Он продал пианино, чтобы наказать ее. Красивое пианино фирмы «Гаво», которое она привезла из дома. Это было через три месяца после их свадьбы. Она точно не помнит, но кажется, это было, уже когда они начали жить вместе с Фернандой в трехкомнатной квартире на улице Ястребов, 42, которую Рэй получил как пожарный.
Это пианино было для нее всем. Напоминало о прежней жизни, о девочке по имени Леони, которая ускользала из коридоров замка и бегала по лесам, ловила свое отражение в ручьях, чувствовала утром росу на босых ногах, вечером считала огоньки светлячков. О девочке, которая сидела прямо-прямо на табурете перед фортепиано, потом склонялась над клавишами, выпрямлялась, вливалась в музыку, разворачивала клубки арпеджио, легкая, как танцовщица на проволоке, танцовщица с маленьким зонтиком, которая летела на своих пуантах, возвращалась на проволоку, рисовала в воздухе штрихи и фигуры, бемоли и диезы. Никто не мог поймать ее на этой проволоке. Она была свободна.
Она не знала, за что он ее наказывает, но это было не так важно – ей очень не хотелось отдавать свое пианино.
– Умоляю тебя, – говорила она, – оставь мне пианино. Я больше не буду, я никогда так больше не буду. Прости меня, пожалуйста. Прямо не знаю, что на меня нашло. Я плохая, ты совершенно прав, ты правильно решил меня наказать, но, пожалуйста, только не пианино. Что угодно, только не пианино! Ударь меня, если хочешь, ударь изо всех сил, но оставь мне пианино, умоляю!
Она встала на колени, стиснула руки на груди, повторяя: «Ну подойди сюда, ударь меня, ударь, только не продавай его!»
Он смотрел на нее и не шевелился.
Она упала ниц, стала целовать его башмаки и биться лбом об пол. Пока голова у нее не закружилась и она не была вынуждена сесть на стул, чтобы не упасть.
Он посмотрел на нее с отвращением и ушел, не прикоснувшись к ней и не сказав ни слова.
Она сказала себе: «Я победила, он мне его оставит!» Старалась ходить, затаив дыхание, на цыпочках, скользить вдоль стен, смиренно складывала руки на фартуке.
А потом трое мужчин в комбинезонах пришли, унесли пианино, а она кричала так, словно ей разрывают внутренности.
В тот вечер он избил ее так, что она вся была в синяках и шишках. Бил по голове, по почкам, по ногам. Ему плевать было, что останутся следы. Посидит под замком, пока все не пройдет.
– Как я буду выглядеть теперь перед парнями? Ты об этом подумала? Наверняка даже не пришло в голову.
И он бил ее, бил.
Она не сопротивлялась, покорно выносила удары. Ей больше незачем было защищаться. Пусть делает с ней все, что хочет.
Фернанда смотрела на них и одобряла действия сына.
– Вот и правильно, сынок. Ты поймал подходящую добычу, теперь нужно ее выдрессировать. Ни капли жалости! Как с вальдшнепом, пойманным в силок. Унизь ее, отплати за свое желание, ведь ты будешь желать ее, ведь так? Таких девиц надо усмирять. Бей, бей ее. Бей постоянно, и если она не понимает, за что ты ее бьешь, бей еще сильней, и она станет тебе покорна. Все эти девки из знати такие упрямицы, их надо ломать, чтобы они начинали жить на наш манер. А это возможно только битьем. Пусть она потеряет все свои ориентиры. Она склонится перед тобой, будет тебя во всем слушаться, и если ты вдруг забудешь, как ее воспитывать, я буду рядом и тебе напомню.
Она вытирала рот платком. Она говорила, брызжа слюной от злости, но сглатывала и продолжала:
– Она станет вялой, как тряпка. Будет бояться поднять глаза на тебя. Никогда ей больше не быть мадемуазель де Буррашар, она будет женой Рэя Валенти, бастарда, которого оскорбляли ее отец и ее брат. Ты очистишь ее мозг от любых мыслей. Она будет тебя бояться. Поверь уж мне… Я достаточно насмотрелась, как они с нами обращались. От них ничего хорошего не жди. Ты помнишь, как они заставляли нас есть листья артишоков? Вот и держи это в голове. Никогда не забывай об этом!
Это был какой-то безумный адский балет, сын колотит женщину, мать скачет вокруг и сопровождает своими тирадами его удары.
