Майор шмыгнул носом, возможно, всхлипнул. Было не холодно, но нельзя сказать, что мы находились где-то на юге, — замерзнуть не замерзнешь, но и загорать не ляжешь. И купаться не тянет.
— Пока что мы концентрируем силы, чтобы прийти на помощь Южной армии. Для этого мы должны отразить основное наступление ублюдков — на столицу. Для этого мы оттесняем их к озеру Глубокое. Среди вас есть кто-нибудь, кто раньше жил на берегах этого озера?
Никто не откликнулся. Я даже оглянулся, надеясь, что поднимется рука. Мне самому стало интересно, где расположено это озеро.
— Головой не вертеть! — прикрикнул на меня майор. — Глядеть мне в глаза и внимать!
— Слушаюсь, — ответил я.
— Когда подойдет время, я все тебе сам объясню, курсант, — сказал он, обращаясь прямо ко мне. — А сейчас — слушай.
— Слушаю.
— Вчера, как раз перед вашим приездом, — сообщил майор, — произошло отчаянное, я не побоюсь этого слова, отчаянное сражение между нашими доблестными войсками и ордами ублюдков. Мы вынуждены были уступить первую линию обороны и отойти на более выгодные позиции. Должен вам сказать, что оголтелым ублюдкам удалось ворваться в наш лазарет, где лежали страдальцы — отважные наши бойцы. Все они были зверски замучены. Но еще худшая судьба ожидала врачей и санитарок в лазарете. Вы можете догадаться, что они были изнасилованы и буквально растерзаны… и это ваши сестры и невесты!
Последние слова он выкрикнул, и по толпе курсантов прошла волна гнева. Я ощутил ее и был ею захвачен. Я еще не знал, кто такие ублюдки, мне еще не рассказали, чем же они отличаются от нас, хороших, благородных людей, но я знал, кого мне надо уничтожить для того, чтобы наступил мир на земле и чтобы вновь расцвели наши нивы и сады.
— Так как вы, мои друзья, — продолжал майор-идеолог, — попали под действие отравляющего газа, который враги распыляли с воздушных шаров, то сейчас мы перейдем к следующему уроку в курсе восстановления памяти. Мы будем смотреть фильм о нашем городе, о нашей довоенной жизни. Это делается с одной целью — помочь вам восстановить память и вернуть в ваши души то теплое, живое, родное, что не умерло и не могло умереть после диверсии ублюдков.
Широким жестом он показал на экран. Сейчас оттуда должна выскочить его ассистентка в серебряном трико.
Но за нашими спинами зажужжал старинного вида кинопроектор, и я увидел, как прямоугольником в глубине эстрады загорелся белый экран и на нем сначала побежали различные цифры и значки, означающие начало части. Потом пошел черно-белый фильм, очень для меня интересный, потому что именно с этого фильма и начиналась моя работа — я включился, я вспомнил, кто такой Михаил Степанович и кто такой я, Юрий Гагарин, — тезка первого космонавта и в то же время неполноценный инопланетянин, младший научный сотрудник без степени Института экспертизы, или, точнее, шестнадцатой лаборатории, — понимай как знаешь. Я вспомнил все, о чем вы знаете и без меня, и даже родинку на плече Катрин.
Но главное, я понял, что с этого момента я должен быть хитрым как змей — я не должен попасть под подозрение, тем более если они меня уже подозревают. По крайней мере человек во френче, который нас встречал, отнесся ко мне прохладно. Но ничего, я буду стараться. Стараться быть тупым, когда вокруг тупые, и становиться умным, когда поумнеют все вокруг.
Я отвлекся на несколько секунд, собирая свои мысли и приводя их в порядок, и постепенно увлекся фильмом, который нам показывали.
Это был довольно большой город, российский, без сомнения, российский, но чем-то чужой.
Если судить по погоде — город скорее был южным, чем северным.
Камера не спеша шла по улицам, мимо центра, где поднималось высокое, этажей в двадцать, здание гостиницы, затем еще несколько высоких, скорее деловых домов. Одно здание постарше, с колоннами, видно, там находилось какое-то городское учреждение. Троллейбус? Нет, троллейбус наш, обыкновенный, синий, только без рекламы на борту. Прохожие? Они одеты обычно, почти современно, хотя так теперь у нас не одеваются. Я увидел надпись «Булочная», а потом «Продукты», и эти вывески были естественными, даже не новыми, так что их никто специально для съемок не вешал.
Затем камера не спеша поехала по неширокой улице прочь от центра. И дома пошли двух-, трехэтажные, каменные. Мне захотелось увидеть название улицы, но я не успел его разобрать.
