– Я к тебе, приехал к тебе. – Он послушно шел за ней следом, ускоряя шаг – она почти бежала. – Отпросился у Соседовой на несколько дней.
– Зачем? – Она почти впихнула его в лифт.
– Чтобы быть с тобой рядом, Саша.
Двери лифта замкнулись. Он привлек ее голову к своей груди, погладил по спине. Саша судорожно, со всхлипом, вздохнула. Теперь ей станет легче. Теперь она не одна. Вместе они со всем разберутся. Вместе им удастся оправдать деда. Вместе…
Потом все было очень быстро и как-то судорожно. Трещала ткань его рубашки, и едва слышно щелкали по паркету отрывающиеся пуговицы. Лязгала пряжка ремня, скрипели пружины матраса. Она, как сумасшедшая, цеплялась за его плечи, хватала его губы своим ртом, пыталась вдохнуть в себя его стоны, чтобы ощутить, что она жива, жива… Что в ней бьется, бьется эта чертова жизнь, вместе с бухающим сердцем, она мчится по ее венам вместе с кровью, она бьет ее в виски вместе с зарождающейся судорогой и вырывается из ее горла хриплым, мучительным стоном. Она прочна и незыблема – ее жизнь. Хотя еще час назад казалась ей чем-то эфемерным и хрупким, болезненным и запачканным.
– Что с тобой? – Саша сгреб пятерней себе волосы со лба, удивленно осмотрел ее, так и не успевшую до конца раздеться. – Ты… ты никогда не была такой.
– Извини, если что не так.
Вялыми руками потянув обратно футболку вниз, Саша перегнулась через Александра, подобрала джинсы, трусики, быстро оделась.
– Кофе будешь? – спросила она, не глядя на него.
Вид его загорелого мускулистого тела, еще минуту назад казавшийся ей прекрасным, начал раздражать. Оно вдруг показалось ей инородным в ее горестной келье. И беспечное лицо любимого показалось чужим. Оно не соответствовало, не приличествовало случаю – это беспечное милое выражение его красивого лица.
– Тебе лучше одеться, – сказала Саша, возвращаясь в комнату через пять минут с двумя чашками кофе.
– А мы что, куда-нибудь уходим? – Он приподнялся на локте, взял у нее чашку, но перед этим все же успел запахнуться простыней, что-то такое уловив в ее словах, голосе, в том, как она настырно не смотрела на него. – Кстати, что ты делала в магазине? Я парковался, когда ты выходила. Вышла без покупок. Не забыла их там, нет?
– Я ничего не покупала. Я говорила с хозяином магазина по поводу визита к нему следователя Данилова.
– Чего он к нему приходил?
– Записи изъял с камеры наружного наблюдения. За неделю.
– Вот как!.. А это не муляж?! – изумился Горячев. – Я был уверен, что это пустышка. Надо же…
Саша подошла к окну, выглянула. Витькина «Газель» исчезла с проезжей части. Она поискала взглядом машину любимого, не нашла.
– А где ты парковался?
– На углу твоего дома, там удобнее. – Горячев дернул плечами. Капля кофе пролилась ему на грудь; он поморщился, незаметно от Саши промокнул пятно простыней. – Этот чудак, кому принадлежит магазин, постоянно преграждает проезд.
– Постоянно? – удивилась она, резко оборачиваясь. – А когда это он еще перегораживал тебе проезд? Ты же был у меня всего ничего. Твои визиты ко мне можно по пальцам пересчитать, и то вечерами. Вечерами он никогда не выгружается. Саша? – позвала она, потому что взгляд его невероятно синих глаз вдруг упал на дно кофейной чашки, будто в поисках ответа. – Саша!
– Что, ну что?
Он со злостью отшвырнул простыню, выворачивая ее кофейной кляксой наружу. Сел, поставив пустую чашку на прикроватную тумбочку, потянулся за брюками.
– Горячев, когда ты бывал тут днем?