В этот период Леони еще пыталась что-то понять. Потом она решила, что это ее вина, что в ней есть что-то очень плохое, и он один это видит и пытается исправить. Они, может быть, поговорят, и она попытается оправдаться и вымолить прощение. И он вновь станет тем милым Рэем, которого она знала до свадьбы. Тем Рэем, который заезжал за ней на мотоцикле, просил покрепче прижаться к нему на виражах, который водил ее в кино на «Историю любви» и целовал в шею. Она смеялась, выворачивалась, а он повторял: «Какая ты красивая!» Он дарил ей сережки, браслеты, пудреницы с зеркалом, раскрывал ей объятия, целовал, называл своей маленькой голубкой. Может ли быть, что этот Рэй никогда не существовал? Что она придумала себе его, поскольку начиталась романов, которые ей давала Сюзон?
«Или же, – думала она, – я и правда чокнутая. Ничего не понимаю. Просто такая дуреха, которая не знает, что Крышей мира называют Гималаи. Папа и Андре были правы, и Рэй сделал большое одолжение, что женился на мне».
Таково было первое время с метрономом. Воспоминания налетали, но она умела их обуздывать.
Зато теперь…
Она уже не может с ними справиться. Они напрыгивают на нее, наваливаются, побеждают.
Как-то раз одна сцена поразила ее, как удар по лицу. Как пробка из шампанского, отлетевшая в глаз. А потом еще одна, и еще. Обрывки прошлого хлесткие, как удар кнута.
Вот день ее свадьбы в мэрии. Субботний день в октябре. Ей только что исполнился двадцать один год. Рэй, восхитительно импозантный в своем темно-синем костюме и голубом галстуке, с маленькой желтой сумочкой. За ним Фернанда, как всегда, одетая в черное. На ней маленькая шляпка с черной вуалеткой – та же самая, в которой она обычно ходит на похороны.
Рэй громко произносит свое «да», Леони едва слышно произносит свое.
Отец ее не пришел на свадьбу. Мать не вернулась из путешествия. В последнем ряду стоят Жорж и Сюзон. Они держатся в стороне, словно присутствуют на месте преступления.
Рэй надевает ей на палец кольцо и подмигивает своим друзьям.
Она оборачивается и ищет глазами Жоржа и Сюзон.
Она хочет сказать им: «Пожалуйста, остановите все это, я не хочу».
Но ничего не говорит.
Стрелка продолжает двигаться туда-сюда, вправо‑влево…
После мэрии они отправились в кафе отца Жерара. Месье Лансенни выбрал диск в музыкальном автомате и пригласил ее танцевать. «Приключение» Стоун и Шардена. Туфли были ей маловаты и натерли ноги, да еще расстегнулась лямка бюстгальтера. Она молила Бога, чтобы он не упал.
Месье Лансенни прошептал ей: «Ты очень красивая, Леони». Она смущенно улыбнулась. Рэй заказывал в баре уже третий мятный пастис и посылал стрелки в мишень, прикрепленную на стене.
Песня кончилась. Леони вернулась на свое место – возле Фернанды. Она не знала, как к ней обращаться. Не хотела звать ее мамой. Выжидала и двигала телом, чтобы вернуть лямку на место.
Жорж и Сюзон разговаривали с месье Лансенни о том, что жизнь дорожает, сигареты уже полтора франка, батон хлеба – шестьдесят сантимов. «Так скоро не будет ни на что хватать», – говорили они, вздыхая и ерзая на скамейке у столика.
Месье Лансенни поставил новый диск и опять пригласил Леони. Это была песня «Умереть от любви» – каждый раз, когда она ее слушала, ей хотелось плакать. Он засмеялся и сказал: «Но ведь это всего лишь песня, Леони, не нужно так переживать! Ты думаешь, Азнавур и впрямь плачет, когда это поет?» Она уткнулась носом в его плечо, чтобы унять слезы.
Рэй у стойки бара соревновался с Жерсоном в выпивании пастиса. Он уже выпил шесть бокалов, а Жерсон – четыре. Рэй заорал: «Ура! Я победил!» Жерсон сказал, что еще не вечер и соревнование не окончено.
Тюрке сунул монетку в музыкальный автомат и стал подтягивать Патрику Топалофф: «Я славно поел и славно выпил». Обернулся, рыгнул, застегнул разошедшуюся ширинку.
Чуть не упал, успел схватиться за автомат и удержаться на ногах, все стали над ним потешаться: «Ох, ну и тип! Это же надо, как наш Рак нажрался!»
Жерсон поинтересовался: «А ты не позвал Клерваля?» Рэй ответил: «Нет, он вообще козел».
И потом, вечером, они ужинали в маленьком отеле напротив вокзала в Сансе, где должна была пройти их первая брачная ночь.
Рэй заказал столик. «Каждый платит за себя», – предупредил он. Леони разговаривала с Сюзон и Жоржем. Ей все еще было неясно, как же обращаться к Фернанде. Гарсон принес им меню на двадцать три франка пятьдесят сантимов, все включено.
Парни ссорились, потому что Рэй забыл заправить машину Жерара, когда брал ее у него.
