерунду какую-нибудь — уткнется и сидит так битый час.
Отцу прозвище сына пришлось не по нраву, но деревенские кликали его Простаком любя. И с гордостью показывали Вилли приезжим, точно местную диковину. Мальчик к тому же был редкостно красив: волосы золотисто-каштановые, коша тонкая, веснушками усыпана, будто золотой пылью, а голубые глаза смотрят по-младенчески невинно. И красивые губы улыбаются удивительно мягко. Впервые я увидел Вилли, когда ему было уже лет шестнадцать-семнадцать. Я гостил тогда в его родной деревне. И Вилли очаровал меня, как чаровал он каждого, — недаром люди его любили. Первые дни я здоровался, а он лишь улыбался в ответ. Но однажды я лежал в полудреме на краю поля и глядел, ка к колышется пшеница, а вдали медленно, полоска за полоской, падают под острой косилкой спелые колосья. Вдруг появился Вилли Простак. Он молча подошёл и улёгся рядом. Неожиданно он протянул руку и потрогал скарабея на моей цепочке от часов. Такие фигурки носили в Древнем Египте в надежде на вечную жизнь. Ощупав скарабея со всех сторон, Вилли заговорил:
— Давным-давно я сам жил в Древнем Египте и пахал там отцовское поле. Засеянное поле вскоре покрывалось зелёной дымкой, ростки набирали силу, превращались в спелые колосья. Поле из зелёного становилось золотым. И, глядя на это золото, я верил, что богаче моего отца никого в Египте нет.
В те времена Египтом правил царь, у которого было великое множество имён. Называли его всяко, я же выберу самое короткое имя — Ра. Царь Ра жил в большом городе в великолепном дворце. А мы с отцом — в маленькой хижине неподалёку от города. Царя я никогда не видел, но люди судачили о его богатствах, о дворце и нарядах, о короне и драгоценностях, о сундуках, набитых золотом. Ел он на серебряных блюдах, пил из золотых чаш, спал под пурпурным шёлковым пологом, расшитым жемчугом. Я слушал людские толки, и казалось мне, будто наш царь сказочный, не верилось, что он настоящий, живой человек — точно мой отец, не верилось, что его золотую мантию можно потрогать, точно колосья на нашем поле.
Однажды летом, когда солнце нещадно палило, а колосья уже потяжелели, я лежал в самой их гуще, в тени, ощипывая колоски и задумчиво жевал почти спелые зёрна. Вдруг над головой послышался смех. Возле меня стоял высокий-превысокий человек, я таких верзил и не видал никогда. Густая чёрная борода курчавилась, глаза смотрели по-орлиному остро и горделиво. Я с разу догадался, что это царь: его одежды нестерпимо сверкали на солнце. Неподалёку гарцевали верховые стражники. Один придерживал за поводья царскую лошадь, носкольку сам царь спешился и стоял теперь возле меня. Так мы и смотрели друг на друга: он — сверху вниз, я — снизу вверх. Потом он снова засмеялся и сказал:
— Я вижу, ты доволен жизнью, дитя моё.
— Вы правы, царь Ра.
— И зёрна ешь, словно вкуснее ничего на свете нет.
— Вы правы, царь Ра.
— Кто ты, дитя?
— Сын моего отца.
— Кто-же твой отец?
— Самый богатый человек в Египте.
— Почему ты так решил?
— Моему отцу принадлежит это поле.
Царь окинул наше поле острым, орлиным взглядом и промолвил:
— А мне принадлежит весь Египет.
— Это слишком много, — сказал я.
— С чего ты взял? Вовсе не много. И, разумеется, я богаче твоего отца.
Я недоверчиво покачал головой.
— Говорю тебе — богаче! В чём ходит твой отец?
— В такой же рубахе, как у меня, — я показал своё полотняное рубище.
— Погляди, в чём хожу я! — Царь широко взмахнул мантией, и она, опадая, хлестнула меня по щеке. — Как смеешь ты говорить, что твой отец богаче меня?