Чувствуя, что земля уходит из-под ног, я уцепилась за край письменного стола и пробормотала:
– Кто с ней жил, какие родственники?
– Так, – спокойно забубнила Марина Ивановна, – ща разберемся. Интересно, однако!
– Что?
– А вот такая штука. Комнату общей площадью 20 квадратных метров получил в 1954 году Костин Иван Владимирович, в 1961-м он прописал к себе жену – Семенову Жанну Николаевну и ребенка, Семенова Андрея Игоревича, 1960 года рождения. Не от него мальчонка-то был. Но уже в декабре шестьдесят первого Иван Владимирович усыновил ребятенка, причем не только фамилию ему поменял, но и имя. И превратился Семенов Андрей Игоревич в Костина Владимира Ивановича, небось и не знает мужик о таких приключениях.
– Но день рождения, – в полной растерянности пробормотала я, – у Костина первого октября, а у младенца Семенова 29 сентября…
– Правильно, – не удивилась домоуправ моей странной осведомленности, – совершенно верно.
– И зачем они такое сделали? – продолжала я пребывать в состоянии обалдения. – Ну фамилия, ну имя хоть как-то понять можно, но дату, дату-то зачем меняли?
Марина Ивановна задумчиво посмотрела в домовую книгу, потом улыбнулась.
– Ага, понятно. Костин Иван, муж Жанны, тоже родился 29 сентября, как и мальчик, небось не захотели в один день с отцом и ребенку день рождения справлять, вот и передвинули его на первое октября.
С гудящей от невероятной информации головой я выползла из подвала на улицу и, плохо понимая, что вижу вокруг, добрела до «Макдоналдса».
Вообще я очень редко пользуюсь системой общепита. Во-первых, мне элементарно жалко денег, а во-вторых, моя мамочка твердо вбила дочери в голову: все, что приготовлено не дома, делается грязными руками из несвежих продуктов. Впрочем, мамуля скончалась в 90-м году, она просто не дожила до ларьков «Тили-тесто», «Русские блины» и «Сосиски Стеф». А десять лет тому назад покупать на улице выпечку было и впрямь небезопасно. Меня всегда смущало отсутствие в те годы на улицах столицы бродячих животных… Ну скажите, куда девались бездомные собаки и кошки и почему повсюду продавались подозрительно дешевые пирожки с мясом, жаренные на машинном масле?!
Я села у окна и уставилась на завернутый в белую бумагу чизбургер. Интересно, что подумала бы моя мама, увидав подобное кушанье…
«Вот что, Евлампия, – сказала я себе, – ты просто хочешь отвлечься от ужасных мыслей!»
Значит, Володя Костин был сыном Лидии Салтыковой. Я попыталась припомнить, что майор рассказывал о своем детстве. Вообще-то он не слишком часто вспоминал те годы. Но мы с Катюшей знали, что его отец был военным и умер, когда сыну исполнилось семь лет, а мать скончалась в тот год, когда Володя закончил юридический факультет и только-только попал на работу в органы милиции. Никаких других родственников, дядей или теток, у Костина не было. Но, говоря о родителях, он всегда называл их «отец» и «мать», наверное, ему неизвестна была правда об усыновлении.
Внезапно мою голову стянул тугой, железный обруч. Это что же получается? Соня Репнина, кокетка и вертихвостка, Сонечка, чьим любовником какое-то время был Володя, на самом деле его родная сестра?
Посидев минут пятнадцать возле полного подноса, я ушла из «Макдоналдса», так и не попробовав ни чизбургер, ни жареную картошку, ни шоколадный коктейль.
Уже в «Жигулях» я вяло подумала: «Господи, как хорошо, что оба мертвы и никогда не узнают об инцесте».
Ноги машинально нажимали на педали, руки хватались за рычаги переключения скоростей, но голова была занята не дорогой.
Так вот почему Володя и Соня так любили красную икру и употребляли ее со сладким чаем! Мне бы сразу удивиться, отчего столь странная привычка была у двух совершенно разных людей! А они, оказывается, брат и сестра. Значит, у Володи есть еще одна сестрица, Вера, и настоящая мать его жива, и отец, так боявшийся иметь на руках инвалида-гемофилика.