— Узнаете? — спросил голос майора со сцены. Требовательно спросил, так что не ответить было нельзя.
— Узнаем, — сказал неуверенный голос.
— Конечно, узнаем, — произнес второй. Но также не очень уверенно.
— А теперь нам придется увидеть то, чего вы не помните, потому что газовая атака произошла раньше, чем на наш город сбросили зажигательные бомбы.
И тут я увидел, что несколько следующих домов на этой улице были охвачены огнем. Возле них стоял народ, пожарные машины тянули к ним лестницы, пожарные разворачивали шланги.
— Так выглядит обычный жилой дом, — слышен был голос майора, — после попадания в него зажигательной бомбы с воздушного шара. Продолжайте смотреть, не отворачивайтесь.
Камера перешла на крупный план. Я увидел, что возле дома лежат убитые — две молодые женщины и девочка, — видно, они хотели убежать, когда начался пожар, но взрыв или куски кирпича убили их.
— Если вы узнали среди них своих сестер или невест, не стесняйтесь выразить свои чувства, — сказал майор деловито и скучно, как дежурная в крематории, которая руководит панихидой.
Он отрабатывал свой урок.
Но, видно, его работа уже начала давать свои плоды.
— Нинка! — вдруг закричал один из парней. — Нинка, это ты? Ты как туда попала?
Но кадр уже сменился другим: снова тела — на этот раз они выложены вдоль улицы рядком, как будто шеренга людей упала на спину.
И снова камера плыла над окровавленными лицами и телами.
На этот раз шум охватил весь зал. Люди вскакивали — они были готовы увидеть близких, и камера двигалась именно с такой скоростью и на таком расстоянии от лиц, что возникали сомнения, — и даже если у тебя нет жены или матери, ты начинал верить, что увидел именно их тела.
— Нет, нет! — останавливал майор обезумевших людей, бегая по сцене и как бы отталкивая их руками, не позволяя пробиться к экрану. — Давайте посмотрим теперь и на беженцев. Может, вы узнаете и среди них своих близких…
Дальше кадры показывали беженцев, сидевших на чемоданах, женщин и стариков, бессмысленно бредущих среди развалин.
И все эти кадры шли под вой, крики, топанье, сконцентрированное бешенство, негодование группы молодых сильных людей, лишенных разума, попавших в руки опытного гипнотизера, которому помогали и музыка, поднявшаяся до визга, и монотонный речитатив майора от идеологии, повторявшего:
— Смотри, твоя мать! Смотри, твой отец! Смотри, твой дом!
Я убежден, что никто, кроме меня, этих криков не слышал. Но я понимал, что в помещении класса достаточно светло и потому майор внимательно следит за своими учениками. А раз так, то он видит и меня, а если я не буду вести себя так же, как прочие ученики-курсанты, то я себя разоблачу.
Поэтому я, хоть в этом неловко признаваться, подпрыгивал, кричал, узнавая своих родных и свой погубленный врагом дом, кричал в такт все убыстряющейся музыке. Как это называется? Радение! То ли хлысты, то ли какие-то другие сектанты собираются вместе, надевают белые рубахи и прыгают под хоровые песни, пока не придут в раж и не ударятся в свальный грех.
Не переставая повторять заколдованные фразы, майор вдруг посмотрел через наши головы на дверь и кивнул. Я не посмел обернуться — это означало выдать себя. Майор наклонился к музыкальному ящику и убавил звук.
Потом сказал:
— Поворачиваемся направо и один за другим выходим в боковую дверь, идем и помним — все помним, все преступления наших врагов помним, несем в себе как чашу с кровью, пепел наших родных стучит в наше сердце, раз-два, раз-два…
Ага, он уже цитирует классиков, подумал я. От великого до смешного ровно два шага.
И тут я увидел, что боковая дверь, которая открылась незаметно для меня и рядом с которой стоял перешедший туда человек во френче, окружена по раме металлической полосой, чуть светящейся в полутьме, — это устройство было сродни тем, что бывают в аэропортах для проверки на металл.
Интересно, для чего здесь этот прибор?
Сразу стало видно, что за границей двери стоит нечто вроде пульта, и, когда первый из новобранцев прошел сквозь эту раму, по ней пробежали зеленые огоньки, а сам новобранец на секунду остановился, схватился за голову — я внимательно следил за его реакцией. Что бы то ни было — я был должен повторить его движения… если то же сделает и следующий курсант.
Интересно, для чего здесь этот прибор?
