Константин Павлович и княгиня Лович собирались отправиться на воды в Эмс и в 1830 г., но в связи с начавшейся в июле революцией во Франции остались в Варшаве. В письме к российскому посланнику во Франкфурте-на-Майне барону И.-П. Анштедту 2(14) августа 1830 г. Константин просил его лично сообщать о ходе событий во Франции, поскольку французские газеты излагали их с революционных позиций. Он считал, что «в подобных обстоятельствах каждый должен оставаться на своем посту»{582}.
Опасения Константина Павловича были не напрасны. Европейские революции 1830 г. во Франции и Бельгии оказали влияние на политическую ситуацию в Царстве Польском. Польское общество, особенно молодежь, было недовольно политикой царской администрации. 17(29) ноября 1830 г. в Варшаве вспыхнуло восстание. Упустив благоприятный момент, когда его можно было подавить, цесаревич вместе с русским гвардейским отрядом вышел из города и стал отступать к польской границе. Перейдя ее около Бреста, он соединился с 6-м пехотным корпусом генерала Г. В. Розена. Во время подавления восстания Константин сначала находился при армии, потом в Белостоке вместе с больной женой. В мае 1831 г. создалась угроза занятия Белостока со стороны перешедших границу польских войск. Великий князь с супругой переехали сначала в Слоним, затем из-за появившейся холеры – в Витебск. Но и там не удалось избежать болезни, которая стала причиной смерти цесаревича 15(27) июня 1831 г. Останки Константина были забальзамированы, около месяца гроб с его телом находился в витебском Успенском кафедральном соборе, где происходило отпевание. 31 июля гроб доставили в Гатчину, затем 13 августа – в Петербург. В течение трех дней он был выставлен в Петропавловском соборе, однако из-за опасения заражения холерой народ не допустили к прощанию с цесаревичем. 17(29) августа он был похоронен в том же соборе. Всего на несколько месяцев пережила супруга княгиня Лович. Истощенная болезнью, она умерла 17(29) ноября 1831 г., в годовщину Польского восстания, и была погребена в царскосельской католической церкви (а спустя столетие перезахоронена в Польше){583}.
* * *Путешествия великого князя Константина как члена императорской фамилии обычно были подчинены государственным интересам и связаны с профессиональной сферой его деятельности – военной. Несмотря на служебный и официальный характер этих поездок, великий князь обладал определенной свободой действий и мог отказаться или, наоборот, инициировать свое участие в том или ином мероприятии (например, в Итальянском и Швейцарском походах). Участие в Наполеоновских войнах принесло много интересных впечатлений, познакомило с жизнью и обычаями других стран. В этом отношении еще большую роль сыграло пребывание Константина Павловича в Царстве Польском. Поездки на воды в Эмс и Карлсбад также возбудили живой интерес цесаревича. Он составил подробные описания этих путешествий, предназначенные для Александра I, в 1824 и 1825 гг. Материалы, касающиеся путешествий Константина Павловича, помогают не только уточнить некоторые недостаточно изученные детали его биографии и охарактеризовать его как личность. Эти документы являются ценным источником по военной и политической истории России и Европы конца XVIII – начала XIX вв.
Ф. И. Мелентьев. О. Б. Рихтер – летописец путешествий по России цесаревича Николая Александровича
Поездки и путешествия по России наследников престола были тесно связаны с воспитанием и образованием цесаревичей. Одним из самых способных русских престолонаследников считается старший сын Александра II – умерший в молодости цесаревич Николай Александрович{584}. Его путешествия по стране должны были стать «не одною только наглядкою туриста, а поверкою учебных доводов на мериле действительности», как мечтал об этом в 1857 г. его тогдашний наставник В. П. Титов{585}.
Непременным атрибутом поездок и путешествий по России наследника престола были так называемые журналы. Они писались состоявшим при цесаревиче лицом и с определенной периодичностью посылались императору в качестве отчета. Веде́ние журналов о воспитании маленьких великих князей являлось давней традицией в императорской семье, в которой дети были отделены от родителей{586}. Видимо, начало поденным запискам о великом князе Николае Александровиче (тогда еще не наследнике) было положено в 1847 г. письмами С. А. Юрьевича к его бывшему воспитаннику цесаревичу Александру Николаевичу{587}.