Только майор был патологически здоров, дожил до сорока лет и не заимел ни одной хронической болячки… Может, мне поехать к Лидии Салтыковой и рассказать ей о Володе?
Стукнувшись бампером о низенький железный заборчик, отделяющий крошечный палисадник от тротуара, я припарковала машину и поднялась наверх, где незамедлительно попала в когти к Лизавете и Кирюшке. Дети пели каждый о своем.
– Кроватка замечательная, – восторгалась Лиза, – только в одном месте лак облез, но можно подкрасить, коляска – супер, в ней даже сиденье для автомобиля имеется.
– Учительница по музыке вопрос задала, – ныл Кирюшка, подсовывая мне под локоть тетрадку, – велела ответить, а то два влепит!
– Коляску я закатила пока к Володе, – с энтузиазмом вещала Лизавета, – пойдем покажу!
– Совершенно непонятный вопрос, – убивался Кирка, – невероятной сложности…
– Пошли, – толкала меня в спину Лиза.
– На, погляди, – тянул в свою сторону Кирюшка.
С трудом выкинув из головы тяжелые мысли, я рявкнула:
– С собаками гуляли?
– Нет, – ответили хором дети.
– Ну так займитесь животными!
– Но коляска…
– Сейчас выпью кофе и пойду гляну!
– А музыка?
– Отдохну и отвечу. И вообще отстаньте, – выпалила я, чувствуя, как к глазам подбираются слезы, – вы мне надоели.
– Ты нам еще больше, – взвился Кирюшка, – мать, вернее ее заместительница, должна помогать уроки делать!
Уж не знаю, что подействовало на меня больше – информация о родственных связях между Володей и Соней, полное ощущение собственной беспомощности и невозможности разобраться в ситуации, вынужденная покупка подержанных вещей для Ксюшиного младенца, который никогда не увидит отца, или гадкое слово «заместительница», брошенное обозленным Кириллом… Все это сплелось в тугой узел, я почувствовала в горле горький комок, вздохнула, уронила голову на сложенные руки и зарыдала во весь голос.
Перепуганные дети кинулись ко мне.
– Лампуша! – вопил Кирюшка. – Не надо, сейчас я выйду с собаками.
– А я помойку вынесу, – вторила Лиза.
– Хочешь – картошечки пожарю?! – орал Кирюшка.
– Чаек заварю, – подхватила девочка, – ща, в пять минут.
Они загремели посудой. Через пару секунд у меня под носом возникли дымящаяся чашка и кусок хлеба с вареньем.
– Ешь, ешь, – суетилась Лиза, – хочешь – я сбегаю на проспект и куплю тебе пакет замороженных креветок и новый детектив Марининой?
– Я мигом сношусь, – влез Кирюшка, – как насчет баночки варенья «Швартау» и шоколадного мороженого?
Я перестала лить сопли, утерлась кухонным полотенцем и глянула в их милые, встревоженные лица. Нет, какие они хорошие дети, разом вспомнили про все мои любимые лакомства.
– Не надо креветок с вареньем, – сказала я, – все уже, сама не понимаю, отчего заревела.
– Это у тебя климакс, – с умным видом заявила Лиза, – в период гормонального затухания у женщины часто случаются перепады настроения…
– Откуда у тебя такая информация? – удивилась я. – Потом, климакс бывает после пятидесяти…
– Не скажи, – продолжала умничать Лизавета, – он может приключиться в любое время и тогда называется ранним.
– Откуда ты все это знаешь? – изумилась я.
– В школе рассказывали, на уроке по этике семейной жизни, – пояснила девочка.
– Да ну? Чего же еще там объясняли?
– Многое, про СПИД, презервативы, наркотики и супружеский секс.
Я только хлопала глазами. Интересно, как бы поступила моя мамочка, явись ее доченька из школы с рассказами про климакс, презервативы и заболевания, передающиеся половым путем?
– Так что будет с моим вопросом по музыке? – ожил Кирюшка.
