Для вручения фельдмаршальского жезла от имени императора и как его официальный представитель в Черногорию отправился великий князь Николай Николаевич с семейством. Прибыв в порт Антивари 19 августа во главе русской эскадры с супругой и ее детьми (князем Сергеем Георгиевичем и Еленой Георгиевной Романовскими – дети Станы от первого брака), Николай Николаевич был встречен черногорским народом с невероятным энтузиазмом, а его «путь от Антивари до Цетинья был как бы триумфальным шествием, не умолкали крики: “Живио Русский царь, живио Россия”»{761}. 21 августа в присутствии всего дипломатического корпуса, десанта с русской эскадры и черногорских войск, Николай Николаевич торжественно вручил черногорскому королю фельдмаршальский жезл{762}.
На следующий день в честь великого князя Николая Николаевича был устроен званый обед, на котором, кроме великокняжеских семейств, присутствовал принц Франц Иосиф Баттенбергский с супругой, личный состав русской императорской Миссии, начальник русской эскадры контр-адмирал Мальцев с командирами судов и прочие{763}.
Цетиньские торжества, приезд великого князя Николая Николаевича в качестве представителя российского императора, вызванный этим невероятный энтузиазм черногорского народа и вручение королю Николе фельдмаршальского жезла – все это изумило официальных представителей других европейских государств, которые стали интерпретировать действия России в Черногории в новом ключе. К примеру, Австро-Венгрия стала считать Черногорию «передовым послом России на Балканах»{764}.
26 августа состоялся отъезд августейших высочеств из Цетинье в Антивари. На броненосце «Цесаревич» был дан торжественный завтрак для королевской семьи, а уже в 2.30 дня эскадра снялась с якоря и направилась во Фиуме, откуда великокняжеские семьи Петра и Николая Николаевичей инкогнито направились в Вену – докладывал в МИД российский посланник{765}.
* * *Удивительно, но эта поездка великого князя Николая Николаевича в Черногорию как официального представителя российского императора повлияла на отношение к нему императрицы Александры Федоровны. Она стала опасаться, что великий князь, так торжественно встреченный в Черногории, пользуется слишком большой популярностью в народе. Ей немало способствовали в годы Первой мировой войны великие княгини Милица и Анастасия в Киеве, где они трудились, оказывая помощь раненым и пострадавшим{766}. Там они распространяли различные картинки, лубки, брошюры с изображением великого князя Николая Николаевича во время церковных служб в честь императора{767}.
Вскоре императрица стала обвинять обеих великих княгинь в заговоре с целью свержения Николая II, возведения на престол популярного в народе и армии Николая Николаевича и заточения ее в монастырь{768}. Об этих планах писали и некоторые современники тех событий{769}. В любом случае (даже если эти планы и имели место в действительности), их не удалось осуществить: волна революции смела всех Романовых, на которых начались гонения с приходом к власти большевиков. Семьи Петра и Николая Николаевичей успели перебраться в Крым, откуда вместе с вдовствующей императрицей Марией Федоровной в 1919 г. на корабле «Мальборо» навсегда покинули Россию.
Поначалу семьи великих князей жили в Италии, гостили у итальянской королевы Елены, младшей сестры Милицы и Анастасии. В 1922 г. переехали во Францию. Николай Николаевич по многочисленным просьбам русской эмиграции принял на себя звание председателя «Зарубежного союза русских военных инвалидов» и до своей смерти в 1929 г. претендовал на российский престол. После его смерти в Италии и Югославии был объявлен траур.
После смерти великого князя Петра Николаевича в 1931 г. и Анастасии Николаевны в 1935 г., Милица с детьми переехала снова к своей сестре королеве Елене в Италию, а после свержения там монархического режима вместе с ней бежала в Египет, где и скончалась в 1951 г.
Ее сын Роман Петрович (1896–1978) был женат морганатическим браком на графине Прасковье Шереметевой (1901–1980). В браке родилось двое детей – Николай (род. 1922) и Дмитрий (род. 1926). Сейчас князь Дмитрий Романович живет в Копенгагене, но часто приезжает в Россию. Он является одним из основателей и председателем «Фонда Романовых для России». Конечно, он считает себя Романовым, однако черногорские корни дают о себе знать. Дмитрий Романович написал и издал на английском языке несколько книг о наградах – черногорских, болгарских и греческих. Работает над книгой о сербских и югославских наградах, мечтает написать книгу о старых российских и советских, а также о медалях постсоветской России. В настоящее время является крупнейшим специалистом по черногорской нумизматике и фалеристике{770}.