С 1858 г. обязанность составления журналов о занятиях цесаревича Николая Александровича лежала на полковнике Оттоне Бурхардовиче (Оттоне Деметриусе Карле Петере) Рихтере, которого сыновья Александра II звали на русский лад Дмитрием Борисовичем, или сокращенно «Д. Б.»{588}. Окончив Пажеский корпус в 1848 г., Рихтер участвовал в Крымской и Кавказской войнах и был награжден золотым оружием с георгиевским темляком. Даже самые скупые на похвалы современники отмечали его честность и благородство{589}. С 1858 г. он состоял при цесаревиче Николае Александровиче до смерти последнего в 1865 г. Назначение состоять при наследнике было для Рихтера важно и значимо. «8 сентября 1858 года, – начинал он свой первый журнал, – это дата, которая открывает новую эпоху в моей жизни»{590}. А уже через месяц цесаревич писал в дневнике о Рихтере: «Это мой истинный друг»{591}.
С 1858 г. Рихтер сопровождал цесаревича Николая Александровича в его поездках и путешествиях. Терминологически эти понятия отличались друг от друга. Для понимания разницы между ними следует учитывать мнение современных исследователей, которые отмечают условность любой типологии путешествий, потому что ее критерии неизбежно пересекаются друг с другом{592}. Ярким примером такого пересечения оказываются путешествия по России царских сыновей. «Представительский вояж, – пишут Е. Г. Милюгина и М. В. Строганов, – был для наследника престола не только репрезентативным путешествием (будущий император представлялся России), но и ученым или познавательным путешествием, поскольку этим проектом заканчивалось его школьное обучение (и на самом деле, наследник престола изучал и открывал для себя возможные ресурсы подвластной ему страны). Вместе с тем это же путешествие можно рассматривать и как развлекательную или каникулярную прогулку, так как это путешествие находилось в конце академического курса […] А поскольку историческая составляющая в представительском вояже наследника престола занимала немалое место, путешествие его можно с равным успехом назвать и археологической экскурсией»{593}.
Несмотря на содержащуюся в этом размышлении модернизацию некоторых аспектов августейших путешествий, оно подводит к необходимости прислушаться к тому, как эти путешествия классифицировались их организаторами. Судя по делопроизводству Собственной конторы детей их императорских величеств рубежа 1850–1860-х гг., путешествия по России были связаны с посещением большого количества населенных пунктов в течение относительно длительного времени (в рамках подготовки к путешествиям создавались специальные брошюры с маршрутами и даже карты{594}). Поездками же считались перемещения в направлении конкретного населенного пункта. Впрочем, как путешествия, так и поездки цесаревича могли обозначаться в делопроизводстве словом вояж.
В непосредственной связи с длительностью перемещения в пространстве находилась финансовая сторона вопроса. Так, членам свиты, чинам и служителям, которые отправлялись вместе с наследником в путешествия по России (1861, 1863), выдавались подъемные деньги{595}. Поездки же цесаревича в Гапсаль (1859) и Либаву (1860), «по высочайшему государя императора повелению, считались загородными пребываниями», в связи с чем подъемные деньги не выдавались{596}. Таким образом, критерием классификации путешествий и поездок по России наследника престола в конце 1850-х – начале 1860-х гг. можно считать продолжительность перемещения по стране и количество его этапов, а одним из маркеров этой классификации – выдачу подъемных денег членам свиты.
Написанные во время путешествий журналы были более богаты путевыми подробностями, чем аналогичные описания поездок, ведь в последнем случае значительный объем текста оказывался посвященным не перемещению в пространстве, а «пребыванию» в конкретном населенном пункте. Поэтому наиболее любопытными журналами О. Б. Рихтера представляются те, которые он написал в процессе путешествий по России с цесаревичем Николаем Александровичем в 1861 и 1863 гг. Во время первого путешествия наследник в сопровождении небольшой свиты побывал в Москве, Владимире и Нижнем Новгороде, откуда по Волге отправился в Казань. В 1863 г. цесаревич совершил плавание по Волге и Дону, а также посетил Крым и Закавказье. Насыщенность маршрутов предполагала яркие путевые впечатления, которые фиксировал Рихтер.
