Да ладно, с нее довольно новой прически и новой рубашки.
Ей хотелось как можно скорее добраться до дома, полюбоваться на себя, затем надеть новую рубашку и позвонить Броуди. Как знать, может, он захочет прийти на ужин?
На рынке ей удалось приобрести качественную зелень. Здесь же она нашла свежевыловленные гребешки. Очередной покупкой стал шафран, хотя это, конечно, было уже роскошью. Но Рис решила, что пюре из шафрана и базилика станет неплохим дополнением к гребешкам.
В отличие от Линды-Гейл, которая пускала слюнки в бутиках, Рис впадала в экстаз исключительно на рынках.
Пританцовывая, она поднялась к дверям своей квартиры. Щелкнул замок, и Рис оказалась внутри. Настроение у нее было превосходным, поэтому она не стала сразу запираться, а потащила свои покупки к стойке.
«Смотри-ка, Рис, так ты скоро станешь нормальной женщиной», — по-прежнему пританцовывая, она вернулась к двери и заперла ее. Ну а теперь самое время еще раз полюбоваться на свой новый облик, решила она.
Вальсируя сама с собой — ради удовольствия ощутить, как развеваются ее волосы, — она в несколько шагов очутилась на пороге ванной.
И тут же кровь отхлынула от ее лица, а тело словно заледенело. Молча, в шоке, смотрела она на зеркало.
Прямо в центре него висел один из набросков, так что вместо своего лица Рис видела лицо мертвой женщины. И повсюду — на стенах, полу, маленьком туалетном столике — алым, как кровь, маркером был выведен один и тот же вопрос:
ЭТО Я?
Она сползла на пол и свернулась в дрожащий комок.
По идее, она уже дома, размышлял Броуди, объезжая озеро. Почему тогда не отвечает на звонки? За последний час он звонил четыре раза, но никто не брал трубку.
Черт возьми, он и в самом деле соскучился. Глупость какая. Никогда прежде он не скучал по женщине. Да и отсутствовала она не так уж долго. Каких-нибудь восемь с половиной часов. В конце концов, ему случалось не видеть ее сутками.
Но тогда он точно знал, что Рис находится по другую сторону озера, так что он в любой момент может приехать и повидаться с ней.
Броуди не стал звонить ей на мобильный — это было бы последней степенью унижения. Он не какой-нибудь там слюнявый идиот, который часа не может прожить без того, чтобы не услышать голоса подружки.
Он просто заглянет на минутку к Джоани, закажет себе пива. А заодно посмотрит, на месте ли машина Рис.
Никто и не догадается, зачем он здесь.
Добравшись до места, Броуди сразу заметил машину Рис. Значит, она наверху. Что ж, имеет смысл подняться. Он объяснит ей, что заехал в город… зачем? Ах да — за хлебом.
Есть у него дома хлеб? Он и сам этого не помнил. Ладно, он использует это в качестве предлога.
Ему хотелось видеть Рис, ощущать ее присутствие. Хотелось сжимать ее руки. Но ей совсем не обязательно знать, что последний час он бесцельно бродил вокруг своего дома, как потерявшийся щенок.
Надо же, он пытается хитрить, неожиданно осознал Броуди. Выдумывает предлоги, чтобы приехать в город и повидать ее.
Вот тут он действительно ощутил себя слюнявым идиотом.
Справиться с этим можно было одним простым способом — рассердившись на нее. Скорчив недовольную гримасу, Броуди решительно зашагал вверх по лестнице, а затем громко и нетерпеливо постучал в дверь.
— Это Броуди, — объявил он. — Открывай.
Ответа не было так долго, что гримаса недовольства на его лице понемногу сменилась выражением тревоги.
— Прости, Броуди, но я уже легла. У меня жуткая головная боль.
Он подергал ручку, но дверь по-прежнему была заперта.
— Открывай.
— Прости, но я очень хочу спать. Позвоню тебе завтра.
Голос у нее звучал слабо и невыразительно, что встревожило его еще больше.
— Рис, открой дверь.
— Ладно, ладно! — Щелкнул замок, и дверь распахнулась. — Ты что, плохо меня понял? У меня болит голова, и я хочу побыть одна. И уж тем более не жажду секса.
Лицо у нее было смертельно-бледным, так что он просто отмахнулся от ее слов.