– Давай, говори, – велела я.
– У гитары их шесть, у домры всего пять, а у арфы только четыре, – выпалил мальчишка, – всю голову сломал.
– Чего «их»?
– Так это и есть вопрос, – разозлился Кирюшка, – не поняла, что ли? Чего у гитары шесть, у домры пять, а у арфы четыре?
Я призадумалась. Единственно, что объединяет вышеперечисленные инструменты, так это то, что они струнные… И как раз струн у гитары может быть шесть, впрочем, иногда семь… Но у домры-то их всего три. Погодите, в свое время была создана четырехструнная домра, так называемой квинтовой настройки. У этого народного инструмента есть металлические лады, головка с колками и… все! Что же касается арфы, которую я, естественно, знаю назубок, то у нее от 44 до 47 жил. Нет, струны тут явно ни при чем, тогда что?
Окончательно сломав голову, я полезла за музыкальной энциклопедией и принялась в деталях изучать строение гитары, домры и арфы. Но нет! Ответа на вопрос я так и не получила! Кирюшка приуныл окончательно.
– Если не отвечу, кол влепит! Зверь-баба!
Не секрет, что музыка в наших школах преподается отвратительно. В лучших случаях дети хором поют песенку про елочку и зайчика и потом слушают рассказы о Петре Ильиче Чайковском. В качестве апофеоза педагог упомянет Моцарта… В худших же получается как у Кирюшки. Его «музычка», старенькая, полуслепая Наталия Михайловна, тихим, умирающим голосом долдонит что-то о нотной грамоте. Расслышать ее шепот невозможно даже на первой парте. Но Наталия Михайловна не вредная, единственно, о чем она просит учеников, – это сидеть тихо, а чем они в тишине занимаются, ее совершенно не волнует, лишь бы не шумели. Пока училка тянет у доски нудянку про до-ре-ми-фа-соль, школьники делают уроки, читают посторонние книги или режутся в «морской бой». Как только звенит звонок, Наталия Михайловна на полуслове закрывает рот и выползает из класса. Она никогда не задает домашних заданий, не спрашивает у доски и не устраивает контрольных. Но в журнале напротив фамилий детей таинственным образом возникают сплошные пятерки, и в четверти у всех выходит «отлично». Зато о музыке из Кирюшкиных одноклассников никто ничего не знает!
– Что это случилось с Наталией Михайловной? – спросила я, ища телефонную книжку.
Кирюшка заломил руки и закатил глаза:
– Так Наташка на пенсию ушла, и прислали вместо нее ненормальную энтузиастку. Гармония, какофония, опера… Жуть прямо! Сегодня на уроке слушали какого-то Верду!
– Верди, – поправила я, пряча улыбку.
– Один хрен, – злился Кирюшка, – ужас, ни почитать, ни математику сделать. Прямо над ухом – бум, бум, бум… Запустила на полную мощь идиотского Вердя… А потом этот вопрос задала да еще так противно фыркнула: «Дети, это задание на сообразительность». Чтоб ей упасть и ногу сломать!
– Не расстраивайся, – сказала я, – сейчас узнаем ответ.
– Где? – тяжело вздохнул Кирюшка.
Но я уже услышала в трубке бодрое «алло» и сказала:
– Здравствуйте, Ипполит Семенович, вас беспокоит Романова, арфистка.
– Добрый день, деточка, – обрадовался старик, – сколько лет, сколько зим! Как матушка?
Решив его не расстраивать, я сделала вид, что не слышу вопрос, и задала свой:
– Ипполит Семенович, вы наш старейший лучший мастер по струнным, золотые руки, ответьте мне на такой вопрос…
Старик молчал, внимательно слушая всю информацию, потом осторожно переспросил:
– В школе задали? Твоему сыну?
– Да.
– Сильно подозреваю, что речь идет просто о количестве букв в словах. Посуди сама: у гитары их шесть, у домры, если, конечно, не путать ее с домброй, пять, а у арфы всего лишь четыре!
Пораженная столь простым решением проблемы, казавшейся неразрешимой, я потрясенно спросила:
– Вы полагаете, что учительница могла задать такой вопрос?
