Однако, как правило, цесаревича Николая Александровича быстро узнавали. Каждому хотелось увидеть царского сына, ведь, как уверяли спутников наследника в Чебоксарах, «цари к нам не ездят, только патреты доходят»{616}. Скопления людей нередко приводили к давке. «Москвичи любят делать опыты над упругостью ребер приезжих, – с неизменным юмором вспоминал Рихтер в 1866 г. в письме Б. Н. Чичерину. – Знаю это по опыту и удивляюсь, что уцелел»{617}. Тем не менее выражение народных чувств приятно поражало спутников наследника. «Не берусь описывать восторга и криков встречавших цесаревича, с каждым городом это увеличивается, так что скоро я не буду находить выражений, подходящих к действительности», – писал Рихтер в 1863 г. из Ярославля{618}.
Образ наследника, выведенный пером Рихтера, выглядел чрезвычайно привлекательно. Цесаревич Николай Александрович проявлял внимание к подданным своего отца и старался исполнять его наставления. Благодаря депутацию жителей Белозерска, писал Рихтер, «цесаревич внятно и громко отвечал, высказав, очень удачно, в немногих словах то, что ваше величество поручило цесаревичу говорить в подобных случаях»{619}. Великий князь проявлял сочувствие к тем, несчастью которых становился свидетелем, и нередко конфузился, посещая женские учебные заведения, что казалось естественным для молодого человека его возраста.
Обилие симпатичных черт в образе цесаревича, видимо, вынуждало автора журнала описывать их посредством передачи чужой речи. Так, Рихтер цитировал услышанный им разговор двух дам: «Ну, пойдем же, ведь ты видела его? Ну, он миленький, теперь пойдем спать»{620} и реплики женщин: «Приведет ли Бог его увидеть еще раз, дайте нам на него поглядеть»{621}. Особую роль играло одобрение народом действий наследника. В 1861 г. цесаревич спрыгнул в трюм баржи, «не дождавшись сходни». «Мне, – писал Рихтер, – удалось слышать лестный отзыв, вызванный этим подвигом: “Ишь ты, совсем не форсистый”»{622}. Довольный наследник писал императрице Марии Александровне: «“Не фарсистый в[еликий] князь” останется моим нижегородским почетным титулом, которым я вправе гордиться»{623}. Журнал Рихтера становился, таким образом, инструментом формирования самосознания цесаревича, который смотрел в журнал будто в зеркало и воспринимал себя через призму данных в журнале оценок. Это еще раз объясняет взятую Рихтером вольную тональность и старание избежать формализма в повествовании.
В современной исследовательской литературе описания августейших путешествий часто рассматриваются в качестве одной из форм репрезентации монархии{624}. Однако изучение бытования журналов Рихтера показывает, что в данном случае образ путешествовавшего наследника и встречавшей его России создавался в первую очередь не для широкой публики, а для членов Российской императорской фамилии. Отправившись в сентябре 1863 г. в путешествие по России, Александр II получил журнал Рихтера, а затем послал его великим князьям Александру и Владимиру Александровичам в летнюю императорскую резиденцию с карандашной надписью: «По прочтении положить на мой стол в кабинете в Ц[арском] С[еле]»{625}.
«С большим интересом читаем журнал Д. Б. и восхищаемся его красноречием», – писал великий князь Владимир Александрович старшему брату{626}. «Браво Рихтеру и его журналу», – восклицала императрица Мария Александровна{627}. Цесаревич же, как он писал матери в 1861 г., старался «составлять письма так, чтобы они, говоря во многом то же, что и журнал Рихтера, в то же самое время говорили еще и другое и представляли разнообразие»{628}. Впрочем, в 1863 г. наследник писал великому князю Александру Александровичу, что он и его спутники «набрались стольких впечатлений, видели так много любопытного, что рассказывать подробно и обстоятельно можно только в журнале, подобном журналу Д. Б.»{629}.
Обилие подробностей в журналах Рихтера имело и педагогическое значение. Воспитательные усилия состоявшего при наследнике полковника были направлены, в частности, на формирование у великого князя чувства долга и понимания собственных обязанностей. В конце путешествия 1861 г. Рихтер и попечитель наследника граф С. Г. Строганов «имели очень серьезный разговор» с цесаревичем и «выразили надежду, что он примется настоящим образом за работу в Царском Селе и что путешествие и неизбежное рассеяние не будут иметь влияния на занятия»{630}. Прочитав эти строки и зная, что их будет читать его отец, Великий князь Николай Александрович постарался оправдать надежды Рихтера, Строганова и, в конечном счете, Александра II, писавшего сыну: «Надеюсь, что путешествие твое послужит тебе в пользу для будущей службы твоей России»{631}. Император ссылался на слова Николая I, который, умирая, напутствовал своего старшего внука: «Служи России»{632}. Подготовкой к этой службе являлись путешествия по России и учебные занятия наследника престола.
