– А теперь выяснилось, что это можно сделать чужими руками, – пробормотала Рита.
Виталия словно кипятком ошпарили:
– Я что, отказывался в чем-то участвовать? – воскликнул он возмущенно. – Хотя некоторые методы Сергея кажутся мне, гм, экстремальными. – Виталий плюхнулся на стул, с которого так порывисто вскочил, и занялся откупориванием пивной бутылки. Так было удобнее прятать глаза.
Хотя это казалось невозможным, Тамара побледнела еще сильнее и, запинаясь, произнесла:
– Будь моя воля, я бы сейчас все прокрутила обратно. Как эту видеопленку. Но раз уж так вышло, то стирать, – она пьяно поводила перед собой пальцем, – стирать я ничего не собираюсь. Ни-че-го-шень-ки. Есть вещи, которые прощать или забывать нельзя.
– Ты о чем? – насторожился Виталий.
– А ты действительно желаешь услышать правду? – осведомилась Тамара, отыскивая блуждающим взглядом мужа.
Он нахмурил брови:
– Какую? Ты что-то от меня скрываешь?
Тамара прищурилась, как это делают очень близорукие или очень решительные люди, готовые наделать глупостей. Сергей поспешил взять ситуацию под свой контроль.
– Так, – провозгласил он, устраивая на коленях свою запасную гитару, которую он прихватил, уезжая с Арбата, – довольно болтать на эту тему. Сделанного не воротишь, будущего не наколдуешь… Меня всегда манила вдаль моя мечта хрустальная…
Лишь когда Сергей взял первый аккорд, стало ясно, что он уже не говорит, а поет, словно беседуя с собою вслух. Негромко. С полузакрытыми глазами.
Рита тупо взглянула на поднесенную к губам чашку и поставила ее обратно, едва не промахнувшись мимо стола. Она раньше никогда не слышала, чтобы так пели. Не к голосу своему прислушиваясь, а к тому, что творится на душе.
Виталий икал, прикрыв рот ладонью, но никто не предлагал ему выпить водички – его не замечали. В кухне остался только Сергей – бог и царь, один на один со своей шестиструнной гитарой наперевес. Остальные временно исчезли, обратившись в слух.
Стоп! Ладонь Сергея прихлопнула струны. В наступившей тишине было слышно, как – ик! – судорожно передернулся Виталий, а потом раздалось бульканье – это он спешил наполнить свои емкости.
– Не гони лошадей, – посоветовал ему Сергей.
– А! – Виталий махнул рукой. – Чего уж тут осторожничать, когда «за миг до столкновения не по своей вине…». Мы ж сейчас действительно все – без тормозов. Куда кривая вынесет?
– Тебя – в койку, – заверила его Тамара. – Тоже мне, гонщик нашелся. Лихач… По самые брови с утра заправился!
Тут она совершенно некстати выпила водки, и стало ясно, что мужу сегодня придется отсыпаться отнюдь не в гордом одиночестве.
Рита подумала, что хмель и ее здорово разобрал. Собравшиеся за столом сделались какими-то другими, лишь отдаленно похожими на тех, прежних. А Сергей вообще виделся ей новыми глазами. Пускай не очень трезвыми, но все равно новыми.
– Это твоя песня? – спросила она почему-то шепотом.
– Была моя, – неохотно ответил Сергей.
– Что значит «была»?
– Ты или сочиняешь песни, или воюешь. Эти занятия несовместимы.
– Война, слава богу, давно закончилась, – заметил Виталий. Чтобы отчетливо видеть собеседников, ему приходилось смотреть на них одним глазом. Это придавало ему сходство с всезнающим мудрецом, только очень юным и пьяненьким.
– Для меня ничего не закончилось, – сказал Сергей и бросил взгляд за окно, где уже вовсю светило майское солнышко. – Разве что эта проклятая ночь.
Поднявшись, он со стуком поставил гитару в угол и вышел из кухни, показывая всем своим видом, что смертельно устал от чужих проблем и желает остаться один.
Это было настолько очевидно, что Рита проворно выскользнула из-за стола и устремилась за ним следом.
Глава 16 Правда, и ничего, кроме правды
1
– В детстве я ощипывал живых воробьев догола и бросал их в воду, – выдавил из себя Березюк.
– Отлично, – кивнул Ластовец.
– Нет, я после этого себя очень скверно чувствовал. Один раз даже пытался повеситься.
– Отлично, что вам хочется выговориться, – поправился Ластовец, – а воробьи – шут с ними.
