Глава 14
Все бы, наверное, оказалось проще, если бы я чаще имел дело с трудностями и неурядицами других людей, но кроме маминых истерик, которые по-прежнему оставались вне моего разумения, ни с чем подобным я особо не сталкивался. У меня не было друзей, обремененных проблемами; честно говоря, у меня вообще почти не было друзей. Со временем я привык считать себя человеком-невидимкой. Может, мои «исчезания» проходили так успешно, что я и вправду стал потихоньку стираться из реальной жизни? Иногда у меня возникало подобное чувство. Мама говорит, что я не из тех, к кому люди тянутся, что я как дротик, который не втыкается в мишень, как магнит, который только отталкивает. По ее словам, это у нас семейное, однако мне такое положение вещей кажется несправедливым: ее-то одиночество полностью устраивает, а меня иногда просто сводит с ума. Иногда мне хочется чего-то большего, чем книги, «исчезания» да дурные мысли, — хочется шума голосов вокруг, веселья, которое заглушало бы все остальное. Но ничего такого у меня никогда не было. И порой мне становится одиноко — да и как иначе? Правда, почти сразу после переезда в Рейтсуэйт я встретил Фиону — уже удача, — но мы иногда не видимся по целым дням, а когда встречаемся, можем не переброситься и словом, просто бродим по карьеру с ее наушниками в ушах, слушая музыку — каждый свой канал. В школе мы вообще почти не общаемся. Я знаю, что она считает меня странным, как и большинство остальных; впрочем, ее это не волнует — наверное, потому, что она и сама выпадает из своего окружения. Фиона слишком умна для своей семьи, для отца, для придурков-братьев, так что они почти не разговаривают. К ней много кто набивается в друзья — она очень красива, — но ей плевать. Она просто плывет по течению и при первой же возможности сделает отсюда ноги. Она выжидает, она уже на низком старте, а там только мы ее и видели.
Кроме нее мне мало и редко с кем удавалось подружиться. Когда мы переехали в Рейтсуэйт, я меньше года проучился в начальной школе Сент-Эдмунд, а потом перешел уже в старшую. Про первую я почти ничего не помню, кроме того, что она была на другом конце города — во всех остальных свободных мест не оказалось. И учителя, и одноклассники отнеслись ко мне вполне нормально, но все они друг друга знали уже сто лет, а я пришел за каких-то несколько месяцев до окончания, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке и держался скованно, так что настоящих друзей не завел.
В старшей школе, правда, дела поначалу пошли неплохо — может быть, потому, что там все оказались новичками и прилагали больше усилий, чтобы сойтись поближе. На какое-то время у нас сложилась компания из трех человек — я, Льюис Джонсон и Нэтан Пирс, — и несколько месяцев мы были прямо не разлей вода. Льюис, как и я, любил книги, и мы постоянно встречались в библиотеке на большой перемене. Из всей параллели нас таких оказалось только двое парней, и понемногу мы сдружились. Нэтан переехал в Рейтсуэйт через пару месяцев, в первый же свой день в школе тоже зашел в библиотеку, наткнулся на нас и быстро стал третьим членом группы. Мы всегда были вместе, начали даже понемногу выбираться за пределы читального зала в поисках того, что еще могла нам предложить школьная жизнь.