* * *Однако свой последний путь великий князь Николай Николаевич и его супруга совершили лишь недавно. 30 апреля 2015 г. останки великокняжеской четы были преданы земле в мемориально-парковом комплексе героев Первой мировой войны. С просьбой о перезахоронении Николая Николаевича-младшего и Анастасии Николаевны выступили в начале 2014 г. назад родственники великого князя Николай и Дмитрий Романовичи Романовы. Вопрос решался на уровне президента и премьер-министра Российской Федерации. Последний 1 декабря 2014 г. подписал указ о создании межведомственной рабочей группы по организации церемонии переноса из Франции и захоронения в России праха супругов. 2 апреля 2015 г. спикер Госдумы Сергей Нарышкин оповестил общественность о том, что мероприятие планируется провести в конце апреля того же года. «Перезахоронение останков великого князя, безусловно, станет заметным событием, я бы сказал даже, особым событием и для России и для всего русского мира. Ведь уже сейчас эта инициатива является одним из символов и возвращения, и сохранения исторической памяти»{771}, – отметил тогда С. Нарышкин.
Останки Николая Николаевича-младшего и Анастасии Николаевны покоились во Франции, в храме архангела Михаила в Каннах. После ряда переговоров России с французским правительством было решено перевезти останки на родину и предать их земле в часовне Спаса Преображения на территории мемориально-паркового комплекса героев Первой Мировой войны. Несмотря на то, что не все ныне здравствующие представители Дома Романовых одобрили это решение, оно все же состоялось{772}.
27 апреля 2015 г. останки великого князя с супругой были доставлены спецрейсом на аэродром Чкаловский в Московской области. Помимо министра культуры Владимира Мединского и заместителя министра обороны Николая Панкова, в состав сопровождающей останки делегации вошел двоюродный племянник великого князя – Дмитрий Романович{773}. Он сегодня является старейшиной Дома Романовых. До своей смерти 15 сентября 2014 г. старейшиной был брат Дмитрия Романовича – Николай Романович Романов, скончавшийся в Тоскане на 92-м году жизни.{774}
Три дня в Донском монастыре шло особое богослужение, а 30 апреля состоялось торжественная церемония захоронения останков великокняжеской четы, на которой присутствовали Патриарх Московский Кирилл, мэр Москвы С. С. Собянин, бывший министр культуры России М. Е. Швыдкой и многие другие общественные и государственные деятели. Собравшиеся обратили внимание на символичность того, что перезахоронение происходит в год 70-летия Победы в Великой Отечественной. Трогательной была речь патриарха Кирилла, который напомнил о двух разрушительных мировых войнах, которые произошли в одном ХХ в. и которые стали единой трагедией многих народов. «Равного этой трагедии не было никогда в истории человечества. Распавшиеся государства, разделенные народы, десятки миллионов погибших. И в каком-то смысле то, что мы сейчас совершаем, есть символический акт или частица акта преодоления всего того хаоса и разделения, которые принес нашему народу ХХ век», – сказал патриарх{775}.
Символика монарших путешествий
М. В. Лескинен. «Императорский миф» о пребывании Романовых в Финляндии: верноподданнические, историографические и фольклорные воплощения
В современной историографии принято считать, что Финляндия дважды за столетие пережила радость национального освобождения, оба раза это произошло при непосредственном участии России. В первый раз – в 1809 г., когда страна была вызволена из владычества Швеции и включена в состав завоевавшей ее Российской империи, затем – в 1917 г., когда впервые в своей истории обрела государственно-политическую независимость, без промедления признанную Российской Советской республикой (постановлением Совета Народных комиссаров, подписанным В. И. Лениным{776}). В течение 108 лет отношения Великого Княжества Финляндского и Российской Империи стремительно эволюционировали, однако все это время в финляндской общественной мысли преобладала концепция, обосновываемая несколькими поколениями историков, политиков, деятелей национального движения. Ее в кратком виде сформулировал знаменитый финляндский историк, писатель, поэт, публицист и педагог второй половины XIX в. Сакари Топелиус в самом издаваемом финском учебнике для детей: «финская нация родилась в 1809 году со словами Александра Первого на сейме в Борго»{777}. Речь императора произносилась по-французски, и в ней он использовал для определения финского народа понятие «nation», а не «population». Официальный перевод был сделан на шведский и русский языки; этот фрагмент по-русски в современном переводе звучит так: «этот народ, возведенный ныне в достоинство наций […] и управляемый согласно своим законам, гарантированных конституцией»{778}. В Манифесте о государственном устройстве Финляндии (Великого Княжества Финляндского) 1808 г. финны также названы «народом» в значении нации: «В чреде народов, скипетру российскому подвластных и единую империю составляющих, обыватели новоприсоединенной Финляндии с сего времени восприняли навсегда свое место»{779}.