– А еще мы с ребятами ходили по ночам к бане и там заглядывали в открытую фрамугу.
– Ну, такие грешки за всеми водились. Ерунда.
– Нет, не ерунда, – уныло возразил Березюк. – Однажды в бане мылась девочка, которую я любил, а я хихикал вместе со всеми и никому не запрещал на нее пялиться.
Ластовец бросил взгляд на часы и заметил:
– Сейчас бы та девочка была бы рада, чтобы на нее кто-нибудь захотел посмотреть, да годы, увы, уже не те. Она ведь ваша ровесница, наверное?
– Ее звали Люба, Люба Алексеева. Она училась со мной в одном классе и стеснялась носить очки. Еще до школы мы ходили в один детский садик, и там, за летним павильоном, иногда показывали друг другу… Ну, вы меня понимаете…
– Обычное любопытство, – отмахнулся Ластовец. – Здоровый детский интерес.
– Нет! Нездоровый! Потому что я…
Речь Березюка оставалась ровной, но постепенно убыстрялась. Он отлично сознавал, что сидит напротив офицера ФСБ, перед которым едва ли стоит распускать язык, но ничего не мог поделать с собой. Введенный скополамин побуждал его не просто к откровенности, а к стремлению вывернуться наизнанку.
Ластовцу было скучно. За годы работы в следственном управлении ФСБ он и не такое слышал. Солидное старинное здание без вывесок, расположенное в тихом переулочке между Никольской и Ильинкой, являлось своего рода исповедальней, где и без «сыворотки правды» люди начинали выкладывать и то, что действительно знали, и то, о чем только догадывались, но главным образом то, что от них желали услышать.
И все же в некоторых случаях Ластовец предпочитал использовать химические препараты. Не всегда ведь есть время и желание разводить тары-бары-растабары. Тогда просишь медиков сделать подследственному укольчик и терпеливо ждешь, пока он «поплывет» окончательно.
Ощипанные воробьи и голые подруги детства – всего лишь издержки производства. Это как разгон перед трамплином. Главное, чтобы подсознание собеседника как следует раскрепостилось, перестало притормаживать на скользких поворотах. А потом только знай подстегивай подследственного все более насущными вопросами да пиши на диктофон очередную человеческую комедию.
Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет. В следственном изоляторе ФСБ каждый день царят подлинно шекспировские страсти. Классики отдыхают. Им, знатокам человеческих душ, вовек не насочинять такого, что для работников «конторы» – обычная рутина.
Березюк тараторил все быстрее и быстрее. Воспоминания перенесли его в пионерский лагерь, где воспитательница застала его за рукоблудием. У нее, оказывается, была совершенно плоская грудь, но зато…
– Хватит об этом, – попросил Ластовец, морщась.
Он терпеть не мог всю эту гнилую «клубничку», которой пичкали в последнее время раскрепостившихся вконец россиян. Но от вездесущих СМИ никуда не деться, их замолчать не заставишь, а подследственного, даже по уши накачанного психотропными средствами, всегда можно держать в узде.
– Перейдем к личности вашего племянника, которого вы застрелили вчера в метро, – сказал Ластовец, прихлопнув ладонью по столу. – Какие отношения вас связывали, кроме родственных?
– Клим Басаргин…
Березюк вытер со лба обильный пот. Это был один из побочных эффектов скополамина – препарата крайне опасного для людей с нарушениями сердечной деятельности. Жар, перепады давления, головокружение, усиленное сердцебиение. Можно было не сомневаться в том, что сейчас у милиционера очень сухо во рту, но пить ему давать нельзя ни в коем случае: лихорадочная говорливость напрямую связана с обезвоживанием организма. Кроме того, если оставить Березюка в покое, он моментально уснет беспробудным сном, поэтому ему нельзя давать передышек.
