Заканчивая разговор, добавляю:
- У меня здесь есть настоящая морская форма на человека нормальной комплекции.
В Академии я разжился одетыми в форму манекенами в человеческий рост. Куклы стоят тихонько и ни один мускул не дрогнет на их бесстрашных лицах. Однако кроме них мне нужен и живой человек.
На следующее утро на пороге возникает некто в сапогах, на голове – пилотка, за плечами вещмешок. Хитрое лицо. Говорит, что вообще-то он инженер и проживает в Мюнхене, у себя дома. Прикомандирован ко мне, т.к. состоит на учебных курсах. Однажды он уже служил моделью – но это было в далекой молодости – у одного скульптора.
Даю ему свою синюю форму. Он одевает ее на балконе, а затем становится, безо всяких знаков отличия, главкомом ВМФ. Моя модель получает свой стол, чтобы опереться на него правой рукой с растопыренными пальцами, а в левую даю ему пару листов бумаги.
- Так, а теперь замрите, взгляд устремите в бесконечность…
Он не представлял себе, что это будет все так просто, замечает ефрейтор, которого зовут Шуман.
- Через два часа вы заговорите по-другому! – отвечаю, и начинаю творить. Но уже скоро замечаю, что для героев стоящих на заднем плане у меня может не хватить места. Здорово повезет, если удастся совместить все пропорции.
Дождь льет как из ведра целую ночь. Низкие луговины превратились в озера. Этот ливень вовсе е напоминает мягкий майский дождик. Tant pis! Но что поделаешь? Надо тянуть свою лямку!
Испытываю дикое желание проехать на велосипеде под дождем в Штарнберг. заворачиваю этюдник с рисунками, которые хочу показать Пенцольду, в старый плащ. Надев зюйдвестку и непромокаемую одежду, выезжаю: моряк в Верхней Баварии.
В комнате Пенцольда на стене висит целая выставка роденовских «Горожан»: каждый лист я заботливо прикрепил кусочками пластыря к картону.
Когда, закончив, присаживаюсь на стул возле «Папаши» и обвожу взглядом висящие оп стенам рисунки, меня осеняет сумасшедшая мысль: слишком уж символичны все эти рисунки – веревки на шеях слишком ясно напоминают нашу собственную ситуацию. Но какое дело до нас господину Родену?
Погода все еще плохая. На лугу Хайнцельмайера, за прожекторной установкой, пасутся под дождем коровы. Дует восточный ветер. Он так ясно доносит до меня звуки колокольчиков, что, кажется, будто коровы ежеминутно отбивают склянки. Где-то в глубине у меня закрепляются образы: уголь, дрова, шумит вода, от крестьян из Вилинга приносят молоко, каминный веник. Кстати, нужно добыть хотя бы один веник, чтобы почистить камин, т.к. он абсолютно запущен. Вероятно, надо попробовать разжечь камин. На правую руку Деница накладываю углем морщинки – дело идет неплохо. Но как мне удастся изобразить в полный рост фигуру, служащую ядром картины, так, чтобы она вышла в фас, не представляю. У моего Деница пока еще нет головы, поскольку я еще не справился с этим костлявым лицом и выпирающим лбом.
Пытаюсь выписать глаза с твердым металлическим блеском, но никак не могу добиться «стальной твердости». Папаша Шульц на заднем плане не вышел похожим на оригинал. Его голову тоже надо переделать.
Не могу ли я одолжить ему на время «Букварь», попросил меня на второй день ефрейтор и показал на полку, где он его высмотрел.
- Говорите шепотом, когда вам надо что-нибудь почитать или посмотреть…
В полдень заявился карлик Хёршельман, балтийский барон, клеветник и доносчик. Он не хочет признаться мне, откуда ему стало известно о моем приезде. Он до коликов в животе рассмеялся, увидев моего безликого Деница в окружении ассов подводного флота.
На четвертый день мой ефрейтор не явился. Вместо этого меня посетила очень худая, высокая блондинка – его жена. Ее муж, объяснила моя фея, должен быть на курсах, поэтому, если я хочу, то она будет заменять его. Только, уж извините, она не смогла заранее созвониться со мной. Кстати, муж много хорошего рассказывал о своем художнике. Вот книга, которую вы ему одолжили…. Смогла ли она позвонить в Генштаб на Шенфельдштрассе и договориться о замене? Увы, ее телефон не работает.
Спокойно! – командую себе. Чего это ты так разволновался? Если уж тебя посетила на дому гостья, то нужно хотя бы чай предложить – в конце-концов, у меня есть еще чудесный, настоящий чай.
Исчезаю в расположенном напротив камбузе и занимаюсь плиткой подключенной к газовому баллону. Обе двери оставляю открытыми и говорю , обращаясь к гостье:
_ Нет, сейчас у меня все получится и без модели. Большое спасибо! Сейчас все будет готово… Торт и сливки попозже.