Саша облокотилась задом о подоконник, уставившись на Горячева так, будто видела его впервые. Мысли, ледяные и тяжелые, принялись падать в душу громадными кусками льда.
Красивый, холеный молодой мужик тридцати лет, с шикарным торсом, крепкими руками и ногами. Прекрасным лицом, требовательным ртом. Что она вообще знает о нем? Что он грамотный юрист и великолепный любовник? Что любит кофе без сахара и молока, а апельсин предпочитает макать в сахарницу? Что сдобная булочка должна быть непременно намазана внутри топленым маслом, а носки не должны лежать на одной полке с трусами и полотенцами? Разве этого достаточно ей было знать о нем, а? Почему она никогда не пыталась пойти дальше?
Да, у них был роман несколько месяцев. Но он так и не познакомил ее со своими родителями. И друзей его она не знает. И про сестер и братьев молчок! Да, она как-то об этом не думала. И со своим дедом не знакомила его тоже. Все у них шло будто бы прекрасно. Да, по умолчанию, отношения двигались к свадьбе. До тех пор, пока кто-то не подложил ей в сумочку диск с ворованной информацией. Вот тогда как-то все хрустнуло и надломилось, как сухая ветка. Она сразу оказалась в пустоте, в одиночестве. Только один дед поддержал ее. Ну и еще Соседова, но это уже потом.
Александры тогда не было в ее кабинете. Теперь уж и причину она не помнит, по которой вышла. Дверь, разумеется, не заперла. От кого?! Коллектив как семья! Потом поднялся странный шум и начался обыск. Выворачивали ящики столов, полки шкафов, сумки. До досмотра карманов и трусов дело не дошло, слава богу. Да и зачем, если все нашлось – у нее в сумочке!
Саша до сих пор помнит взгляды нескольких десятков пар глаз, устремленных на нее. До сих пор помнит страх, изумление, злорадное наслаждение, с которым на нее смотрели некоторые. И, конечно, помнит сожаление и брезгливость, с которыми на нее смотрел Горячев, не пытавшийся тогда заслонить ее собой от этих страшных взглядов.
Если бы не Соседова, выпроводившая ее в отпуск со словами, что не верит ни черта в ее виновность, Саше бы тогда очень худо пришлось. Очень!
– Горячев, когда ты был в моем дворе днем? Когда Ломов преграждал тебе дорогу своим автомобилем, который называется «Газель»?! – она почти не замечала, что говорит очень громко и неприлично подозрительно: – Зачем ты был тут днем, Саша?! Когда?!
Она не должна была, не имела права повышать на него голос. Тем более подозревать в чем-то. Но погиб ее дед! И вместе с ним еще два человека! А она не знала, что думать, что делать и кому верить.
Она бы, может, никогда не позволила себе ничего такого, если бы не тот давний Сашин взгляд, заведомо не верящий и обвиняющий ее в страшном проступке. Недоверие стремительно пускало корни в ее сердце, оно, как ядовитый плющ, обвивало каждый нерв.
– Я приезжал, да, приезжал. На днях. Точно не помню: среда, четверг, понедельник. – Горячев стремительно поднялся, чуть подпрыгнул, натягивая штаны, застегнулся, потянулся за ремнем.
– Ко мне?! – Саша округлила глаза. – Но я все время была дома. Ко мне никто…
– Я приезжал не к тебе. К твоему деду, – признался он нехотя, с сожалением рассматривая широкую прореху на планке рубашки, где оторвались подряд две пуговицы.
– К моему деду?! – ахнула Саша и без сил опустилась прямо на пол возле окна. – Но зачем?!
– Ну… – Горячев замялся, попытался как-то свести рубашку на животе, в том месте, где не осталось пуговиц, после нескольких неудачных попыток снял ее и швырнул на кровать со злостью. – Хотел попросить у него твоей руки и сердца. Он же старомодным стариком был. Вот я и решил начать с него, а потом уже…
– Что тебе сказал мой дед?
