Именно в текстах юбилея 1862 г. в качестве постоянного контрапункта появляется мотив пространственной необъятности страны, символизирующий одно из главных достижений правящей власти. Нам представляется, что эта прогрессистская идеология как юбилейный пропагандистский прием начинает использоваться именно в связи с празднованием 1000-летия России и окончательно утверждается в юбилейной риторике празднования 300-летия династии Романовых. В пропагандистских брошюрах 1913 г. утверждается практика печатать на переднем форзаце карту Московского царства начала XVII в., а на заднем – карту Российской империи 1913 г. в качестве наглядного доказательства достижений династии Романовых{824}.
Рассмотрим подробнее символические путешествия императоров в рамках всех трех юбилеев. В 1862 г. центром празднования является Новгород – город Рюрика, где происходит открытие памятника тысячелетия России и совершается главное ритуальное действо: Александр II приплывает по Волхову в Новгород, а затем в Рюриково городище, где его приветствует ожидающий его появления народ{825}. Путь Александра II по реке Волхов к Новгороду, а затем к Рюрикову городищу представляет собой метафорическое повторение пути Рюрика в Новгород для основания государства. Эта метафора была раскрыта во многих публицистических текстах, описывавших юбилейные события: «И невольно уносилась мысль вдаль, к тому времени, когда на эту землю вступил первый князь Рюрик, чтобы править народом»{826}. Министр внутренних дел П. А. Валуев, как «режиссер» новгородского ритуального действа, в своих воспоминаниях прямо озвучивает идею царского пути: «Казалось, что благословение Божие нисходило при звуках того пения, на Государя и на его путь и на то державное намерение, с каким путь им был предпринят»{827}. В рамках этого ритуала «полюбовная сделка» Рюрика с новгородцами рассматривалась как прообраз новой «полюбовной сделки» царя с народом: «В ходе торжества разыгрывалась ситуация прихода правителя к народу»{828}. Такое метафорическое воссоздание первоначала государственного устройства представлялось способом консолидации народа вокруг своего монарха и преодоления общественного кризиса.
Юбилей тысячелетия крещения Руси 1888 г., справлявшийся на фоне общественного кризиса после убийства Александра II, воспроизводил ту же структуру, хотя и имел несколько существенных особенностей. Прежде всего, он манифестировался как церковный, а не государственный праздник (хотя государственная идея отчетливо прослеживалась в символическом языке торжеств), осуществлялся, в основном, усилиями церкви, поэтому главным действующим лицом выступал не Александр III (он присутствовал лишь на празднике в Петербурге), а идеологический лидер – глава Священного Синода К. П. Победоносцев, речь которого на торжествах в Киеве содержала ключевые смыслы данного юбилея: «из грубого, рассеянного языка славянского возникло великое государство, выросло народное сознание, собралась земля Русская чрез Киев в Москву […] И явилась сила Божия в церкви православной, в которую вошел язык наш 900 лет назад […] Что с нами сталось без этой церкви – страшно и подумать. Она одна помогла нам остаться русскими людьми, собрать свои рассеянные силы… научила рассыпанное стадо собираться около пастыря»{829}. Наиболее важная часть юбилейных ритуалов 1888 г. была приурочена к Киеву, и приезд туда главы Синода был путешествием, как он сам выразился, к «колыбели христианского просвещения», «купели нашего крещения», т. е. был символическим возвращением к первоначалу не только религиозному, но и государственному, поскольку, по мысли Победоносцева, только общая вера явилась той идейной основой, которая смогла соединить в один народ и государство «рассеянные силы». Доминантная идея собирания, соединения разрозненных племен «около пастыря» включала мысль о добровольном, мирном характере крещения: «Едва ли где когда столь мирным и бескровным путем вождь народный приводил людей своих в веру Христову»{830}. В самом Киеве двумя маркированными топосами торжеств были памятник Богдану Хмельницкому, открытие которого было специально приурочено к данному юбилею, и памятник князю Владимиру. Особенно интересным представляется идеологический ход, трактовавший основной политический акт Хмельницкого (ср. надпись на памятнике: «Волим под восточного православного царя») в соответствии с доминантной идеей юбилея – собиранием «рассеянного языка славянского» вокруг православного государя: «Праздничной риторикой Богдан Хмельницкий поднимался до уровня древних крестителей Русского государства, которые благодаря единой религии, смогли объединить некогда разобщенные родственные племена»{831}. В духе этой же идеи были решены и торжественные церемонии вокруг памятника князю Владимиру. Таким образом, юбилей 900-летия крещения Руси по-своему решал кризис отношений между властью и обществом, возникший в результате убийства Александра II: основа отношений между государственным лидером и народом – общая вера, и на ее основе разобщенный народ добровольно собирается вокруг своего государя.