Моя гостья появляется в проеме дверей и нежно подает мне в руку чайную чашку.
- Я уже все сделала, – долетает мягкий голос.
Хочу объяснить, где находится то да это, но моя дама полагает, что она уже справилась. Ее очень смешит, что у меня нет водопровода. Как же я обхожусь зимой?
- Зима, – отвечаю, – не проблема. Цистерна еще никогда не замерзала, а вот жарким, сухим летом воды часто не хватает.
Могу ей говорить просто «Хельга» вместо «госпожа Шуман».
Хельга много смеется. Она находит, что я не только живу на природе, но именно в ней. Кажется, Хельге это очень нравится.
Моим прежним подружкам тоже здесь всегда нравилось. Бретонские керамические сосуды и румынские гобелены на стенах, турецкий ковер на дощатом полу: чем не кунсткамера…. Ум Хельги вероятно более, чем у других моих подружек, практического склада. Позволяю себе спокойно присесть на балконе, поскольку Хельга начала хлопотать в комнате…
Проходит немного времени и Хельга показывает свои блестящие способности и в качестве стенографистки: мне нужно было только сказать, что она должна написать, как она немедленно это исполняла.
В какой-то степени я даже немного смущен, у меня тяжело на сердце. Но на оттенок более близких отношений надеялся напрасно. Установившееся в моей комнате настроение более всего похоже на послеобеденный полдник. Вполне ladylike! Высмеиваю исподтишка свою гостью, и говорю себе: эта худощавая блондинка, более похожая на хворостинку, с легкими, скользящими движениями, вовсе не мой тип женщины. А что вообще значит мой тип женщины? Что-то материнское, что-то домашнее? Женщина, стремящаяся к чему-то высокому? Никогда не встречал таких.
Как и обещала, Хельга приезжает и на следующий день и серой мышкой скользит по комнатке. Не чувствую себя ущемленным ее присутствием, и тем, что она хочет взглянуть на мою работу. Уже 10 часов. Хельга живет в Швабинге, центральном районе Мюнхена, значит, ей пришлось вставать довольно рано.
Она привезла с собой немного съестного, прежде всего картофель и половину испеченной ею Ром-бабы. Во второй половине дня ей надо спешить: она должна быть в Мюнхене до вечера.
Неплохо, говорит мой внутренний голос. Никаких осложнений, иначе другая дама нескоро появится у меня.
Хельга уже давно наводит порядок. Набор подушек на кушетке в моем кабинете, судя по всему, ей не очень понравился. Обнаруженная ею какая-то часть женского белья оставляет ее безмолвной, и она просто убирает его в мою спальню.
Хельга, которую я втайне называю «модельная супруга», говорит, что хотела бы проверить в действии мою пишущую машинку. То, что я обычно всегда писал от руки, она охотно перевела бы в аккуратные страницы рукописи.
Я уже готов капитулировать перед этой необычной женщиной. Нужно переписать на пишущей машинке бесчисленное количество страниц. Показываю Хельге, где лежат бумаги, тонкие листы копирки и вручаю ей одну папку с парой, с мучениями напечатанными мною одним пальцем, листков и множеством других написанных от руки. Сможет ли она их прочесть? Хельга отвечает, что она просто ас в чтении рукописных текстов и приступает к работе без долгих разговоров.
Проходит немного времени и замечаю, что пулеметный стрекот машинки смолкает только тогда, когда Хельга меняет очередной лист. Сам я занят в это время рисунками.
Когда вижу Хельгу, сидящую за маленьким столиком, на котором стоит машинка, в виде силуэта на фоне светлого неба, а на переднем плане затянутая холстом рама – словно Repoussoir quasi – я смеюсь: чистая манера голландцев – просто идиллия в духе жанровых картин голландской художественной мастерской.
Счастье еще, что звуки тамтамов не успели собрать всех моих подруг из Туцинга и Штарнберга. Что было бы, если бы они все именно сейчас завалились бы ко мне и встретили незнакомую им Хельгу?
Не могу сдержать внутреннюю издевку на «маркитанткой» Хельгой, хотя мне доставляет истинное удовольствие ее забота обо мне. Как-то вдруг во мне возникло странное чувство доверия к этой женщине. Живется мне вполне удобно. Ощущаю происходящие во мне изменения и просто купаюсь в этом, уже непреходящем чувстве самодовольства.
Все же я здорово удивлен тем, как легко допустил эту нежданную гостью в свое хозяйство – ей разрешено даже подниматься по лестнице на чердак – и предложил ей возможность проживать здесь, если воздушные налеты станут совсем уж тяжелыми. Теперь, в мае, окружающая дом природа гораздо красивее, чем в городе. Показываю ей также место, где обычно прячу ключ от двери. При всем при том, во мне поднимается волна тщеславного великодушия: все это, конечно же, распространяется и на ее мужа.