В непосредственной связи с длительностью перемещения в пространстве находилась финансовая сторона вопроса. Так, членам свиты, чинам и служителям, которые отправлялись вместе с наследником в путешествия по России (1861, 1863), выдавались подъемные деньги{595}. Поездки же цесаревича в Гапсаль (1859) и Либаву (1860), «по высочайшему государя императора повелению, считались загородными пребываниями», в связи с чем подъемные деньги не выдавались{596}. Таким образом, критерием классификации путешествий и поездок по России наследника престола в конце 1850-х – начале 1860-х гг. можно считать продолжительность перемещения по стране и количество его этапов, а одним из маркеров этой классификации – выдачу подъемных денег членам свиты.
Написанные во время путешествий журналы были более богаты путевыми подробностями, чем аналогичные описания поездок, ведь в последнем случае значительный объем текста оказывался посвященным не перемещению в пространстве, а «пребыванию» в конкретном населенном пункте. Поэтому наиболее любопытными журналами О. Б. Рихтера представляются те, которые он написал в процессе путешествий по России с цесаревичем Николаем Александровичем в 1861 и 1863 гг. Во время первого путешествия наследник в сопровождении небольшой свиты побывал в Москве, Владимире и Нижнем Новгороде, откуда по Волге отправился в Казань. В 1863 г. цесаревич совершил плавание по Волге и Дону, а также посетил Крым и Закавказье. Насыщенность маршрутов предполагала яркие путевые впечатления, которые фиксировал Рихтер.
Новые впечатления нередко казались путешественникам комичными. Однако тактичный Рихтер поначалу опасался шутить в тексте, предназначенном для прочтения не столько его спутниками, сколько самим императором. По просьбе Рихтера это опасение постарался развеять цесаревич Николай Александрович, писавший отцу в 1861 г.: «Д. Б. сначала не решался писать тем юмористическим тоном, который мы, наконец, убедили его принять для описания разных более или менее забавных и оригинальных случаев, составляющих так часто всю прелесть дороги». «Не правда ли, милый Папа, – продолжал наследник, – мы имели резон[16] желать, чтобы наш дневник, который, я убежден, Тебя интересует, как можно более соответствовал своему назначению, т. е. как можно рельефнее и живее изображал Тебе наше странствие»{597}. Склонный к юмору великий князь не хотел, чтобы журнал его путешествия напоминал сухой и официальный камер-фурьерский журнал.
Действительно, журналы Рихтера свидетельствуют, что описания августейших путешествий могли быть не только официозными или сатирическими (как под пером А. И. Герцена{598}), но и ироническими. Свойственную Рихтеру легкую насмешливость отмечали знавшие его современники, а Б. Н. Чичерин вспоминал, что тот «любил отпускать плохие каламбуры»{599}. Впрочем, журнал полковника был оценен Александром II, отвечавшим старшему сыну: «Поблагодари Рихтера за журналы, которые мы читали с любопытством»{600}.
Одним из самых занимательных эпизодов показалось членам императорской семьи поведение цесаревича Николая Александровича на прощальном обеде в Нижнем Новгороде 14 августа 1861 г., описанное Рихтером. Цесаревич встал из-за стола до окончания обеда, чем лишил всех присутствующих возможности отведать десерт. «Зачем между нами не было 2-го Гогарта, чтоб схватить различные выражения лиц, – патетически восклицал Рихтер, – тут было смятение, невозмутимое спокойствие, живой упрек, обманутые надежды, удивление, одним словом, картина, достойная карандаша великого художника». Описание обеда, «на котором Н[иколай] А[лександрович] отличился», вызвало «самое сильное одобрение» у его братьев, которым Рихтер позже читал журнал путешествия{601}. «Выходка на нижегородском обеде» позабавила и императрицу Марию Александровну, написавшую об этом старшему сыну{602}. Впрочем, цесаревич быстро исправил свой промах. Уже в Казани он позволил сотрапезникам «совершенно спокойно насладиться не только пирожным, но даже и десертом»{603}.
Несмотря на иронично-юмористический характер, журналы Рихтера стали основой для официальных сообщений в печати о путешествиях цесаревича Николая Александровича. Так, статьи под названием «Путешествие Государя Наследника Цесаревича», появившиеся в сентябре 1861 г. в газете «Северная пчела», имели дословные совпадения с журналом Рихтера, хотя очевидно, что текст оригинала был расширен за счет дополнительных деталей, а также подвергся редактированию{604}.