Нужно непрерывно задавать ему все новые и новые вопросы. Как только возбуждение пройдет, у него начнутся галлюцинации, бред, может быть, даже истерические припадки, перемежающиеся с суицидально-депрессивными состояниями. Так что скоро придется откачивать Березюка антидотом. А когда он очухается, ему все равно будет очень и очень хреново. И…
Нужно непрерывно задавать ему все новые и новые вопросы. Как только возбуждение пройдет, у него начнутся галлюцинации, бред, может быть, даже истерические припадки, перемежающиеся с суицидально-депрессивными состояниями. Так что скоро придется откачивать Березюка антидотом. А когда он очухается, ему все равно будет очень и очень хреново. И…
И полковника Ластовца это устраивало. Он терпеть не мог всех милиционеров скопом и майора Березюка конкретно. Для комитетчика вся эта свора была сродни шакальему племени, следующему за крупным хищником. Неизбежное зло, с которым приходится мириться. Шакалы всегда урвут кусок твоей добычи, а стоит показать им слабину, так и тебя самого сожрут с потрохами. Они никогда не упустят случая цапнуть исподтишка, даже если вокруг полным-полно падали, которой они неустанно набивают свое брюхо. «Ты есть то, что привык есть», – говорили древние, и, слушая исповедь Березюка, полковник брезгливо морщил породистый нос.
От милиционера за версту несло внутренней тухлятиной, он весь был насквозь гнилым, и логика его действий была логикой шакала, гиены – кого угодно, только не цивилизованного человека.
Выследить слабую, беззащитную добычу. Обложить ее со всех сторон, загнать в безвыходную ситуацию. А потом, сатанея от собственной безнаказанности, рвать жертву на куски, игнорируя мольбы о пощаде и крики о помощи. Кто отзовется? Милиционеры в своем праве, у них власть, у них сила.
Пока они в стае, подытожил Ластовец, разглядывая разговорившегося Березюка. Поодиночке эти твари не так уж опасны. Ничего не стоит сломать хребет любому.
Майор милиции жестикулировал, брызгал слюной и говорил, говорил, говорил… Взмокший от пота, побагровевший, с полузакатившимися зрачками, он был не то чтобы страшен, но отвратителен. А дела его… Неужели когда-нибудь такому воздастся по делам его? Сколько покалеченных судеб за один только минувший год! Черти в аду замучаются масло на сковороду подливать. И вообще надежды на них мало, на чертей. Вдруг примут майора Березюка в свою компанию, вместо того чтобы определить в самую горячую точку пекла?
Непорядок. Пусть сначала люди такого сорта на земле за свои грехи ответят, а Страшный суд, если он действительно существует, учтет это обстоятельство при вынесении окончательного приговора.
– Знаю твои дела! – выкрикнул Березюк, грозя полковнику пальцем. – Ты ни холоден, ни горяч… О, если бы ты был холоден или горяч!
– Да? – усмехнулся Ластовец. – Интересно излагаешь.
Он взглянул на часы и понял, что больше от задержанного толку не добьешься. Начался бред. Теперь майор станет нести всякую околесицу, и выловить крупицы полезной информации в этом потоке будет крайне затруднительно.
– Ты вот Тамару Петровну Ледневу жалеешь, я вижу, а меня кто пожалеет? – Березюк рванул ворот рубахи. – Меня, который есть третье животное, имеющее лицо, как человек…
– Это ты верно подметил, майор, насчет животного, – кивнул Ластовец, но милиционер уже не слышал ничего и никого, кроме себя самого.
– Меня, – кричал он, – исполненного очей спереди и сзади!.. Сми-ирно-о! Сотники казачьих отрядов, готовьтесь в поход! Калмыки всем скопом орд угнали с собой весь скот, потопили лодку месяца к свиньям собачьим!
Все это было забавно, но не суть важно. Нажав кнопку вызова, Ластовец распорядился забрать гражданина Березюка, привести его в чувство, а часиков через пять доставить его из лаборатории обратно.
И даже бровью не повел, когда, цепляясь за дверной косяк, Березюк по-терминаторски пообещал ему напоследок:
– Смотри мне! Я еще вернусь!
Конечно, вернется. Куда он денется!..
2
Специальная компьютерная программа считала магнитофонную запись допроса и перевела ее в письменный текст, который осталось лишь подкорректировать, удалив всякую чушь про ощипанных воробьев и мифических калмыков. Распечатка заняла двенадцать страниц. Полковник Ластовец старательно изучил их дважды, выделив главное маркером, а потом еще и набросал краткий конспект собственных умозаключений по этому поводу.
Да, память его порой подводила. Но не профессиональное умение сопоставлять факты.
«Итак, что мы имеем? – размышлял Ластовец, перечитывая свои записи. – Картина вырисовывается очень даже неприглядная. Существует устойчивая преступная группировка, возглавляемая начальником оперативного отдела райотдела милиции Березюком и его заместителем капитаном Шумихиным. Наиболее активными членами ОПГ являлись Клим Басаргин и Евгений Медведовский. Первого сейчас потрошат в морге, а второй куда-то запропастился. То ли в бегах, то ли в виде второго трупа где-нибудь отдыхает. Неясно. И не столь важно для следствия, проводимого отделом экстренного реагирования ФСБ. Потому что наибольший интерес в данном случае представляют не преступники как таковые, а их жертвы.