– Ничего толком не сказал. Разговора не получилось! Он захлопнул дверь у меня перед носом! – огрызнулся Горячев и шлепнул себя по животу ладонями: – Вот как я теперь пойду?!
Саша обхватила голову руками, принявшись раскачиваться, будто пыталась убаюкать разраставшуюся в душе панику.
Он врет! Бессовестно врет! Дед ни словом не обмолвился о его визите. А он никогда от нее ничего не скрывал. Никогда! Дед часто мучил ее ненужными подробностями своих походов по магазинам. И почти всегда вечерами рассказывал ей, как провел день. Что делал, с кем встречался и о чем говорил. Так было каждый день. Исключений не случалось! Дед не рассказывал ей о том, что к нему приходил Горячев просить ее руки и сердца. Если только это не было в день его смерти. Если только дед не успел этого сделать…
– Ты был у него вчера?! – Саша взглянула на него снизу вверх.
– Ну… Нет, не вчера, не помню. – Горячев упорно не хотел на нее смотреть, не сделал попытки поднять ее с пола. – Не помню, в какой день. Саша, прекрати на меня так смотреть!
– Как?! Как ты на меня смотрел в тот день, когда мне подбросили диск с информацией?! – Она с трудом поднялась, прошла на слабых ногах мимо него в коридор, распахнула дверь и громко крикнула: – Горячев, поди вон!
Он появился через мгновение. Злой, растрепанный, в распахнутой на груди рубашке. Обулся, глянул на нее и вдруг полез в карман брюк:
– А как же это, Сашок?
На его ладони лежала крохотная бархатная коробочка темно-синего цвета. Он распахнул ее. Большущей слезой сверкнул камешек.
Кольцо! Красивое, кажется, дорогое. Дорогое, долгожданное.
– А как же это?! – повторил Горячев потерянно, приваливаясь к стене рядом с распахнутой настежь дверью. – Ты так же, как твой дед, громко хлопнешь дверью у меня перед носом?!
– А как же это?! – повторил Горячев потерянно, приваливаясь к стене рядом с распахнутой настежь дверью. – Ты так же, как твой дед, громко хлопнешь дверью у меня перед носом?!
Вот лучше бы он этого не говорил! Вот не сказал бы, кто знает, как бы она себя повела. Может, и смягчилась, может, обняла его, разревелась и дала согласие. Но стоило ему так сказать…
– Уходи, Саша. – Она отступила в сторону, чтобы выпустить его на лестничную клетку, не прикоснувшись. – Уходи!
– Идиотка! – буркнул он и ушел.
Саша вернулась в спальню, упала прямо в одежде на развороченную постель и разрыдалась, зарывшись лицом в подушку.
Она не видела и видеть не могла, как мчался Горячев до своей машины. Как старательно сводил края рубашки на животе и как нервно улыбался любопытным взглядам, устремленным на него. Выдохнул лишь, когда нырнул на водительское сиденье своей машины.
Внутри было душно и жарко, он тут же взмок. Понюхал подмышки, брезгливо поморщился. Он не принял душ после секса, как обычно. Эта неврастеничка выставила его. Выставила с обручальным кольцом! С ума сойти можно! Его, Горячева Александра, удачливого, красивого, перспективного! Выставила! С обручальным кольцом! Он потратил на него целое состояние, когда выбирал, а она даже на него не взглянула. Идиотка!
Потом он бежал до машины, опять же, из-за нее. Ее руки рвали на нем рубашку. Благодаря ее стараниям от нее отлетели сразу две пуговицы. Дворовые сплетницы с большим интересом рассматривали его загорелый живот. Догадливо ухмылялись. Твари!
Горячев поморщился, как от боли. Резкий запах пота его нервировал. От него всегда пахло прекрасно. Покойная Сонечка закатывала глазки, восхищаясь его ароматом. Понюхала бы его теперь, не пропади она так бездарно.
Горячев повернул ключ в замке зажигания, направил на себя струю пока еще теплого воздуха из кондиционера. Подождал минуту, стало чуть прохладнее.