Ипполит Семенович вздохнул:
– Сейчас, душенька, преподаватели любят задания, как они выражаются, на сообразительность. Вот моя внучка учится на театроведа, так она получила… неуд, не сумела ответить на вопрос профессора…
– Какой?
Мастер рассмеялся.
– Ну-ка, послушай. Значит, так. В 1544 году в Италии, в городе Падуя, открылся этот театр, получивший потом всеевропейскую славу. Он был возведен в форме овального помещения с ярусами для посетителей. И хотя зрители ломились в него толпой, ни один из корифеев не стремился на его подмостки, скорей наоборот – всеми силами оттягивали момент знакомства с великой сценой. Почему?
Я задумчиво пробормотала:
– Ну, просчет архитектора, «яма» в зале. Звук не «летит» со сцены, а «гаснет». Такое иногда случается. Если не ошибаюсь, из-за этого закрыли оперный театр в Милане, пришлось итальянцам строить новый.
– Ну, – захихикал Ипполит Семенович, – не угадала. Хотя «яма» действительно встречается. Лично я не советую сидеть в Большом в десятом ряду, а Дворец съездов вообще одна сплошная беда… Давай, пробуй еще раз!
– Театр был открытым, и его заливало дождем и засыпало снегом, – выдала я.
Ипполит Семенович совсем развеселился.
– Снег! В Италии! Изумительное воображение! Еще версии есть?
– Нет.
– Вот и у моей внучки не было.
– И почему же актеры не хотели выступать на подмостках?
– Душечка, это был анатомический театр!
Секунду я переваривала услышанное, потом переспросила:
– Вы имеете в виду…
– Именно так, детка. В Падуе в 1544 году открылся первый в Европе анатомический театр, где проводили при большом скоплении народа вскрытие трупов.
Да уж, можно понять великих актеров! Я бы тоже не захотела исполнять главную роль в подобном действе.
Глава 23
Провертевшись всю ночь без сна, я приняла решение и засобиралась к милой девушке Федоре, владелице детективного агентства «Шерлок». Телефон у нее был наглухо занят, и я подумала, что быстрее будет добраться до конторы, чем дозвониться. Но сначала нужно было зайти к Володе в квартиру и притащить оттуда кварцевую лампу. Невесть как сей предмет оказался у майора. Предстояло забрать из роддома Ксюшу, и мне захотелось истребить в кварцевом свете все микробы.
Погремев ключами, я вошла в прихожую и чихнула. Явственно пахло сигаретами, вернее, окурками. Я сама курю нерегулярно и мало, но, как многие курильщики, терпеть не могу пепельницы, забитые бычками, кажется, в прошлый раз я выбросила все… Но нет, в комнате, на столе, стояла керамическая плошка с трупами сигарет. Я посмотрела на скомканные, желтые фильтры. Что-то в них было странное, но что?
Высыпав окурки в унитаз, я спустила воду, тщательно вымыла пепельницу, водрузила ее на стол, прихватила кварцевую лампу и ушла.
К агентству «Шерлок» я подкатила около одиннадцати утра. Размещалась контора не в фешенебельном месте. На огромном шестиэтажном здании по улице Подлипова висело штук сорок табличек: «Окна на заказ», «Фирма «Реал», «Двери из дуба», «Клуб «Тото», «Ассоциация любителей кошек» и «Общество братьев по разуму». Агентство «Шерлок» оказалось под самой крышей, и, судя по тому, какой обшарпанной выглядела дверь, дела у Федоры шли не лучшим образом.
Я постучала и, услышав веселое: «Входите!» – рванула дверь.
Перед моим взором возникло крохотное помещение с кукольным столиком и двумя малюсенькими стульями. Федора, сидевшая боком к огромному окну, подняла голову и радостно произнесла:
– О, ты надумала рожать щенков!