Независимо от того, какую дату считать символическим началом финской нации, с точки зрения формирования национальной идентичности бесспорно, что она рождается именно в период Великого Княжества Финляндского (далее ВКФ), и что форма и стиль имперского правления, национальная политика и идеология собственно российского нациестроительства оказали самое непосредственное влияние на этот процесс.
Среди различных трактовок российско-финляндских политических отношений и представлений о русско-финских межэтнических стереотипах периода Империи важное место занимает миф, который можно назвать «императорским». В нем разные типы взаимодействия нашли как формульное (вербальное), так и образное (символическое) отражение. Речь идет о значительном комплексе нарративов XIX в., связанных с путешествиями и пребыванием самодержцев Романовых и членов их семей на территории Великого Княжества Финляндского. Часть этих источников имеет официальное происхождение (газетные и журнальные репортажи, записи в дворцовых журналах, правительственные документы, фотографии), но окончательную форму «рассказов и случаев из жизни императоров» они приобрели в устной традиции, в повествованиях участников событий с «финской стороны», из которых они были восприняты и включены в научный историографический дискурс.
Мы подвергнем реконструкции один из аспектов императорского мифа о Финляндии, а именно: его место и значение в репрезентациях российского монарха и имперской власти в отношениях «самодержец – народ его Империи», используя те версии, которые бытуют и поныне в финской культуре и историографии. Исследование строится не на текстологическом анализе исторических документов и не на выяснении их происхождения, правдивости и степени научной репрезентативности, а на установлении наиболее популярных сюжетов из всей совокупности нарративов – как достоверных, так и легендарных, прочно вошедших в современное массовое сознание финнов и русских благодаря туризму, научно-популярной и художественной литературе, информации на Интернет-сайтах и т. п. Оставляя в стороне вопрос о типичных инструментах интерпретации реальных событий с целью создания цельного и претендующего на историзм образа «Романовы и финны», мы рассмотрим данный комплекс историй как Текст, ограничившись задачей выявления явной и скрытой мотивации, важной для понимания взаимных этнокультурных стереотипов двух народов, которые остаются органической частью не только обыденных национальных предубеждений, но и научного дискурса об Имперской Финляндии.
Центральным вопросом в процессе формирования финской национальной идеи и позже – программы национального освобождения на протяжении всего XIX в. – был вопрос о правовом статусе ВКФ, определивший условия его вхождения в состав Российской Империи. Именно он стал отправной точкой политического конфликта между имперской властью и Финляндией, апогей которого пришелся на 1899 г. (Манифест Николая II), обозначив начало так называемого «периода угнетения 1899–1917 гг.» – кризисного этапа в отношениях имперской власти с ВКФ. Сложность и юридическая непрозрачность политических отношений между Финляндией, властями Империи и ее монархом заключалась в том, что они были обусловлены не только формальными, т. е. историческими и правовыми причинами (разночтения в понимании европейских правовых и политических терминов – таких как «конституция», «народ», «коренные законы», «традиции управления» и т. п.), но и в значительной мере тесно связаны с историографическим (на первой стадии) и национальным (на второй стадии) «мифами о государстве», которые благодаря фенноманам[40] стали важными элементами национального сознания и автостереотипа финнов во второй половине столетия. Эти мифы, как убедительно показал современный финляндский историк Осмо Юссила, сложились на основании интерпретации речи Александра I на сейме в Порво (Борго) 1809 г. и его «обещаний»{780}. Исследователь определяет государственный миф как «теорию, созданную еще в 1850-х гг. на основе памфлетов И. Вассера и А. И. Арвидсона, в соответствии с которой Финляндское государство родилось или было создано на “сейме” в Порво 29 марта 1809 г. посредством двустороннего договора между императором Александром I и представителями финляндских сословий … Окончательно миф был сцементирован борьбой по вопросам права в так называемые “годы угнетения” […] Производным мифа о государстве является миф о конституции{781}», который основан на вере о том, что тот же император, а затем и его потомки «утвердили своим императорским обещанием в качестве “основных законов” и “конституции” […] густавианские[41] формы правления 1772 и 1789 гг.»{782}