Сразу стало видно, что за границей двери стоит нечто вроде пульта, и, когда первый из новобранцев прошел сквозь эту раму, по ней пробежали зеленые огоньки, а сам новобранец на секунду остановился, схватился за голову — я внимательно следил за его реакцией. Что бы то ни было — я был должен повторить его движения… если то же сделает и следующий курсант.
Первый возобновил движение и прошел к двери. Френч помог следующему сделать шаг — тот что-то оробел. Снова зеленые огоньки — второй исчезает за рамой. Я не спешил быть среди первых, но и отставать особенно не стремился. Мне любопытно было, как пройдет это испытание. Цыган, тот пошатнулся, проходя сквозь дверь. Среди зеленых огоньков замигали красные, мне показалось вдруг, что сейчас френч отправит Цыгана обратно, но тот только подтолкнул его в спину, и Цыган как заведенный зашагал дальше и исчез за следующей дверью.
Я трусил. Черт его знает, что эта рама делает с твоей психикой. Ведь не зря ее здесь поставили. И если она призвана вычистить из памяти человека все, что в ней лежало раньше, то меня этот вариант совсем не устраивал. Хотя, как известно, свист пули, предназначенной тебе, ты не успеваешь услышать. Если ты услышал свист пули, значит, она уже пролетела мимо — ведь звук распространяется в воздухе с позорно медленной скоростью.
Рассуждая так, я ступил вперед — моя очередь. И тут же успокоил себя. Если меня хотят лишить памяти, то не надо было устраивать лекции с гипнозом и музыкальным сопровождением в открытом летнем кинотеатре о зверствах неких врагов. Уже можно было предположить, что нас психически обрабатывают на роль солдат, искренне преданных делу, которое они защищают, — любопытная идея и нечто новое в психологии! Но в таком случае нет нужды лишать новобранцев памяти!
Утешая себя такими рассуждениями, я шагнул в проем. В первое мгновение ничего особенного не случилось. В следующее я почувствовал головокружение, чуть было не потерял сознание, но человек у пульта дружески поддержал меня и сказал:
— Не переживай, мы все сделаем как надо.
Пройдя раму, я попал в туман. Впереди был свет. Я прошел несколько шагов и оказался в открытом поле в окружении полудюжины моих товарищей.
Со всеми нами произошло странное и приятное изменение. Мы как бы проснулись. Солдаты были невеселы — кто будет весел после такой лекции? — некоторые матерились, другие старались завязать разговор, но главное — всю тупость как рукой сняло. Даже Цыган, хоть и выглядел не в своей тарелке, снова стал вполне нормальным человеком.
Моя последняя догадка оказалась верной. Рама предназначалась не для потери памяти, а для возвращения нас в человеческий облик. С одной лишь разницей — наши собственные воспоминания были подменены воспоминаниями наведенными, сделанными здесь, по заказу. Мы стали наемниками нового, высшего типа, наемниками, которые будут сражаться за свой родной дом. А тут каждый профессионал стоит двоих соперников, которые такой уверенностью не обладают.
Надо было проверить свою гипотезу.
— Ты не куришь? — спросил я Цыгана. Любопытно — он-то помнит, что мы с ним сюда приехали из Меховска и никогда в городе, который нам показывали на экране, не были?
— Не, не курю, — сказал Цыган, не глядя на меня. Но не потому, что я ему был противен или он хотел спрятать от меня подозревающий взгляд. — Нет, не курю, — продолжил он. — Но ты подумай — какие сволочи. Какие сволочи, а?
— Ты о них?
— Конечно, об ублюдках этих. Ну, попадись мне в руки кто-нибудь из них, я его разорву на мелкие клочки… — И он показал мне, как он будет их рвать.
— Блин, — заявил кто-то еще.
Ясно было, что он согласен с Цыганом.
Ну что ж, теперь я мог искренне сказать, спасибо тебе, дорогой мой маленький Яков Савельевич, который установил в моем мозгу блок защиты от внешнего воздействия. Лера как чувствовала, что грозит мне именно это.
Я огляделся. Кого-то не хватало. Ну думай, Гарик, думай! Кого нет? Не было Риты, Маргариты Савельевой, подруги моего кузена Аркадия. В рефрижераторе была, теперь сгинула. И не спросишь.