Все же я здорово удивлен тем, как легко допустил эту нежданную гостью в свое хозяйство – ей разрешено даже подниматься по лестнице на чердак – и предложил ей возможность проживать здесь, если воздушные налеты станут совсем уж тяжелыми. Теперь, в мае, окружающая дом природа гораздо красивее, чем в городе. Показываю ей также место, где обычно прячу ключ от двери. При всем при том, во мне поднимается волна тщеславного великодушия: все это, конечно же, распространяется и на ее мужа.
Я здорово простудился. Даже немного лихорадит. Смеюсь над своим отражением в зеркале: у меня красные скулы – будто намалеваны свеклой. Теперь-то уже с нетерпением ожидаю приезда Хельги. Она начинает суетиться, бежит в аптеку за требуемым настоем или еще за чем, что может, по ее мнению, помочь мне. Несмотря на кашель и текущий нос, чувствую в себе силы к работе. Мне кажется, даже стало немного лучше, и я осмеливаюсь написать пару набросков, на что еще вчера не осмелился бы.
На обед у нас наваристый суп и через каждый час горячий чай. Хельга привела в порядок и расставила кучу книг и теперь едва держится на ногах. Когда ей приходит время отъезда, она говорит, что лучше бы осталась здесь. Но как же она может это сделать, не предупредив своих? По-деловому сухо, Хельга говорит на это:
- Я уже это сделала. Я позвонила с почты, когда ходила в аптеку. Бабушка позаботится обо всем.
Меня охватывает чувство неловкости. Как мне связаться с Корнелией, которая тоже хотела посетить меня? Здесь будет немного тесновато.
Хельга снова приносит чай. Мне просто необходимо немедленно выйти на свежий воздух, предлагает Хельга, немного прогуляться.
Против изнуряющего кашля – прогулка? Почему бы и нет!
Когда мы уже на середине северной части луга, у ручья, мне приходит в голову одна коварная мысль. Говорю Хельге, что мне надо заглянуть к соседу, при этом держу в голове, что у Доктора Раймерса есть телефон. Мне кажется, меня можно простить – ведь в конце-концов я же простужен.
- К тому же очень легко, – говорю Корнелии по телефону, – хотя мне уже лучше.
Когда, позже, лежу без сна, насмешливо издеваюсь над собой: «Чистота и скромность лица того, \ кого ты ищешь и найдя полюбишь, \ вдруг появившись пред тобой \ тебя захватит как волна морская…»
Да, ребята, я – точно болен!
В полудреме слышу звук самолетов. Это всего лишь гудение генераторов в прожекторной установке, но как же я перепугался! Выхожу на балкон, ноги босы, чтобы посмотреть, не на Мюнхен ли совершается нападение, и точно, на севере участок неба окрашен в красный цвет – сектор более 90°! Мерцающие огоньки в нем не несут ничего хорошего: это падают бомбы в пожарища домов.
Однако прожекторная установка стоит черным бугром.
Трудно поверить: я видел всего лишь раз, как прожектор направил в небо, строго вертикально, свою молочно-белую платформу и с тех пор так и стоит. А может быть вся эта установка будет задействована, когда воздушная армада союзников будет отходить на юг или пробиваться с юга.
С балкона мне видно окно комнаты Хельги. У нее горит маленький ночничок. Сделав шаг поближе к ограждению балкона, вижу, как она лежит под моим пестрым, румынским одеялом, в изголовье две подушки, и читает – картина, достойная лирики Кароссы.
Лишь наступает утро, а Хельга уже на кухне. Она хочет поехать в город, чтобы посмотреть, что там произошло ночью.
Моя комната с ее отъездом становится какой-то пустой. Пробую еще одну попытку со «стариком» Деницем. В этот раз дело идет лучше, но недостаточно хорошо. Испытываю голод и иду на камбуз, чтобы найти, чего пожевать. И тут вижу, что Хельга позаботилась и об этом: мне надо всего лишь подогреть кастрюлю.
Ближе к вечеру возвращается хельга6 все в порядке. Она привезла с собой фартук – чтобы не испачкаться на кухне при готовке еды.
Новый день так красив, как ни один другой весенний денек в Фельдафинге: все блестит в лучах утреннего солнца. Слева направо по небу растянулась цепочка следующих друг за другом облаков. Старая ведьма сидит на своей скамейке, а у ног примостился Чазарли. Оба греются на солнышке.
Хельга отоварила мои продуктовые марки. Получила хлеб, масло и колбасу. Скоро приходится убирать масло в тень моего большого чайника, так сильно припекает солнце.
Появляется рассыльный с телеграммой. Едва увидев этого человека, вздрагиваю от испуга. И не без оснований: мне приказано «незамедлительно» прибыть в Берлин.