Юбилей 300-летия династии Романовых по сути воспроизводил тот же самый сценарий, что и предыдущие два имперских юбилея и по-своему пытался разрешить кризис между властью и обществом начала XX в. В основе юбилейных торжеств лежало метафорическое повторение ситуации первоначала, разыгранное в театрализованном действе: путешествия царской семьи по ключевым топосам, связанным с событиями начала XVII в. Праздничное действо 1913 г. оказалось распределено во времени на три неравные части. На февраль приходятся официальные празднования в Петербурге, которые прерываются из-за наступившего поста. В мае после Пасхи совершается центральное действо – путешествие по Волге, по ключевым локусам, связанным с окончанием Смуты и призванием на царство Михаила Романова. Путешествие по Волге происходит от Нижнего Новгорода к Костроме, а затем к Москве, т. е. представляет собой возвращение к топосам Московской Руси. Третья часть торжеств приходится на осень, которую императорская семья традиционно проводит в Крыму, и завершается военными маневрами на Черном море.
Собственно метафорический «путь царя» прослеживается в основном фрагменте празднования юбилея (он приходится на май 1913 г.), который целиком представляет собой театрализованное воспроизведение мифа о начале династии Романовых. В нем предусмотрены три основных символических центра: Нижний Новгород как место начала формирования ополчения Минина и Пожарского; Кострома (как первоначальная вотчина Романовых и место, связанное с именем Ивана Сусанина) и особенно Ипатьевский монастырь, в котором укрывался Михаил Романов и где он принял приглашение на царский престол, и, наконец, Москва, где происходила коронация. Основная мифологема воспроизводит творение новой династии и нового государства из хаоса, оставшегося после старой, пришедшей в негодность династии. Этот постулат призван подчеркнуть ключевую идею: настоящая жизнь России и история России начинаются с воцарением Романовых – все, что предшествовало этому, было только предварительной подготовкой к главному этапу развития страны, который может обеспечить лишь правящая династия.
Сравнивая символический путь Николая II по Волге с путешествием Александра II по Волхову, заметим, что задача Александра II была легче – его «путь» был связан лишь с одним символическим центром – Новгородом, и с одним историческим лицом, с которым он себя соотносил в этом пути – с Рюриком. Собственно театрализация прихода Рюрика на княжение была одноактной пьесой. Николай II оказался перед более сложной задачей, поскольку миф об окончании Смуты и воцарении первого Романова распадается, по крайней мере, на четыре самостоятельных эпизода, в каждом из которых действуют разные лица. Сюда входят: эпизод, связанный с народным ополчением, изгнавшим поляков из Москвы, представленный именами Минина и Пожарского; эпизод в Ипатьевском монастыре, в котором Михаил Романов, послушный воле Божьей, соглашается с предложением взойти на трон; эпизод с подвигом Ивана Сусанина, спасшего от поляков молодого царя; и эпизод в Москве, связанный с коронацией.
Кроме того, в путешествии Александра II по Волхову есть логика, поскольку варяги приплыли «из-за моря», то и Александр плывет, символически повторяя их путь. Николай II с семьей плывет по Волге от Нижнего Новгорода к Костроме, но это не обеспечивается никакими реальными историческими событиями, к которым обращен юбилей, будь то окончание Смуты, изгнание поляков или воцарение первого из Романовых. Сценарий пребывания царской семьи в Нижнем Новгороде оказался лишен смысловой доминанты, поскольку этот топос, связанный с деятельностью Кузьмы Минина по формированию ополчения, не относился непосредственно к заслугам Романовых. Попытка в торжественной речи епископа Иоакима изобразить подвиг Минина как служение «державному вождю», т. е. Михаилу Романову, была откровенной натяжкой и выглядела искусственно{832}. Не слишком удачным с точки зрения достижения сверхзадачи юбилея, т. е. преодоления кризиса доверия к власти с помощью нового мифологического нарратива, было и плавание по Волге. По задуманному сценарию юбилейного действа, в котором царской семье отводилась роль главных действующих лиц, во время плавания должно было происходить единение государя с народом, который выражал немалый энтузиазм по поводу приезда царя: «деревни воздвигали триумфальные арки, декорированные зеленью и надписями: “Боже, Царя храни”. Крестьяне, собравшиеся в лагерях, стояли на берегу и даже заходили в реку по пояс, чтобы увидеть царя»{833}. Однако Николай II выказал гораздо меньше энтузиазма, чем его подданные: в частности, царские корабли даже не остановились около деревни Кинеши, жители которой вышли с хлебом-солью на пристань, украшенную царскими вензелями, а царь не вышел к своему народу, хотя эта и подобные ситуации могли быть выгодно использованы для демонстрации единства монарха со своим народом.