Сперва все шло здорово, однако постепенно я начал чувствовать себя лишним, слабым звеном нашей компании. Льюис и Нэтан жили по соседству, а я — на другом конце города. Выходные и праздники они проводили вместе, оставались друг у друга на ужин и с ночевками. Они обменивались между собой дисками с музыкой и компьютерными играми, потом обсуждали их, а я иногда был просто не в курсе, о чем идет речь. По правде говоря, я вообще никогда не чувствовал себя с ними по-настоящему свободно. Они понимали друг друга с полуслова, смеялись одним и тем же шуткам, мгновенно улавливая смысл, а до меня не всегда доходило сразу — погруженный в свои «исчезания», я не успевал вовремя вынырнуть из них. Я нарушал общий ритм. А уж когда все мои мысли крутились вокруг погибшего по моей вине мальчика — в такие дни, я знал, со мной и вообще невесело и толку от меня в компании мало. Было и кое-что еще. Нэтан и Льюис всегда носили все новое, с иголочки, и дорогое — аккуратные надписи на груди слева, ни в коем случае не бросаясь в глаза, тем не менее четко давали понять, что вещь стоит немало. Сразу становилось ясно — деньги в их семьях водятся, не то что у нас. Из моей одежды бульшая часть была куплена на рынке или в тех же магазинчиках, в которые ходили Джейк и его мать. Не то чтобы я жаловался, тряпки меня особо не волновали, но, когда мама говорила, что по виду мои вещи не отличишь от фирменных, я знал, что это не так. Дешевку всегда распознаешь издалека.
В гостях у своих друзей я побывал только однажды. Мы все спланировали, суббота намечалась грандиозная. Обедать мы собирались у Льюиса, а ужинать — у Нэтана. Дома у обоих оказались новенькими, отдельно стоящими коттеджами, хоть и в разных концах того района, но практически неразличимыми на вид, и даже пахло в них одинаково. Еще никогда меня не окружало столько новых вещей разом, идеально сочетающихся друг с другом, и каждая на своем месте. То же и в комнатах у ребят — я знал с их слов, что они сами выбирали и мебель, и цвет стен. Помню, у Нэтана я увидел полку с книгами, гордо выставлявшими напоказ невыцветшие и неполоманные корешки. Я взял полистать одну, вторую — никаких библиотечных штампов. При входе в оба дома требовалось снимать обувь и оставлять у порога. Я на это совсем не рассчитывал, и через дыры в носках у меня выглядывали пальцы. Никто ничего, конечно, не сказал, но я уже ненавидел это место, где приходилось сверкать продранными носками и ставить свои старые дешевые кроссовки рядом с их, новенькими и дорогими. Даже с матерями мальчиков я чувствовал себя не в своей тарелке — обе были такие жизнерадостные, приветливые, только что из поездки по магазинам, с кучей сумок, из которых они вынимали дорогущие подарки и раздавали налево и направо, как будто сейчас Рождество. А хуже всего оказалось у Нэтана за ужином. Мы ели спагетти болоньезе, и его родители тоже с нами. Перед ними стояли бокалы с вином, а у нас по большому стакану кока-колы со льдом и лимоном, как в ресторане. Я раньше никогда не пробовал спагетти — мама такого не готовила, — было вкусно, но я все не мог взять в толк, как с ними управляться. Остальные ловко наматывали их на вилки, и лишь у меня ничего не получалось. Отец Нэтана, заметив мои мучения, сказал:
— Та еще задачка, верно, Дональд? Бери пример с меня — я этих скользких мерзавцев просто режу.
Он принялся кромсать свои спагетти, и это, конечно, было здорово с его стороны — так притворяться, — но я только почувствовал себя еще глупее из-за того, что даже есть, как они, не умею. Когда после ужина я поднялся, утонув ногами в пушистом ковре, мне хотелось погрузиться в него еще глубже, провалиться совсем. Весь день я чувствовал себя как актер на сцене, который не знает, ни в какую пьесу он попал, ни тем более своей роли. Для меня было облегчением, когда вечером отец Нэтана наконец отвез меня домой. После этого мы с Нэтаном и Льюисом стали общаться все меньше, я опять вернулся в библиотеку, они присоединялись ко мне реже и реже, и в итоге с общего молчаливого согласия нашей дружбе пришел конец — без лишних слов и истерик. С тех пор за исключением Фионы никого рядом со мной особо и не было. За последние четыре-пять лет я не могу вспомнить ничего, кроме тишины нашего дома, где я сидел с вечно молчаливой матерью и гнал от себя мысли о случившемся в Клифтоне, стараясь укрыться от них в созданных моим воображением местах. Появление Джейка все изменило.