Смотрю на печать: почта здорово припозднилась с вручением срочной телеграммы. Я должен был выехать еще вчера. Теперь же нужно спешить.
- А что же будет с вашей работой? – спрашивает Хельга.
- Могу лишь оставить все как есть. Возможно я скоро вернусь, – говорю как можно мягче. При этом знаю: произошло нечто непредвиденное. Навряд ли Масленок захотел, чтобы я просто прокатился на поезде туда-сюда.
Пытаюсь убедить Хельгу остаться, но она хочет выехать в Мюнхен и остаться в нем.
- А что же с едой делать? – интересуется Хельга.
- Вино и еду возьмите с собой в Мюнхен. В Берлине у меня все будет. Все, что нужно.
Мой поезд отправляется точно по расписанию. Надеюсь, что в этот раз все пройдет без сучка и задоринки. Как я устал уже от этих ночных поездок, убеждаю себя и ищу возможность дневного переезда через Нюрнберг. Еще до полуночи мне необходимо прибыть в Берлин, если там не будет очередного авианалета.
Купе не очень полно, у окна, напротив меня, сидит молодая большеглазая женщина, которая, судя по всему, и заняла обе багажные сетки: в одной сумка, в другой – довольно объемный пакет, больше напоминающий тюк: упаковка – чистая мешковина. С любопытством перевожу взгляд с одной полки на другую, и когда поезд, наконец, трогается, мое любопытство уже удовлетворено: это вовсе не ее багаж, объясняет моя попутчица беззаботным тоном, она лишь сопровождает его до Берлина. Узнаю, что в тюке важная «специальная деталь» для генератора.
Красотка оказывается настоящей веселушкой. Готова болтать всю дорогу. Но в этот раз я хочу почитать.
ЧАСТЬ II
СНОВА БЕРЛИН
Невольно удивляюсь тому, что на Бендлерштрассе все еще стоит здание нашей конторы. Масленок сидит, наверное, за тем же столом. Вот удивится, когда я скажу, как далека от завер-шения моя картина с Деницем.
Перед дверью Масленка впервые задерживаюсь. Надо собраться и принять строгий военный вид.
- Прибыл по вашему приказанию, господин капитан! – слетает у меня с губ так скрипуче, как только могу. Масленок аж перекашивается от моего военного ритуала и парадного вступления. В ответ он достает спрятанную было эрзацсигару.
– Ну, как? – интересуется он.
- Замечательно, господин капитан! Из-под одного налета – в другой. При поездке туда – на-лет штурмовиков на поезд, перед Регенсбургом, и это несмотря на платформу с зенитками.
- С чего бы это? – удивляется Масленок. – Штурмовики в ТЕХ местах?
Вид у него такой, словно я кормлю его баснями. Приходится объяснять:
- Поезд стоял перед мостом через Дунай в ожидании разрешающего сигнала светофора, ко-гда завыла сирена. Но машинист не подал состав назад – нет, поезд остался стоять, а паровоз все пускал и пускал пар из трубы. Ни один здравомыслящий человек этого не понял. Начальник поезда тоже – он был бессилен что-либо сделать. А потом на бреющем полете поя-вился этот самолет и со всего имеющегося у него на борту оружия открыл стрельбу по лю-дям…
- Ну, вам чертовски повезло!
Я предпочитаю умолчать о моем коричневом соседе по купе. Итак, слишком разболтался. Замолкаю в ожидании, когда Масленок, наконец, поинтересуется моей работой. Однако капи-тан слушает меня с видимым удовольствием. На его бесстрастном, словно отполированном ли-це застыла ухмылка.
Ладно. Продолжим:
- А по дороге сюда я уже крепко застрял в Нюрнберге.
- Не мне вам объяснять, как обстоят дела в Рейхе! – прерывает мои стенания Масленок. – Мы здесь точно так же на фронте, как и вы там.
Только тут до меня доходит, что могло понравиться Масленку в моем рассказе.
- Ну, а как было в Мюнхене?
Мюнхен!
У меня же есть о чем просить. Глубоко вздыхаю и голосом диктора произношу: «Два тяже-лых налета. Академии тоже досталось. Моему ателье конечно тоже – со всеми работами. Сгоре-ло все!»
У Масленка от удивления вытягивается лицо. Но он тут же высказывает сочувствие: «И чем же мы теперь займемся?» – «У меня дома, в Фельдафинге, есть наброски и эскизы, – я почти проболтался. – Отложим на время, господин капитан.» – «А как далеко вы продвинулись в сво-ей работе?» – интересуется Масленок. Его странно равнодушно звучащий голос приводит меня в замешательство. Неужели только в конце разговора до меня дойдет весь смысл его слов?
- Картина еще не готова – не совсем так, как я хотел бы.