– Это же евро двадцать литр бензина, ты издеваешься надо мной! – орал Жеже. – Я ведь не миллионер. В отместку за это ты заплатишь за мой обед!
– Ох, да ладно, забирай свою разбитую таратайку!
– Ох, да ладно, забирай свою разбитую таратайку!
Они чуть не подрались.
После ужина Жорж и Сюзон встали, уже поздно, им пора домой, ехать далеко. Леони проводила их до двери. Ей хотелось сказать им: «Не бросайте меня, я боюсь, я не знаю, что будет этой ночью».
Они сели в свою старую машину. Жорж с большим трудом сумел завести ее.
– Пожалуй, я слишком много выпил, – сказал он.
Они тронулись. Леони помахала им вслед.
Три пальца на ее правой руке еще плохо работали и болели.
Она не знала почему, но многие воспоминания, самые ужасные, постоянно возвращались. И до сих пор причиняли ей боль.
Как будто до сих пор не превратились в прошлое, не утратили своей актуальности и поныне.
Как будто могли повториться сейчас, буквально завтра.
Кровать была большой, широкой. И немилосердно скрипела. Над ней висел клетчатый шотландский балдахин. В углу комнаты стоял умывальник, и под ним помещалось биде. Рэй мочился прямо в раковину. Леони смотрела на его спину. Она подумала, что еще никогда в жизни не видела мужской половой орган. В романах, которые ей давала Сюзон, у мужчин не было половых органов. И у женщин тоже. Они только все время говорили слова любви, губы их соединялись, и они при этом ощущали немыслимое счастье.
Когда они шли в комнату, она заметила на этаже ванную комнату. Она пойдет мыться туда. Не будет пользоваться раковиной.
Рэй разделся. Она отвернулась. Он лег в постель, закурил сигарету. Простыня прикрывала его бедра, торс был обнажен. Он ощущал сухость во рту, было трудно глотать. Он скривился, попытался облизать губы.
– Найди мне пепельницу, – велел он.
Она отыскала пепельницу на столике возле кровати, принесла ему.
Он похлопал ладонью по кровати, приказал:
– Иди ложись.
Она сняла туфли. Одетая скользнула под простыни.
Он расхохотался.
– Разденься же! Это, между прочим, твоя первая брачная ночь, дорогая моя.
Она улыбнулась. Отодвинулась, чтобы расстегнуть свое белое платье. Стянула чулки. Сняла бюстгальтер. За ним трусики. Вздрогнула и юркнула под одеяло, прикрывая груди обеими руками.
– Погаси свет, – приказал он.
Маленький светильник в клетчатом шотландском абажуре горел с его стороны кровати.
– Но ведь ты сам можешь это сделать, – удивилась она.
– Выключи свет! Почему я должен повторять два раза!
Она протянула руку, чтобы погасить лампу. Случайно коснулась лица Рэя.
– Как это так? Ты не побрила подмышки?
– Почему? Побрила.
– Нет. Тут остались волоски. Чтобы такого больше не было, поняла?
– Я думала, что…
– Что ты там думала?
У него был злой, неприятный голос. Такой же, как в тот день, когда он прищемил ей пальцы. Леони почуяла беду, но пока не понимала какую. Что она сделала не так? Никто не говорил ей, что молодая новобрачная должна делать эпиляцию. Никто вообще ей ничего не рассказывал про первую брачную ночь.
Она вновь прикрыла грудь руками и отодвинулась от него как можно дальше.
– Ты грязнуха… Пахнешь немытой девкой.
Он повернулся на другой бок. Теперь она видела только его спину.
– Прости, – сказала она. – Я не знала.
– Чему же тебя учили там, в твоем замке? – Он ухмыльнулся и добавил: – Ради такого, как я, и делать ничего не надо?
– Ох, ну что ты!
Ей хотелось сказать так много. Что она впервые полюбила. Что впервые оказалась обнаженной наедине с мужчиной. Что первый раз в жизни захотела всю себя отдать мужчине.
– Хочешь, я пойду помыться?
– Ну это как минимум…
Она встала, поискала глазами во что одеться, чтобы не идти в ванную голышом. Вновь надела свое белое платье. Взяла сумочку со своими банными принадлежностями и вышла в коридор. Он вслед рявкнул:
– А мою сумку-то тоже возьми! Я же ведь тоже завтра пойду в душ.
Она вернулась, взяла его сумку, стараясь ничего не уронить.
Ужасно хотелось бежать отсюда.
Но поздно. Она уже замужем. Мадам Валенти. Она должна слушаться его, пока смерть не разлучит их.
Она толкнула дверь ванной. Там был умывальник и душ. Неоновая трубка над умывальником озаряла все бледным зловещим светом. На стене висело полотенце. Леони подумала: а чистое ли оно? Или им уже кто-то пользовался?