Глава 15
С годами мама все больше погружается в молчание, и только когда оно уже переполняет ее изнутри, все, оставшееся невысказанным, неотвратимо выходит криками и воплями. Поводом может стать что угодно — счет выше обычной суммы, упавшая с сушилки и разбившаяся тарелка. Любая мелочь пойдет в топку, но нужна еще искра, и это всегда я. Оторвалась ли у меня эмблема от школьной формы, или я забыл помыть чашку, или помыл, а полотенце на место не повесил — мама мгновенно налетит коршуном, и уж тогда остается только занять оборонительную позицию и выжидать, пока она выплеснет всю ярость. Любые слова в свою защиту бесполезны — они лишь подольют масла в огонь и обернутся против тебя. Надо ждать и терпеть, терпеть и ждать. Выдохнувшись, мама отправится к себе в комнату и выйдет на следующий день, снова молчаливая и поникшая и с таким выражением на лице, будто я украл деньги у нее из кошелька.
Она не всегда была такой. В Клифтоне, я помню, она порой подпевала какой-нибудь песенке по радио, включая его на полную катушку. Теперь же радио дни напролет бормочет бесконечные новости, ворчливые голоса обсуждают экономику и политику, а то канал классической музыки с унылыми струнными концертами наводит тоску, да мама еще все убавляет громкость, пока звук не становится похож на грустный шепот старичков куда-то в бороды. Может быть, она так стремилась к тишине, чтобы вовремя услышать приближение новой беды, чтобы знать в следующий раз, чего еще от меня ожидать, прежде чем в дверь постучит полиция.
Глава 15
С годами мама все больше погружается в молчание, и только когда оно уже переполняет ее изнутри, все, оставшееся невысказанным, неотвратимо выходит криками и воплями. Поводом может стать что угодно — счет выше обычной суммы, упавшая с сушилки и разбившаяся тарелка. Любая мелочь пойдет в топку, но нужна еще искра, и это всегда я. Оторвалась ли у меня эмблема от школьной формы, или я забыл помыть чашку, или помыл, а полотенце на место не повесил — мама мгновенно налетит коршуном, и уж тогда остается только занять оборонительную позицию и выжидать, пока она выплеснет всю ярость. Любые слова в свою защиту бесполезны — они лишь подольют масла в огонь и обернутся против тебя. Надо ждать и терпеть, терпеть и ждать. Выдохнувшись, мама отправится к себе в комнату и выйдет на следующий день, снова молчаливая и поникшая и с таким выражением на лице, будто я украл деньги у нее из кошелька.
Она не всегда была такой. В Клифтоне, я помню, она порой подпевала какой-нибудь песенке по радио, включая его на полную катушку. Теперь же радио дни напролет бормочет бесконечные новости, ворчливые голоса обсуждают экономику и политику, а то канал классической музыки с унылыми струнными концертами наводит тоску, да мама еще все убавляет громкость, пока звук не становится похож на грустный шепот старичков куда-то в бороды. Может быть, она так стремилась к тишине, чтобы вовремя услышать приближение новой беды, чтобы знать в следующий раз, чего еще от меня ожидать, прежде чем в дверь постучит полиция.
По четвергам она пишет в свой дневник, и это самые безмолвные вечера из всех безмолвных вечеров. Вскипятив чайник, она раскрывает тетрадь на чистой странице и подносит ручку к бумаге. Ставит дату вверху слева и дальше без устали исписывает четыре листа подряд убористым почерком, почти не прерываясь, чтобы подумать. Мне в этот дневник нос совать запрещено, и я понятия не имею, где мама его прячет, хоть и до смерти хочу узнать, что за новые слова ей удается находить каждую неделю. Я знаю, что она несчастна, но не представляю, как можно целый час мусолить одно и то же: «Мне плохо. Ненавижу Рейтсуэйт. Дональд испортил мне жизнь». Единственное, что способно помешать потоку ее мыслей, это шум. Когда она пишет, то кажется, даже часы тикают слишком громко, а жители городка по ту сторону холмов чересчур громко шелестят страницами книг. Как-то она накинулась на меня за то, что я соплю как паровоз, поэтому по четвергам я стараюсь не выходить из своей комнаты, чтобы ее не раздражать.