Несмотря на то, что Рихтер выполнял педагогические функции, между ним и его подопечным были самые теплые отношения. Так, например, по словам Рихтера, 1 августа 1863 г. «его высочество со всеми спутниками разбудил меня серенадою, узнавши, что это день моего рожденья; я чрезвычайно был тронут любезным вниманьем»{633}. «В духе», «очень терпелив», «отличный товарищ в путешествии», – характеризовал Рихтера наследник в письме к матери{634}. Близость и доверие цесаревича и Рихтера отмечали современники. «Я внимательно всматривался в их отношения и не мог ими налюбоваться, – вспоминал Б. Н. Чичерин, – с одной стороны постоянная, неусыпная заботливость, преданность без малейшего угождения, мягкость без уступчивости, неустанное стремление воздержать все мелкое и дурное, направить молодую душу на все хорошее, внушить искреннее и благородное отношение к людям и вещам; с другой стороны горячая, нежная, почти женская привязанность, самое чуткое внимание, самая ласка, в которых ясным пламенем светилась чистая и любящая душа привлекательного юноши. Глядя на них, – заключал Чичерин, – нельзя было не полюбить того и другого»{635}.
Однако ранняя смерть цесаревича Николая Александровича в 1865 г. прервала его отношения с Рихтером, а путевые журналы, которые тот вел, вместо веселых воспоминаний стали вызывать грусть о подававшем надежды юноше. В конце 1865 г. князь В. П. Мещерский, собиравшийся составить очерк жизни покойного цесаревича, просил у императора разрешения пользоваться журналами путешествий наследника «для заимствования некоторых в них подробностей»{636}. Судя по всему, этот очерк так и не увидел свет, однако значение журналов О. Б. Рихтера для изучения воспитания и образования одного из самых способных наследников российского престола трудно переоценить. Живой и иронический характер журналов не помешал им послужить основой официальных отчетов о путешествиях цесаревича, хотя в первую очередь эти тексты были предназначены для императорской семьи. Александр II, императрица Мария Александровна и молодые великие князья с удовольствием читали журналы Рихтера, чей своеобразный стиль, как кажется, замечательно передает атмосферу, в которой складывались представления цесаревича Николая Александровича о России.
О. В. Соколовская. В гостях у королевы эллинов Ольги: вторая половина XIX – начало XX вв.[18]
Королева эллинов Ольга, урожденная великая княжна Ольга Константиновна (1851–1926), дочь великого князя Константина Николаевича (1827–1892), еще в 1867 г. в 16-летнем возрасте была выдана за молодого греческого короля Георга I (1845–1913)[19]. Полюбив свою новую родину – Грецию, прекрасно зная ее народ и язык, она все же очень скучала по России. Поэтому гости, особенно члены ее большой императорской семьи, всегда были для нее истинной отрадой. Ольга Константиновна слыла очень общительным, умным, доброжелательным человеком и радушной хозяйкой, но добраться из Санкт-Петербурга в Афины в те времена было нелегко: кружным путем через Европу, затем из итальянских портов по морю; и второй вариант – на поезде до Крыма, а потом на корабле до Пирея. Гораздо чаще родственники встречались в Европе, и лишь немногие приезжали в Грецию.
Гостей принимали в королевских дворцах в Афинах и на о. Корфу, а чуть позже в летней резиденции, расположенной недалеко от столицы – Татое. Афинский дворец (в котором ныне заседает парламент) представлял собой массивное четырехэтажное здание с небольшим портиком в центре. Он был построен в 1830-е годы баварскими архитекторами, которых привез с собой 17-летний принц Оттон, ставший королем Греции[20]. Автор знаменитого «Путешествия на Восток» князь Эспер Ухтомский так описывал дворец в 1890 г.: «Простотой и спокойствием веет от королевского столичного местопребывания – Базиликона. Массивный беломраморный дворец с колоннами […] высится над главной площадью, окаймленной лучшими гостиницами и кофейнями. К площади спускается бульвар, по которому постоянно движется много народа. В четырехугольнике между растущими олеандрами, мягко стелется мурава. За резиденцией их величеств поднимается благородно очерченная гора Ликабет с часовнею св. Георгия. […] Внутри дворца покои соединяются длинными и очень высокими коридорами. Размер комнат везде огромный. Тишина в Базиликоне почти не нарушаемая»{637}.