Я ощущал себя человеком в обществе обезьян. Я не только понимал, что их интересы просты и они управляемы, как электрические чайники, я понимал также, каким образом я смогу стать одним из них, и мне это сделать теперь нетрудно, потому что, за исключением прошлого, которое им подменили, эти люди в остальном абсолютно нормальные, не очень далекие, не очень умные, сверх меры жестокие и равнодушные солдаты, большей частью наемники либо попавшие на какую-то из недавних войн по призыву, по приказу и искалеченные в этой войне настолько, что уже никогда не найдут себе места в нормальном обществе. Им нужно убивать, чтобы в конце концов быть убитыми.
И я — один из них.
Это то, что и следовало доказать.
Половину задания я выполнил.
Я теперь знаю, каким образом обеспечивается доставка людей на место боя. Остался пустяк — сообразить, почему надо делать это с такими сложностями и предосторожностями и с кем мы намерены воевать, мои драгоценные коллеги? Хорошо бы, чтобы это не стало школой для террористов, которых натаскивают на уничтожение нашего собственного правительства. Современные наемники чаще всего воюют с другими наемниками. А кто-то пожинает политические плоды. Такая ли ситуация здесь? Туда ли я попал, ребята?
Наша группа увеличивалась. Все по очереди проходили сквозь раму и становились снова простыми ребятушками-солдатушками. Мы нужны были тупыми и послушными, пока нас перевозили в рефрижераторе и потом вкладывали нам в голову ложную информацию. Теперь все это позади, и с новой информацией мы начинаем боевую карьеру. Как славно!
Мне не хочется тратить время на описание нашего вживания в тот мир. Я уже столько раз наговаривал и писал отчеты о моей жизни здесь, что мне кажется — рассказа о первой лекции идеолога-майора достаточно, чтобы в принципе понять, как шла обработка.
Причем обработка была достаточно эффективна. Сначала из меня вычерпали все, что в моей голове находилось, а потом по частям, ложками или иными сосудиками, вливали в голову то, что должно было в ней находиться, с точки зрения моих новых нанимателей.
Например — оружие.
Я совершенно точно знал, что любой из нашей двадцатки отлично знаком и с пистолетами разных марок, и с автоматом Калашникова, и с гранатометами — каждый прошел современную войну, на то мы и ветераны. Так вот самое странное в нашей новой войне было отсутствие в ней современного оружия. Нам выдали сабли, сказав, что настоящий меч мы должны добывать на поле боя. Некоторым, проверив сначала на стрельбище, выдали луки, хорошие боевые луки со стрелами.
Теперь представьте, что мы идем на стрельбище. Это продольная низина, в торце которой срезан обрыв и вдоль него уместилось пять или шесть круглых белых мишеней на палках.
Нас по очереди выводят на огневой рубеж, дают по три стрелы и велят целиться. До мишеней метров тридцать.
Я стреляю — и мне стрелять приятно: в этом есть элемент детской игры. Давно мне не разрешали пострелять из лука.
Я попадаю в мишень дважды. Третья стрела уходит в молоко.
Я смотрю на остальных моих спутников. Они стараются, целятся точно так же, как если бы нас привели на настоящее стрельбище и дали нам карабины. Никто не шутит, не улыбается — хотя стрельба из лука должна бы вызвать улыбки и веселые голоса.
Нет, все напряжены, все стараются, все стремятся скорее на фронт — отстоять родной город, отомстить за поруганную честь сестер и невест, за кровь своих детей. Хотя я уже подозреваю, что далеко не у всех есть сестры, невесты и дети.
Из двадцати двух новичков отбирают девять стрелков, которым выдают луки и стрелы. Я среди лучших, а вот Цыган лука не получил. Он возмущается. Инструктор по стрельбе из лука, смуглый попрыгунчик с наклеенной улыбкой, радостно заявляет:
— Я тебя, дурак, отсеял, потому что ты в мишень попасть не можешь. Такой, как ты, мимо дракона промахнется.
— Мимо кого? — спросил Цыган.
— А ты про дракона не слыхал?
— Про какого дракона?
— Ну ты тупой, братец, — сказал инструктор. — У ублюдков драконы есть. Два или три. Они их пока на других участках фронта используют.
— Живые?
— А то какие же?
Подошел майор-идеолог, который нас не выпускал из-под контроля. Он вмешался в разговор.
— Есть различные мнения, — сказал он. — Не исключено, что это своего рода машины, которые используются в боевых условиях.
— Вроде бронепоезда? — спросил я. И какой черт меня дергал за язык?
— Ты что сказал? — спросил идеолог. — Как ты сказал?
Тут мне пришлось применить свои способности. «Забудь, — мысленно приказал я майору. — Никакого бронепоезда. Я спросил тебя: «Как ящерица?» Понял? Я тебя спросил: «Как ящерица?»