Вот в такой вечер я заметил в карьере Фиону, голова которой мелькала между деревьями и кустами. Я был только рад предлогу удрать из дома и через несколько минут присоединился к ней. Заметив меня, она вытащила из ушей наушники, и мы зашагали рядом, болтая о школе. В разговоре возникла пауза, и я хотел уже спросить, как ее брат в колонии, но она опередила меня.
— А я вас видела, Дональд. С тем парнишкой. Пару раз, когда вы сюда приходили-уходили.
Я, сам не знаю почему, почувствовал виноватое покалывание в затылке, добежавшее до кончиков пальцев. Я растерянно кивнул — да, мол, было дело, — но понятия не имел, что сказать.
— Кто он? — спросила она.
Тут меня вдруг понесло, и я, неожиданно для себя, начал вдохновенно и убедительно врать, да так, что сам почти верил в свою ложь. Мол, парнишку зовут Джейк Додд, и знаю я его по литературному клубу рейтсуэйтской библиотеки. У нас там две группы, и из старшей, подростковой, к каждому прикрепили по участнику из младшей, чтобы мы на них влияли, помогали им развиваться, рекомендовали книги, которые сами они ни за что не прочитают. Мне достался Джейк, мы вроде как подружились, и с его матерью я познакомился, ну и она просит присмотреть за ним иногда, когда ей нужно отлучиться. Объяснение получилось таким до скуки правдоподобным, что Фионе и в голову не пришло усомниться. Когда я закончил, она сказала, что мне прямо медаль нужно дать. Мы двинулись дальше, и она начала рассказывать, как была у брата.
— Знал бы ты, как там воняет, Дональд. Все эти мальчишки в оранжевых комбинезонах — никто там толком не следит, чистые они или грязные. Я старалась ни к чему не притрагиваться, но все равно, как домой пришла, сразу в душ полезла.
— На тебя там, наверное, все глазели, — ляпнул я, не подумав. Меня еще не отпустил мандраж после вопроса о Джейке.
Фиона резко остановилась.
— Да, Дональд, некоторые прямо в открытую пялились, даже не стесняясь. Хоть бы моргнули, когда я на них смотрела. Один как уставился, только я вошла, и через всю комнату за мной следил, пока я напротив брата не села. Так и чувствую на себе его взгляд. Терпеть не могу, когда глазеют, а это вообще был ужас. Еще ведь не знаешь, за что они там, что натворили…
Ее передернуло, и она зашагала дальше, взяв меня под руку, как-то очень по-взрослому. В первый раз она прикоснулась ко мне, и хоть я знал, что это ничего не значит, мне все равно было приятно. Позже, лежа в кровати, я подумал, что не стану я в субботу встречаться с Джейком, как обычно, и к его школе постараюсь не ходить. Пусть малышня резвится сама по себе, ничего с ними не случится. Джейк обойдется и без моего присмотра, а я займусь новым «исчезанием». Пойду в библиотеку, возьму «Большой атлас мира» и поищу какое-нибудь подходящее место.