– Идиотка! – с чувством повторил он и полез за телефоном.
Номер, который он набрал, был последним в строке вызовов. Имени не было. Было всего лишь три цифры – шестьсот шестьдесят шесть. Знак дьявола, зловещий, ужасающий, не дающий никаких надежд на снисхождение. Горячев его и не ждал.
Ответили ему почти сразу.
– Что? – спросили Горячева вместо того, чтобы поздороваться. Такие формальности не особо приветствовались.
– У меня проблемы. – Саша часто задышал, будто только что вернулся с ежедневной пробежки.
– И?
– На магазине камера наружного наблюдения настоящая.
– Да ладно! Не верю!
Тихий мерзкий хохоток прошил Горячеву мозг огненной строчкой. Тело снова сделалось липким от пота, невзирая на то что в машине прочно установилась температура в семнадцать градусов.
– Совершенно точно. Записи сегодня изъял следак. За всю минувшую неделю. – Последнее слово еле выползло сквозь сузившееся от страха горло. – Моя задница там точно засветилась!
– Так… Так… Так…
Отвратительно это звучало. Тиканьем дьявольских часов, отсчитывающим последние минуты его беззаботной сытой жизни.
– И что ты?
– Я? Я предусмотрительно оповестил любимую, – произнес Горячев с беззаботным смешком, не особо ему удавшимся. – Я рассказал ей, как бы между прочим, что был на неделе у ее деда с предложением руки и сердца. Точно когда, не помню. И что он выставил меня, хлопнув дверью.
– И что она? Поверила?
– Кажется, нет. Но это ведь ее проблемы, так? – Он как можно беспечнее рассмеялся. Смех улетел в пустоту, не найдя ответа, не зацепившись за поддержку. – Я даже для убедительности продемонстрировал ей обручальное кольцо.
– И что она? – Голос собеседника звучал все тише. – Приняла предложение?
– Нет. Выгнала. Но…
– Это плохо, Сашенька. Очень плохо. Если бы она сказала «да», у тебя был бы шанс выкрутиться. Она бы встала на твою защиту. Теперь не знаю. Так… Так… Так… – снова пошел отсчет его последних минут. – Ладно, посиди пока тихо. Если менты выйдут на тебя, скажешь им то же самое, что и ей. Думаю, прокатит. Тем более что опровергнуть это теперь некому. Если не прокатит, заказывай ящик!
– К-кому??? – На него накатила жуткая икота, желудок просто выворачивало от спазмов.
– О, тут я тебе не помощник, Сашок. Думай сам…
Все пропало, шеф! Все пропало! Захотелось ему завизжать, забившись в угол заднего сиденья машины. Он все испортил, забыл об осторожности. Он облажался! И если теперь не исправит ситуацию, пустив следствие по ложному следу, то ящик он должен будет заказать себе! Это он четко уловил в последних словах своего мучителя. Себе должен будет заказывать гроб Горячев Александр, чтобы на него не тратились другие. Иначе его просто зароют под придорожными кустами, как бродячую собаку.
Господи! Как он мог так попасться?! Когда, в какой день продал душу дьяволу?! Когда подписал с ним договор собственной кровью, наивно полагая, что все это блеф, игра, и что если у него все будет, то это ему ничем не грозит? Когда ступил за точку невозврата? Когда?..
Глава 9
Сентябрьское утро, расчертившее пол его спальни на ровные квадраты, перепугало. «Как окно в тюремной камере», – вздрогнул Филонов, едва успев открыть глаза. Все мать, дура! Она решила застеклить его окна стеклами с раскладкой. Так теперь модно, спорила она с Женей до хрипоты. И фыркала ему в лицо, по-звериному скалилась, утверждая, что, если он станет бояться собственной тени, эта тень его рано или поздно накроет.