Вообще я не слишком общительный человек и при внешней приветливости и говорливости с трудом завожу новых друзей. То есть у меня нет никаких проблем с общением и я преспокойно начинаю разговор с незнакомым человеком, но сразу почувствовать его своим приятелем не могу. Должно пройти довольно длительное время, прежде чем я стану ощущать себя в присутствии кого-либо комфортно и прекращу без конца по-идиотски улыбаться. Но иногда случаются исключения, и симпатия вспыхивает стихийно, настигает, как первая любовь. Так и случилось с Федорой.
– И как, по-твоему, я могу родить щенков? – хмыкнула я. – В лучшем случае получится девочка, а в худшем – мальчик, только твой Лорд тут не помощник!
Федора расхохоталась и, вытащив из шкафа пачку чая, поинтересовалась:
– Любишь цейлонский? Извини, я не пью растворимый кофе, по мне – так жуткая дрянь. Я хотела поставить машинку для варки эспрессо, но, сама видишь, размеры кабинета таковы, что либо тут буду сидеть я, либо стоять кофеварка…
– Да уж, помещение маловато… Что же ты такое сняла?
– Так арендная плата соответствующая. «Шерлок» – новое агентство, пока широкой публике неизвестное, вот раскручусь сейчас и перейду на Тверскую, возле «Мариотт-отеля» есть очень симпатичный домик, правда, только трехэтажный, но пока мне хватит.
Я хмыкнула, но Федора казалась совершенно спокойной.
– А где сидят твои сотрудники?
Федора опять рассмеялась:
– У меня их нет.
– Как?
– Просто, пока работаю одна.
– Но у тебя на карточке написано, что ты являешься директором агентства!
– Правильно, «Шерлок» принадлежит мне, но ведь на визитке не указано, сколько в нем штатных единиц. Честно говоря, я не рассказываю об этом никому, но тебе признаюсь – пока тружусь одна, но скоро все изменится.
Я только хлопала глазами. Федора налила чай и, пододвинув ко мне чашку, сообщила:
– Я очень талантлива, умна и находчива. Вот сейчас веду сразу два дела и должна получить через пару деньков крупную сумму. То-то Плюшик обозлится!
– Кто это, Плюшик?
– А супружник мой. Между прочим, владелец агентства «Поиск». Вот уж у кого и здание есть, и сотрудников бешеное количество… Я к нему в свое время пришла наниматься, но видишь, что вышло… Замужем за предполагаемым хозяином оказалась. И ведь какой гад, только в загс сходили, мигом меня из конторы выпер. «Сиди, дорогая, дома, пеки блинчики». Видала идиота? Да у меня тесто никогда не поднимается, каша пригорает, молоко убегает… Ну, я и стала настаивать на работе. Не поверишь, как муженек поступил.
– Как?
– Велел охране не пускать меня в «Поиск»! А я знаешь что сделала?
– Что?
– Продала серьги бриллиантовые, все равно их носить нельзя, с ушами оторвут, и открыла «Шерлок»! Правда, заказов сначала не было, зато сейчас целых два! Да у Плюшика родимчик откроется, когда я возле «Мариотт-отеля» свою контору открою! Я ему нос утру! А у тебя что случилось? Если за мужем проследить, то извини, это неинтересно, я беру только заковыристые дела!
Я допила чай и сказала:
– Мне нужен твой совет, сколько я должна за консультацию?
Федора хихикнула:
– Советы я раздаю бесплатно, вот если нанимать меня решишь, тогда другое дело. Ну, в чем проблема?
Я глубоко вздохнула и, старательно воссоздавая детали, рассказала все.
– Да, – пробормотала Федора, – интересное кино. В общем, действовала ты правильно, я бы, наверное, тоже пошла тем же путем, но только есть одна деталь…
– Какая?
– Найти любовника этой Репниной трудно будет, сама говорила, что их немереное количество… А что, если взглянуть на ситуацию с другой стороны?
– Не понимаю…
– Господи, – выскочила из-за стола Федора, – ну это же очевидно! Ты решила, что неизвестный убийца, любовник Репниной, задумал избежать ответственности, подставив Костина. Но для этого он должен был знать Володю, понимаешь? Каким-то образом заполучить его кровь, разлить ее в квартире, испачкать полотенце…