— Ты же не из тех женщин, что впадают в истерику из-за плохой прически?
— При чем здесь это? У меня замечательная прическа. Но ради нее мне пришлось съездить в соседний город и потратить к тому же массу времени и сил. Я здорово устала и хочу отдохнуть.
Броуди скользнул взглядом по комнате и тут же заметил сумки, рядком стоящие на стойке.
— Давно ты вернулась?
— Не знаю. Может, с час назад.
Головная боль — как бы не так! Он достаточно хорошо знал Рис, чтобы не сомневаться — должно было случиться что-то из ряда вон выходящие, чтобы она не распаковала свои сумки.
— Что случилось?
— Черт! Сколько раз тебе нужно повторять — я хочу побыть одна! Да, мы с тобой спали, и это было здорово. Надеюсь, так оно будет и дальше. Но сейчас я не нуждаюсь ни в каком обществе!
— Разумеется, — он говорил все так же спокойно, словно не заметил этой вспышки ярости. — И я предоставлю тебя самой себе, как только ты мне скажешь, что происходит. Что, черт возьми, у тебя с руками?
Он быстро схватил ее за руку. На мгновение ему показалось, что красные пятна на пальцах и ладони — это кровь.
— Что за черт? Это чернила?
И тут она заплакала — молча, без рыданий. Слезы просто струились у нее по щекам, и от этого Броуди стало не по себе.
— Ради бога, Рис, что произошло?
— Я не могу стереть это. И не помню, как я это писала. Я ничего не помню и ничего не могу с этим поделать.
Она спрятала лицо в испачканных ладонях. Тогда он взял ее на руки, отнес в постель и начал осторожно укачивать в своих объятиях.
17
На стенах и полу виднелись ярко-красные разводы. Увидев мокрое полотенце, валявшееся в ванной, Броуди догадался, что им-то она и пыталась стереть надпись.
Набросок она сорвала, так что на зеркале остались лишь полоски скотча да приклеившиеся к ним кусочки бумаги. Скомканный рисунок валялся теперь в корзине рядом с раковиной.
Он легко мог представить, как это было. Вот она яростно хватает полотенце и сует его под струю воды. А затем трет, трет и трет — пока из горла у нее не начинают вырываться судорожные рыдания.
Однако надпись все так же неумолимо проступала со стен и пола:
ЭТО Я?
— Я не помню, как это сделала.
Броуди внимательно изучал стены.
— Где у тебя красный маркер? — спросил он, не повернув головы.
— Я… точно не знаю. Должно быть, я положила его на место, — пошатываясь, она вернулась на кухню, открыла ящик.
— Здесь его нет, — в очередном приступе отчаяния она судорожно порылась в ящике, захлопнула его, открыла следующий, затем еще.
— Хватит.
— Его здесь нет. Наверно, я забрала его с собой, а затем выбросила. Не помню. Совсем как раньше.
Взгляд его стал острым и цепким, однако голос не изменился.
— Что было раньше? — поинтересовался он все так же невозмутимо.
— Кажется, меня сейчас стошнит.
— Это вряд ли.
Она в ярости захлопнула ящик:
— Тебе-то откуда знать?
— Все дело в том, — заметил он, беря ее за руку, — что ты еще не рассказала мне о предыдущих случаях. Хочешь, присядем?
— Я не могу.
— Ладно, тогда постоим. У тебя есть виски?
— Я не хочу виски.
— По-моему, я не спрашивал у тебя, чего ты хочешь. — Проверив все полки в буфете, он нашел наконец маленькую бутылку.
При других обстоятельствах она была бы возмущена тем, что он наливает виски в стакан для сока.
— Глотни-ка, Худышка.
Рис могла быть вне себя от ярости или отчаяния, но она прекрасно знала, когда спорить с ним было бесполезно. Поэтому она молча взяла стакан и одним глотком опрокинула в себя немного виски. И тут же ее пронзила нервная дрожь.
— Набросок. Это могла быть я.
— Как ты до этого додумалась?
— Если я все придумала… Я ведь знаю, что такое насилие.
— Тебя что, душили?
— Просто это приняло другую форму, — она со стуком опустила стакан на стол. — Меня уже пытались убить, и последние два года я все время ждала, что кто-нибудь повторит попытку. Между мной и рисунком есть явное сходство.