Но в субботу после обеда я снова сидел на лавочке игровой площадки, поджидая Джейка. Я просто не мог так его подвести. Мысль о том, что он появится, а меня нет, и он на целый день останется совсем один, слишком меня угнетала. И, как выяснилось, я правильно сделал, что пришел. Едва он показался, отыскивая меня взглядом, мне сразу же бросилась в глаза красовавшаяся у него над правой бровью здоровенная шишка размером с хорошую сливу и того же цвета. Мы не пошли к «дому с привидениями» — Джейк выглядел слишком усталым, так что мы остались сидеть на лавочке. Он сказал, что блямбу ему поставил Гарри — залепил в драке, Джейк ударил его в ответ, потом они накинулись друг на друга, в общем, кончилось тем, что их обоих наказали. Я спросил, из-за чего же они подрались. Джейк пожал плечами. Просто подрались, и все. Он зевнул во весь рот, и я заметил круги у него под глазами, которые явно не были синяками.
— Джейк, ты что, не выспался?
— Да, когда мама уходит, я не очень хорошо сплю.
— Тебе не нравится оставаться одному?
— Ну, днем нормально, а ночью не очень-то, когда ее нет.
— Она что, на всю ночь уходит?
— Иногда. Ничего. Она со мной поговорила и сказала, что телефон у нее всегда с собой.
Телефон у нее, видите ли, всегда с собой! Просто нет слов.
— И давно она стала так надолго задерживаться?
— Стив к нам перестал заглядывать, вот после этого. Сперва она все у себя в комнате сидела, а потом начала выходить по вечерам прошвырнуться — в пятницу и в субботу. Иногда и в четверг тоже.
Я еле сдерживал душившую меня злобу. Взяв наконец себя в руки, я спросил, как насчет сегодня.
— Да, по субботам она всегда в «Компашку» ходит, — подтвердил Джейк.
— Та «Компашка», что на Велл-гейт?
Он кивнул. Долго мы вместе в тот день не пробыли — я отправил его домой пораньше и велел прилечь и постараться заснуть, на случай, если потом опять не получится.
Глава 16
Фасад паба «Компашка» на Велл-гейт, облицованный коричневой плиткой, втиснулся между обувным магазином и цветочным. За входом в него виднеется темный коридор, а уж что там дальше, мне неизвестно — мама смотрит на подобные заведения с неодобрением, и я не припоминаю, чтобы она хоть раз в них бывала. За последнее время несколько пабов в городе закрылись и стоят теперь с серыми решетками на окнах, однако эти, в центре, еще работают и всегда готовы принять посетителей. Я устроился в сторонке, примостившись на ступеньках у входа в кабинет дантиста. Отсюда были видны «Красный Лев» и «Фургон» вверх по улице, прямо напротив «Компашка» и дальше — «Пес», «Замок» и ресторанчик «У Ромеро». Я прихватил с собой книжку, зная, что ожидание может затянуться, но уже минут через двадцать после моего прихода начали появляться первые клиенты, и чтение пришлось отложить. Движение, как я понял, в основном было односторонним, от «Красного Льва» к «Замку» со всеми остановками. Вереницы людей передо мной переходили из паба в паб, перебрасываясь на ходу словами, проталкиваясь через толпу. Курильщики появлялись из дверей и исчезали, одалживали один у другого огоньку, о чем-то разговаривали, собираясь в кучку, которая то постепенно таяла, то разрасталась вновь. Мне приходилось следить во все глаза, чтобы не пропустить мать Джейка.
Вообще-то наблюдать за кипучей жизнью городского центра субботним вечером было здорово. Я только слюни глотал. Вот чем занимаются по выходным нормальные люди. Не сидят с библиотечной книгой, слушая радио, из которого еле шелестит классика — как будто оркестр играет в пещере за холмом. Не бросают сердитые взгляды на занавешенные окна, через которые доносятся громкие голоса с улицы. Нет, они и есть эти голоса. Мне все здесь нравилось. Красивые женщины в блестящих платьях, на каблуках, с уложенными в роскошные прически, глянцево поблескивающими, прямо-таки переливающимися волосами. Уверенный шаг, сияющие носочки туфелек устремлены только вперед — сразу видно, их обладательницы знают, что им нужно. Ночная жизнь текла вокруг, завораживая меня.