Почему? Все очень просто.
Майор Березюк понятия не имел, как его племянник Клим очутился в метро Курского вокзала и что ему было там нужно. Зато это было отлично известно ФСБ. Парень явился за 25 000 долларов, которые рассчитывал получить с доверчивых американцев. Но, судя по описаниям свидетелей, электронное письмо с ультиматумом отправляли не Клим и не Женя, а совсем другие молодые люди. Именно они обладали информацией о боеголовке, находящейся в Грозном. Если, конечно, боеголовка действительно существует». Это и намеревался выяснить Ластовец.
Преступные группировки не входили в его компетенцию. Наверху упрямо считали, что бандиты не представляют собой угрозы национальной безопасности. Хотя за годы беспредела от рук бандитов погибло значительно больше людей, чем способна уничтожить любая, даже самая мощная боеголовка.
Ладно, одернул себя Ластовец, эмоции побоку. От них логическим умозаключениям не польза, а сплошной вред. Факты существуют для того, чтобы их сопоставлять, а не для того, чтобы выводить из них морали и общечеловеческие ценности.
И они, эти факты, таковы:
Березюк, задействованный в операции по задержанию неизвестных преступников, обратил внимание на странное поведение своего племянника и смекнул, что сейчас Клима будут брать. Догадывался, подлец, что в «конторе» парню живо развяжут язык, а потому пристрелил его при попытке к бегству. Он полагал, что тем самым сохранит в тайне существование своей банды, но сам же обо всем рассказал. Без лишних подробностей, потому что ФСБ они пока что не сильно интересовали. Зато с упоминанием весьма любопытных деталей.
За несколько дней до инцидента в метро Евгений Медведовский усадил в свою шикарную тачку очередную доверчивую простушку, которую потом все участники группировки дружно «развели» на миллион рублей. Уже при поверхностном изучении личности потерпевшей и ее окружения выяснилось, что родной брат Тамары Родниной и ее супруг смахивают на тех самых молодых людей, которые отправили депешу в московское агентство Си-эн-эн. Сгоняв сотрудников в «засветившийся» компьютерный клуб с фотографиями Тамариных родственников, Ластовец получил исчерпывающий ответ: да, деньги за сведения о ядерной боеголовке требовали именно эти двое.
– Один серый, другой белый, два веселых гуся, – негромко пропел полковник, выкладывая перед собой снимки парней.
Тот, что постарше, глядел так, словно заранее знал, что им станут отнюдь не любоваться. Прямой настороженный взгляд. На губах скептическая полуулыбка. Общее впечатление такое, словно смотришь на готового к обороне противника. Собран, недоверчив, замкнут. Если парень поет в переходе с таким же выражением лица, то заработки у него небогатые. Кидать такому деньги все равно что кормить с руки незнакомого пса, от которого можно ожидать чего угодно. Разумнее пройти мимо, держась на безопасном расстоянии.
Его свояк попроще, помоложе и посимпатичнее. Расчесанные на прямой пробор волосы подчеркивают мягкий овал лица. Этот явно позировал фотографу с удовольствием, потому что привык быть объектом восхищения. «Посмотрите на меня: я весь такой чистенький, хорошенький, правильный. Даже когда я хамлю или грублю, это получается у меня мило». Странно, что этот мальчишечка нашел в себе силы ввязаться в драку, подумал Ластовец. Хотя его роль могла вполне ограничиться составлением и отправкой письма. А еще паренек, наверное, в обсуждениях планов принимает участие – такие обожают давать советы, которым сами никогда не следуют.
Ластовец отложил снимки Леднева и Роднина, взял фотографию Тамары, которая, как это умеют все хорошенькие женщины, заставила мужчин воевать из-за своей персоны. Видная девушка, ухоженная. Даже по стандартному снимку из личного дела можно легко определить, что фигура у Тамары под стать личику, из серии «не проходите мимо». Посмотришь на такую, и становится жаль ушедшей молодости.
Эх, Тамара, Тамара!.. Не сядь ты в чужую красивую машину, и не было бы сейчас у тебя и твоих близких таких серьезных проблем. Неизвестно, как насчет личного участия твоего супруга, но братец твой влип здорово. Слишком крутую кашу заварил – самому теперь не выбраться…