Реконструкция истории формирования идей о независимости Финляндии, их идеологических и политических истоках и последствиях стала изучаться с новых позиций в 1970–80-е гг., ознаменовав разрыв с прежней полуторавековой историографической романтическо-патриотической традицией. Историки обратились к позициям обеих сторон финляндско-российских отношений, анализируя законодательный статус ВКФ и его место в национальной политике Империи с учетом взаимных предубеждений{783}, и за эти четыре десятилетия вопросу о восприятии российскими самодержцами органической части Империи с особым положением было уделено в финляндских трудах достаточно внимания. Попытка выявить личную позицию каждого из пяти императоров вернула в научный дискурс сведения и факты, касавшиеся пребывания в стране членов императорской семьи – с инспекционными поездками, военными смотрами, по пути в Западную Европу, на охоту и на отдых. Частная жизнь монархов, их восприятие финнов и Финляндии оказались не только значимой иллюстративной и популяризаторской частью научных монографий, но и важным элементом трактовки механизма принятия политических решений в отношении разных народов и регионов Империи. В последние 20 лет эти сюжеты привлекают пристальное внимание и российских историков – биографов династии, специалистов по национальной политике. Особой вехой стала канонизация последних Романовых, актуализировавшая интерес православных верующих к жизни и быту царской семьи, что способствует активному развитию религиозного туризма в Финляндии, где сохранилось немало памятных мест имперского периода. Новый всплеск интереса был связан и с 400-летием династии{784}.
Комплекс историй, повествований, высказываний, а также полный перечень всех географических объектов и происшествий, связанных с посещением императорами ВКФ, хорошо известен и документирован. Этим сюжетам посвящена книга Йормы и Пяйви Туоми-Никула, переведенная на русский язык{785} и являющаяся главным источником информации нашего исследования. Ее авторы подсчитали, что за столетие пятеро государей посетили Финляндию более восьмидесяти раз (34 раза с официальными визитами, 47 раз для отдыха) и пребывали в ней в общей сложности 751 день (большую часть времени – 568 дней – они отдыхали). Чаще всего ездили и дольше других (более полугода в сравнении с полуторамесячным в общей сложности пребыванием предшественников) находились в ВКФ два последних императора (260 и 366 дней соответственно), по числу официальных визитов (десять) и их длительности на первом месте – Александр III{786}.
Источниками сведений о путешествиях и посещениях самодержцами Финляндии послужили для авторов главным образом официальные отчеты, материалы финляндской и отчасти петербургской прессы, воспоминания очевидцев событий и в гораздо меньшей степени точно записанные высказывания монархов о стране и ее жителях. В целом можно говорить о том, что представленный в книге подробный перечень сюжетов и «случаев» фиксирует ряд отдельных так называемых «исторических анекдотов», содержащих «представления о представлениях». Главный акцент в них делается на реакции, впечатлениях, ремарках Романовых о Финляндии и на диалогах венценосных особ с финскими поданными. В целом все они образуют своеобразный «императорский дискурс о Финляндии», в котором очень важна именно устность, повествовательность запечатленных в памяти современников и потомков слов и поступков императоров. Даже зафиксированные на письме (например, в мемуарах членов свиты или на страницах газет), они остаются в исторической памяти лишь тогда, когда им дана определенная интерпретация, позволяющая вписать их в заданный образ, который складывается на первый взгляд «стихийно», однако соответствует принципам фольклоризации исторических анекдотов, их проникновения и бытования в массовом сознании. Без специального исследования трудно судить о том, в какой мере они отражали субъективное монаршее видение и восприятие, так же как и ответить на вопрос, стояла ли за ними продуманная позиция государя в отношении финнов или же перед нами каждый раз – конкретная бытовая ситуация с непосредственной реакцией на нее. Следует подчеркнуть, что именно коммуникативный аспект становится доминирующим в этом нарративе.