Сравнивая символический путь Николая II по Волге с путешествием Александра II по Волхову, заметим, что задача Александра II была легче – его «путь» был связан лишь с одним символическим центром – Новгородом, и с одним историческим лицом, с которым он себя соотносил в этом пути – с Рюриком. Собственно театрализация прихода Рюрика на княжение была одноактной пьесой. Николай II оказался перед более сложной задачей, поскольку миф об окончании Смуты и воцарении первого Романова распадается, по крайней мере, на четыре самостоятельных эпизода, в каждом из которых действуют разные лица. Сюда входят: эпизод, связанный с народным ополчением, изгнавшим поляков из Москвы, представленный именами Минина и Пожарского; эпизод в Ипатьевском монастыре, в котором Михаил Романов, послушный воле Божьей, соглашается с предложением взойти на трон; эпизод с подвигом Ивана Сусанина, спасшего от поляков молодого царя; и эпизод в Москве, связанный с коронацией.
Кроме того, в путешествии Александра II по Волхову есть логика, поскольку варяги приплыли «из-за моря», то и Александр плывет, символически повторяя их путь. Николай II с семьей плывет по Волге от Нижнего Новгорода к Костроме, но это не обеспечивается никакими реальными историческими событиями, к которым обращен юбилей, будь то окончание Смуты, изгнание поляков или воцарение первого из Романовых. Сценарий пребывания царской семьи в Нижнем Новгороде оказался лишен смысловой доминанты, поскольку этот топос, связанный с деятельностью Кузьмы Минина по формированию ополчения, не относился непосредственно к заслугам Романовых. Попытка в торжественной речи епископа Иоакима изобразить подвиг Минина как служение «державному вождю», т. е. Михаилу Романову, была откровенной натяжкой и выглядела искусственно{832}. Не слишком удачным с точки зрения достижения сверхзадачи юбилея, т. е. преодоления кризиса доверия к власти с помощью нового мифологического нарратива, было и плавание по Волге. По задуманному сценарию юбилейного действа, в котором царской семье отводилась роль главных действующих лиц, во время плавания должно было происходить единение государя с народом, который выражал немалый энтузиазм по поводу приезда царя: «деревни воздвигали триумфальные арки, декорированные зеленью и надписями: “Боже, Царя храни”. Крестьяне, собравшиеся в лагерях, стояли на берегу и даже заходили в реку по пояс, чтобы увидеть царя»{833}. Однако Николай II выказал гораздо меньше энтузиазма, чем его подданные: в частности, царские корабли даже не остановились около деревни Кинеши, жители которой вышли с хлебом-солью на пристань, украшенную царскими вензелями, а царь не вышел к своему народу, хотя эта и подобные ситуации могли быть выгодно использованы для демонстрации единства монарха со своим народом.
Лишь вторая часть этого путешествия, включающая посещение Костромы и Москвы, «работала» на метафорическое воссоздание событий, связанных с приглашением на царство Михаила Романова и подвигом Ивана Сусанина. Приезд в Кострому, первоначальную вотчину Романовых и посещение Ипатьевского монастыря трактовались как возвращение к протособытию, положившему начало царствования Романовых. В Ипатьевском монастыре Николай II встретился с потомками участников Великого посольства 1613 г., в том числе с Шереметевыми и Головиными, а перед воротами монастыря он был благословлен иконой Феодоровской Божьей Матери, которой игуменья Марфа благословила Михаила в 1613 г. Затем Николай вернулся в монастырь, в Троицкий собор на благодарственный молебен и сел на «царское место», подаренное собору Михаилом. Все эти символические действия однозначно прочитывались как принятие на себя Николаем образа первого из Романовых. Утром на следующий день состоялось посещение царской семьей дома Михаила Романова.