Гостей принимали в королевских дворцах в Афинах и на о. Корфу, а чуть позже в летней резиденции, расположенной недалеко от столицы – Татое. Афинский дворец (в котором ныне заседает парламент) представлял собой массивное четырехэтажное здание с небольшим портиком в центре. Он был построен в 1830-е годы баварскими архитекторами, которых привез с собой 17-летний принц Оттон, ставший королем Греции[20]. Автор знаменитого «Путешествия на Восток» князь Эспер Ухтомский так описывал дворец в 1890 г.: «Простотой и спокойствием веет от королевского столичного местопребывания – Базиликона. Массивный беломраморный дворец с колоннами […] высится над главной площадью, окаймленной лучшими гостиницами и кофейнями. К площади спускается бульвар, по которому постоянно движется много народа. В четырехугольнике между растущими олеандрами, мягко стелется мурава. За резиденцией их величеств поднимается благородно очерченная гора Ликабет с часовнею св. Георгия. […] Внутри дворца покои соединяются длинными и очень высокими коридорами. Размер комнат везде огромный. Тишина в Базиликоне почти не нарушаемая»{637}.
При короле Оттоне I также осуществлялась планировка и застройка старых Афин, которые по проекту двух талантливых баварских архитекторов Лео фон Кленце и Фридриха фон Гертнера превратились в новый город. Позади дворца тогда же был разбит сравнительно небольшой, но замечательный парк, затем получивший название Национального: были высажены экзотические растения, в тени которых в извилистых аллеях можно было, уже во времена правления Георга I и Ольги, укрыться от жары. Ольга Константиновна воскресила в парке «уголок природы» покинутой северной отчизны: рядом с пальмами, пирамидальными кипарисами, апельсинами и лимонами были высажены липы, дубы, клены, а посреди парка был сооружен маленький лебединый пруд со стеклянными берегами, имитирующими лед (дань памяти любимому композитору П. И. Чайковскому). В Афинах путешественники посещали замечательную русскую церковь, древний храм, основание которого было положено еще в IX в. при императрице Ирине. Русское правительство дало щедрые средства на обновление и внутреннее убранство тысячелетнего сооружения{638}. Храм посещали все русские жители Афин, представители российской дипломатической миссии, а также приезжавшие в гости к королеве члены императорской семьи.
Королевский дворец был хорош для жизни и приема гостей весной и осенью, так как летом там было нестерпимо жарко, а зимой весьма холодно. Например, известный дипломат Ю. Я. Соловьев, служивший вторым секретарем Российской императорской миссии в Афинах в 1898–1904 гг., так описывал свою прощальную аудиенцию у Ольги Константиновны в 1905 г.: «Январь был очень холодным, а афинский дворец не имел в больших залах никакого отопления. В ожидании приема королевы мне пришлось бегать в зале, чтобы согреться»{639}.
Поэтому в 1871 г., через три года после женитьбы, Георг I купил в двух часах езды от Афин в горах Декелии огромное именье Татой, а затем в 1873 г. построил там маленький дворец – точную копию с Петергофской фермы, где жил император Александр II. Ольга писала отцу: «Ты себе представить не можешь, что это за великолепие. Это еловый лес и между деревьями большие зеленые луга и группы деревьев. Это мне напоминает Павловск и вообще север, потому что там прохладно даже летом и много зелени»{640}.
Греческую королеву посещали сотни и сотни людей разного сословия, со временем Афины стали местом паломничества русских моряков. Однако тема нашей статьи – визиты в Грецию членов российской императорской семьи, на чем мы и сосредоточим внимание, тем более что даже в единственной пока книге о греческой королеве Ольге на русском языке{641} этому вопросу не уделено должного внимания. Источниками стали письма греческой королевы Ольги к отцу великому князю Константину Николаевичу и младшему брату великому князю Константину Константиновичу, хранящихся в ГА РФ, а также немногочисленные воспоминания участников этих встреч с королевой эллинов.
Первыми гостями 17-летней королевы Ольги были ее мать, великая княгиня Александра Иосифовна[21] и братья, великие князья Николай[22] и Вячеслав[23], которые прибыли в Грецию по случаю рождения первенца Ольги и Георга I – принца Константина, будущего греческого короля. Молодая королева вновь ощутила себя в кругу самых близких родных. Об этом она писала отцу в июле 1868 г.: «Мой милый папа! […] Мне так странно было слышать знакомые голоса и видеть знакомые, милые лица, что казалось мне – это как будто сон»{642}. Однако жара измучила всех.