Она поставила обе сумки на край умывальника. Аккуратно прислонила сумку Рэя к плитке, чтобы ничего не выпало.
Заметила в углу зеленый бидон с порошком от муравьев. Черным порошком, который просыпался на пол черной кучкой.
Она разделась. Попыталась включить душ. Некоторое время стояла, голая, дрожащая, на белой плитке и с идиотским видом разглядывала насадку, из которой не выходило ни капли.
Она не понимала, как это работает.
У нее в замке была другая система.
Она рухнула на кафельный пол и заплакала.
Она чувствовала, что устала. Ей казалось, что она ничего больше в жизни не понимает. Что она глупая. Она бормотала: «Хочу к Сюзон», и давилась рыданиями.
В коридоре послышались шаги Рэя. Он вошел, встал перед ней.
– Что еще случилось?
– Я не понимаю, как работает душ. У меня дома все иначе включается.
– Ты вообще тупая или как?
– Ну я просто не понимаю…
Он протянул руку, залез за кран, включил рычажок, потекла вода. Она полилась на Леони, намочила ей волосы. Та хотела сохранить прическу до завтра. Эту чудесную сложную косичку, в которую были вплетены жемчужинки и бело-розовые цветы, соорудила ей Коринна, молоденькая парикмахерша из Сен-Шалана. Леони выглядела с ней как девочка, собравшаяся к первому причастию.
– Холодная, – только и сказала она.
Он злобно взглянул на нее, поднял руку, чтобы ударить.
Она закрылась, выставив локоть. Он опустил руку и сказал:
– Какая же ты тупица, даже жалко.
Он сделал воду потеплее, и в Леони затеплилась надежда.
Она отблагодарила его робкой улыбкой кающейся грешницы, обхватив голыми руками голые ноги.
Но эта улыбка только вновь разбудила его ярость.
В его взгляде появился злобный огонек, неопределимый огонек, переходящий от раздражения к удивлению, потом к удовлетворению и даже к какому-то странному наслаждению. И наконец она прочла в его черных глазах огонь ликования. Словно он говорил себе: «Смотри-ка, а ведь я этого с ней никогда не делал…»
Он вновь поднял руку, и она съежилась: пошла очень горячая вода, которая обжигала ей кожу.
И в этот момент она почувствовала сильнейшую боль в виске.
Она поняла, что он ударил ее.
Ударил так быстро, что она даже не отследила движение его руки.
Она не поняла, за что. Подняла голову и изумленно посмотрела на него.
И вновь поймала его странный взгляд.
Он смотрел на нее с удивлением и даже с восхищением. Словно внезапно открыл, что обладает невероятной властью. «Я никогда до этого не бил женщину, и к тому же обнаженную женщину, скорчившуюся у моих ног, женщину, которая принадлежит мне, которая того и ждет – судя по тому, как она на меня смотрит, – которая готовится к удару, поднимает руку, чтобы защититься, загодя дрожит от страха… Надо попробовать… Если я хочу, чтобы она уважала меня, чтобы почувствовала мою сильную руку, вот самый простой способ этого добиться. Сильно ударить вначале, чтобы потом царил вечный мир.
Она прочла все это в его глазах. Они вместе идут по одному пути, подают друг другу руки, как сообщники. Они одновременно открывают для себя мощь удара.
– Почему ты меня ударил? – осмелилась спросить она.
– Ты не поняла?
– Из-за этого крана?
– Плевать я хотел на кран.
– Но…
– Ты хочешь, чтобы я ударил тебя еще, чтобы ты догадалась?
Она помотала головой. И поняла, что совершила серьезную ошибку. В ней забрезжило понимание.
– Думаешь, я не видел, как ты танцевала с папашей Лансенни?
– Но он пригласил, и я думала, что…
– Что ты можешь вертеть задом у меня под носом? За кого ты меня принимаешь? Мы едва поженились, а ты уже собираешься наставить мне рога? Выставляешь меня в дурацком виде перед друзьями к тому же.
– Нет, ты ошибаешься!
– Не смей так со мной разговаривать! Слишком у тебя все просто. Ты ведешь себя как бесстыдница, а виноват в этом, оказывается, я!
Бесстыдница. Он никогда ей ничего подобного не говорил. Может ли такое быть, что она повела себя как-то не так, когда танцевала с папашей Лансенни? Она считала, что именно это подобает новобрачной: развлекать гостей, танцевать с ними… Она, может быть, нечаянно оскорбила его?
– И не пытайся мне врать! Я видел, что твоя киска прямо вся горела!
Еще одно слово, которого она никогда не слышала. Она не решалась больше сказать ни слова, не решалась встать, она съежилась на полу, втянула голову в плечи и молилась, чтобы он не ударил ее.