Значительная часть костромских торжеств была посвящена «сусанинскому мифу». В частности, на второй день пребывания в Костроме царская семья посетила новый музей Романовых, где был представлен большой портрет Ивана Сусанина. Вечером на пароходе «Царь Михаил Федорович» во время обеда для местного дворянства оркестр играл мелодии из оперы «Жизнь за царя». Приехавшая из Петербурга театральная труппа поставила историю Ивана Сусанина в местном театре. Особо следует отметить обед, устроенный для потомков Ивана Сусанина и местных старшин, на котором присутствовал и царь. Однако семантической доминантой сюжета о подвиге Сусанина явилась закладка упомянутого выше памятника трехсотлетия Романовых, в центральной части которой располагалась «строительная жертва», принесенная за династию: умирающий Сусанин у ног аллегорической фигуры России{834}.
Последовавшие за этим торжества в Москве символически воспроизводили избрание на царство и воцарение первого из Романовых. Передвижения царя включали в себя: торжественный въезд в Москву, движение по Тверскому бульвару к Кремлю, молебны в соборах, посещение могил предков, церемонию поклона царя народу с Красного крыльца. Вся совокупность многочисленных ритуальных действий и символических жестов, из которых состояло празднование юбилея, представляла собой ясно прочитываемый семиотический текст, основной смысл которого можно выразить словами из речи Николая II, произнесенной в Москве: «Своим нынешним величием и могуществом Россия обязана той любви Царей к Родине и народу и той безграничной преданности народа к своим Царям и тому сердечному содействию, которое сыны России оказали своим царям…»{835}.
Как показывает это краткое сопоставление сценариев всех трех имперских юбилеев, в основе каждого из них лежит идея метафорического воспроизведения мифа о первоначальном историческом событии, которому посвящены торжества. Все три юбилея, кроме очевидной цели – прославления ключевых исторических событий русской истории – имели еще и актуальную политическую сверхзадачу: устранения кризиса доверия к власти с помощью демонстрации той или иной версии сюжета о единстве народа и его властителя. Все три сценария каждый по-своему реализуют мотив пути исторического деятеля, вокруг которого формируется миф о протособытии, воспроизводя его в виде реального путешествия государственного лидера. В юбилеях 1862 г. и 1913 г. этот мотив представлен в полной степени, в юбилее 1888 г. выражен гораздо слабее и скорее в обратном виде: здесь не лидер приходит к народу, а рассеянный народ собирается вокруг своего лидера. Структура юбилейного путешествия Николая II в 1913 г., несомненно, имеет ряд общих черт, прежде всего, с путешествием по Волхову Александра II, однако значительно проигрывает последнему и по точности замысла, и по его реализации. Плавание Александра II по Волхову опиралось на реальную канву мифа о «приплытии» Рюрика, было его буквальной метафорой, тогда как плаванье Николая II по Волге было просто способом передвижения из Нижнего Новгорода в Кострому и не несло в себе никакой смысловой нагрузки. Немаловажно и то, что «театральное действо» 1862 г. было «одноактным» и концентрировалось в коротком отрезке времени, что делало очевидным стоящую за ним метафору и легкой интерпретацию ее смысла для общественности. Можно говорить о том, что мотив «полюбовной сделки», предложенный этим юбилеем, был понят и принят обществом. Юбилейный сценарий 1913 г. был «размазан» во времени, разорван пространственно и перегружен огромным числом второстепенных ритуальных действий (встреч с представителями разных социальных слоев, обедов, крестных ходов, посещений сакральных мест и пр.). А, главное, в отличие от двух предыдущих имперских юбилеев, была подменена очевидная логика сюжета о начале царствования Романовых: династия Романовых состоялась потому, что в 1613 г. весь народ своей совокупной волей избрал на царство Михаила, потому что народ является субъектом исторического процесса наравне с царем и Богом. Вместо этого весь юбилейный текст (как вербальный, так и ритуальный) воплощал невнятную и уже не способную быть популярной идею о некоей врожденной преданности русского народа своим царям, что было выражено как в попытках актуализировать «сусанинский миф», так и в московской речи Николая II. Поэтому иллокутивный замысел этого символического послания не был воспринят и прочитан обществом. События ближайших лет показали, что юбилей трехсотлетия династии Романовых как высказывание, обращенное к обществу в надежде устранить кризис доверия и на основе новой мифологемы перезаключить договор царя с народом, потерпел полную коммуникативную неудачу.