Впредь Георг и Ольга решили жить (если королю позволяли политические обстоятельства) весной и осенью на о. Корфу, где был прекрасный дворец у самого моря, а затем построена королевская резиденция «Мон Репо». Первой гостьей на Корфу была сестра Георга I Дагмар, великая княгиня Мария Федоровна, будущая российская императрица[24]. В октябре 1871 г. они провели полмесяца вместе. Ольга напишет своему кузену, великому князю Александру Александровичу (Александру III) через много лет, вспоминая то время: «Милейший Саша! Я тебе сказать не могу, какое счастливое время мы провели с твоей (с моей) душкой, милейшей, ненаглядной, прелестной Мини, которую я обожаю!»{643}. Ольга и Мария Федоровна пронесли дружбу через всю жизнь, а судьбы их оказались схожими.
Без сомнения, самым дорогим гостем Ольги Константиновны в Греции был ее младший горячо любимый брат великий князь Константин Константинович[25]. Впервые 16-летний юноша-гардемарин посетил свою старшую сестру-королеву на Корфу осенью 1875 г. во время своего первого кругосветного плавания на фрегате «Светлана», где капитаном был их кузен 25-летний великий князь Алексей Александрович[26]. Ольга писала отцу: «Как будто приехал кусочек России, я блаженствовала!»{644}. С Корфу в сентябре 1875 г. она же писала: «Милый папа! Вчера утром мы проводили Костю до города и простились, и скоро милая “Светлана” снялась с якоря и ушла! Долго смотрела я ей вослед и думала, как страшно скоро проходит все хорошее на сем свете! Милый мой Костя, нечего и говорить, как грустно и как тяжело было мне прощаться с ним; мы провели такое счастливое, хорошее время вместе. Дай Бог, чтобы разлука наша не была так длинна, как до сих пор! Все утешали меня тем, что он, вероятно, весной вернется опять на “Светлану” […] Слава Богу, что Алексей и “Светлана” возвращаются, а то бы вчерашнее прощание было бы слишком грустно»{645}. Королева, по-видимому, была влюблена в кузена без всякой взаимности. Он никогда не ответит на ее письма и с раздражением отнесется к ее заступничеству и просьбам за моряков, когда станет адмиралом и весьма бездарным морским министром, сменившим на этом посту отца Ольги. (Ее назовут в его министерстве «венценосная нищая»).
Второе кругосветное плавание брат Константин совершит на фрегате «Герцог Эдинбургский» в 1881–1882 гг., который заходил и подолгу стоял в Пирее. Лето и начало осени 1881 г. Константину разрешено было провести у сестры в загородном поместье Татой. Ольга сообщала отцу – морскому министру{646}: «“Герцог Эдинбургский” ушел на три недели в Триест, а Костя остался у меня. На будущей неделе Willy [так звали в домашнем кругу греческого короля. – О. С.] едет в Арту […] Если б не Костя, я осталась бы совсем одна с детьми. Я тебе сказать не могу, какое это наслаждение и счастье для меня, иметь его здесь! […] Мы много вместе занимаемся, читаем, углубляемся в прелести нашей русс[кой] литературы»{647}.
Здесь на древней земле Декелии, красоты которой не могли не повлиять на романтическую душу Константина, он ощутит себя поэтом. В сентябре 1881 г. в одном из первых стихотворений «Псалмопевец Давид», он напишет: «Не от себя пою я:/Те песни мне внушает Бог. / Не петь их – не могу я!»{648}. Ольга, чутко уловив поэтический талант брата, всегда будет поддерживать (единственная из семьи) его веру в литературное призвание. Она писала начинающему поэту: «Ты знай, раз навсегда, что переписывание твоих стихов доставляет мне огромное удовольствие; при этом я вникаю в них и знакомлюсь, так сказать, с ними! Я в восторге от них»{649}. И чуть позже: «Ты не знаешь, с какою радостью я встречаю всегда твои произведения, вдохновения твоей музы. Надеюсь, что она не окоченеет на севере, а будет петь по-прежнему и ударять по струнам»{650}.
В письме к А. А. Фету, который вскоре станет наставником молодого поэта-романтика, Константин признавался учителю, что старшая сестра Ольга «часто навевала на него вдохновение». Великий князь посвятит сестре-королеве немало замечательных стихотворений и поэму «Севастиан-мученик»: «Ты мне внушила эти строки, / Они тобой вдохновлены:/Пускай же будут в край далекий / Они к тебе унесены…»{651}.