– До сих пор удивляюсь твоим дружкам, – таращила мать в его сторону черные глаза, едва выглядывающие из складок морщинистой кожи. – Чего они тебя до сих пор не прихлопнули? Ты же тля! Трус и тля, Женя…
Да никакой он не трус, возражал он не ей – себе. С ней спорить было бесполезно. Он просто очень осторожный человек. Очень! И благодаря этой его природной осторожности его до сих пор не посадили. А дружки его уже кто по две, кто по три ходки отмахал. А он ни разу, тьфу-тьфу-тьфу.
Тюрьмы Филонов боялся больше, чем сумы. Он часто представлял себя нищим, жующим сухой хлеб с солью и запивающим все это простой водой из-под крана. И ничего. Не нравилось, конечно. Но не смертельно. А вид тюремной камеры в мыслях всякий раз вгонял его в глубокую депрессию. Он не мог и не хотел тощего ссаного матраса под собой. Не желал слышать окриков конвойных. Тесной камеры и вонючих сокамерников. Не желал неба в клеточку, черт побери! А эта старая дура взяла и устроила ему такое небо в его собственном доме! И теперь это клетчатое небо упало отсветом на его сверкающий паркет. И пугает его, пугает, пугает…
Филонов заворочался под одеялом и тут же понял, что лежит на постельном шелке совершенно голый. Кто?! Кто посмел его оставить в таком виде? Он всегда спит в трусах. Иногда еще и в майке. Он резко повернул голову. Взгляд его уперся в черные кудри, разбросанные в беспорядке на соседней подушке.
– Слышь! – Он двинул коленом в женское тело, которое не узнал. Попал в мягкую пышную задницу, двинул коленом еще раз. – Слышь, матрешка! Просыпаемся!
Женская голова заворочалась, повернулась, и в заспанной помятой физиономии Филонов, к стыду своему, узнал свою бухгалтершу Анну Львовну. Задаваться нелепым вопросом, как она тут очутилась, смысла не было. Не сама же приехала к нему за город. Факт, он приволок ее. Только вот почему и зачем?!
– О, Женек, доброе утро, – Анна Львовна оскалила белозубый рот в широкой улыбке. – Как ты?
– Еще не знаю, – проворчал он, с ужасом вглядываясь в рельефные складки вокруг ее большого рта и пышные припухлости под глазами, вымазанные вчерашним макияжем. – Как мы?.. То есть я хотел сказать, как это все?.. У нас че-то было?
– А как же! – не убирая улыбки, воскликнула Анна Львовна. – Еще как было, Женек!
Она не сбросила, а сдунула с себя шелковую простыню. Филонов содрогнулся. Тела Анны Львовны было очень много даже для него, хотя он всегда любил пухлых женщин. Громадная, с хорошей задницей, грудь с темными пятнами сосков с чайное блюдце, пухлый живот, толстые дряблые ляжки.
Из-за чего же он так нарезался вчера, что притащил в свой дом для секса эту корову?!
– Это… Что там вчера было-то? – Он пополз к краю кровати, подальше от ищущей ладони бухгалтерши.
– А ты ничего не помнишь? – Анна Львовна повернулась на бок, и ее громадные жирные сиськи уперлись Филонову в плечо.
– Нет, не помню. – Не отворачиваясь от нее, Женя осторожно свесил одну ногу, уперся в пол, свесил вторую, вскочил, прикрываясь простыней, которой Анна Львовна явно пренебрегала. – Так что было-то?
– Да что было, что было… – Бухгалтерша перевернулась на спину, вытянулась, сцепив руки за головой, широко, по-акульи, зевнула. – Степан к вам под конец рабочего дня заезжал со своими ребятами.
– Мазила?!
Филонов покрутил головой. Нет, ну как отрезало! Ни черта не помнил!
– Да, он. Приехали в четыре, под конец рабочего дня. Он и еще двое с ним. Вы с ними закрылись в кабинете. Долго орали, гремели. Потом они уехали, вы надрались. Попросили довезти вас до дома. Потом попросили остаться. Все, – отчиталась Анна Львовна, переходя на «вы». – Я довезла и осталась, как вы и велели.