Журнал Рихтера послужил началом и для «Писем о путешествии Государя Наследника Цесаревича по России от Петербурга до Крыма». В 1863 г. цесаревича Николая Александровича сопровождали профессора И. К. Бабст и К. П. Победоносцев. Они посылали описания путешествия своего бывшего ученика в ставшую чрезвычайно популярной газету «Московские ведомости». На следующий год Бабст и Победоносцев дополнили газетные публикации и выпустили их под одной обложкой, поставив свои подписи под предисловием к книге{605}. То обстоятельство, что Бабст и Победоносцев присоединились к свите путешествовавшего цесаревича лишь через 11 дней после его отплытия из Петербурга, не помешало исследователям считать авторами «Писем о путешествии» исключительно профессоров{606}. Однако сопоставление первых двух глав «Писем» с журналом Рихтера приводит к выводу о несомненной зависимости текста Бабста и Победоносцева от посланий состоявшего при наследнике полковника.
Так, Рихтер с иронией писал Александру II, что наряд увиденных им шлиссельбургских крестьянок «чрезвычайно дорог, если верить тому, что жемчуг, украшающий повойники, настоящий»{607}. Слова Рихтера были немного отредактированы для газетной публикации, а затем попались на глаза А. И. Герцену. Сам любитель каламбуров, Герцен не распознал иронии и решил, что «летописец путешествия наследника» посчитал жемчуг неподдельным{608}. Шутка Рихтера, адресованная императору, не соответствовала канону описаний августейших путешествий и поэтому была непонятна широкой аудитории.
Путевая корреспонденция цесаревича Николая Александровича также была неясна без журнала Рихтера. «Ездил с дамами и старым бардом в Соломенное[17]», – лаконично телеграфировал наследник Александру II из Петрозаводска 16 июня 1863 г.{609} «Из твоей депеши, – писал брату 16-летний великий князь Владимир Александрович, – мы никак не могли понять, что ты подразумеваешь под старым бардом. Только поняли, получив журнал»{610}. В журнале же Рихтер подробно описал встречу цесаревича со слепым сказителем былин, которого слушали путешественники во время поездки на пароходе в живописно расположенное село Соломенное{611}.
В ходе путешествий цесаревич Николай Александрович общался с широким кругом людей, начиная с губернаторов и заканчивая крестьянами. Встречи с ними нашли отражение в журнале состоявшего при наследнике полковника, а описания этих встреч были не лишены комичности. Так, в 1863 г. крестьяне Владимирской губернии никак не могли определить, кто из приехавших офицеров был царским сыном. Сопровождавший цесаревича художник А. П. Боголюбов предложил одной из крестьянок отгадать, «который из двух сидевших в коляске наследник». «“Должно быть, молоденький, – отвечала она, – он такой пригоженький, другой бородатый, непригожий, да и поподлее”. Я попрошу позволение не называть другого», – смеялся Рихтер, так как именно он находился в одном экипаже с цесаревичем{612}. «Комплимент бабы» рассмешил и императрицу Марию Александровну{613}. Аналогичный случай произошел в 1861 г. в московском Новодевичьем монастыре, который накануне визита наследника посетил его брат великий князь Александр Александрович. «Приезд наш, – писал Рихтер, – переполошил весь монастырь, долго не знали, кто мы такие, пока я, наконец, объяснил, в чем дело, и тут еще некоторые старушки не могли скоро сообразить, уверяя меня, что наследник у них был вчера»{614}.
Эти случаи показывают, что «неузнаваемость» августейших особ во время их путешествий была не только типологическим фольклорным клише, но и имела место в действительности. Вероятно, свою роль в этом играло низкое качество многочисленных изображений членов Российской императорской фамилии, а также то, что народные представления о высочайших особах далеко не всегда были верными. Так, крестьянин Кинешемского уезда Костромской губернии Власий Васильев, адресуя в 1863 г. свое прошение наследнику, обращался к нему по имени его отца: «Ваше императорское высочество великий князь Александр Николаевич!»{615}