— Сходство лишь в том, что вы обе женщины, и у обеих — длинные темные волосы. Впрочем, для тебя это в прошлом, — он взглянул на ее локоны, которые доходили теперь лишь до середины шеи. — Это не твое лицо.
— Но я же не видела ее хорошо.
— Главное, что ты ее видела.
— Я не уверена.
— Зато я уверен. — Он знал, что кофе у нее нет, поэтому направился прямо к холодильнику. К его удивлению, она позаботилась о том, чтобы запастись его любимой маркой пива. Броуди достал бутылку, открыл крышку. — Ты действительно видела тех двоих на берегу реки.
— Откуда ты знаешь? Ты же их не видел.
— Зато я видел тебя, — просто ответил он. — Но давай-ка вернемся к началу. Какие еще эпизоды ты не помнишь?
— Зато я видел тебя, — просто ответил он. — Но давай-ка вернемся к началу. Какие еще эпизоды ты не помнишь?
— Я не помню, как исчертила карту, как открыла ночью дверь, как запихнула в кухонный шкаф сапоги и рюкзак, а на их место поставила посуду. Не помню, как уложила вещи в дорожную сумку. И еще всякие мелочи. Мне нужно возвращаться.
— Возвращаться куда?
Она закрыла ладонями лицо.
— В больницу. Мне ведь так и не стало лучше.
— Чушь. Когда это ты упаковывала вещи?
— Как-то вечером я вернулась домой… это было после того, как мы с Линдой-Гейл посидели у Клэнси. И обнаружила, что все мои вещи лежат в дорожной сумке. Должно быть, я сделала это утром или в один из перерывов. Просто не помню. Или вот фонарь, который я держу у кровати. Однажды я обнаружила его в холодильнике.
— Однажды я обнаружил там свой бумажник.
— Это не то же самое, — вздохнула она. — Я всегда кладу вещи на свои места. Во всяком случае, пока я отвечаю за свои поступки. Для меня это просто ненормально — переставить сапоги и посуду. У каждой моей вещи есть свое место. Это необходимо мне для нормального функционирования. Вот с этим-то у меня сейчас и проблема.
— Полная чушь, — он покопался в ее сумке. — Что это здесь за листья и травки?
— Зелень на ужин, — она потерла пульсирующий от боли висок. — Пора уезжать. Именно это я хотела сказать себе, когда паковала вещи. Мне надо было решиться на это еще там, в горах, вместо того чтобы делать вид, будто все нормально.
— Там, в горах, ты увидела, как убивают женщину. А это само по себе не слишком-то нормально. И если тогда я еще сомневался, то теперь…
— Ты сомневался?
— Не в том, что ты видела их, а в том, что она мертва. Возможно, думал я, ей все-таки удалось уцелеть. Но теперь-то я знаю, что она мертвее мертвого.
— Ты что, совсем не слушаешь меня? Разве ты не видел, что я там сделала? — она махнула рукой в сторону ванной.
— А что, если это не ты?
— Да кто же еще? — взорвалась она. — Я просто не в себе, Броуди. Мне всюду видятся убийства, и я пишу на стенах.
— А что, если это не ты? — все так же невозмутимо повторил он. — Как-никак загадки и допущения — это мой конек. И я неплохо зарабатываю на этом. Что, если ты действительно видела то, о чем рассказала?
— И что тогда? Это же ничего не меняет.
— Еще как меняет. Смотрела когда-нибудь «Газовый свет»?
Рис в изумлении уставилась на него.
— Кажется, я понимаю, почему ты меня так привлекаешь. Ты такой же чокнутый, как и я. Какое отношение имеет этот фильм к моей болезни? К тому, что я исписала всю ванную?
— А что, если это не ты исписала всю ванную?
Голова у нее разламывалась, в желудке комком сидела тошнота. Поскольку сил добрести до стула у нее не было, Рис просто опустилась на пол, прижавшись спиной к дверце холодильника.
— Если ты считаешь, что я столкнулась с психом вроде Шарля Буайе, ты такой же чокнутый, как и я.
— А что пугает тебя больше, Рис? — присев на корточки, он заглянул ей в лицо. — То, что у тебя нервный срыв, или что кому-то очень хочется, чтобы ты в это поверила?
Она снова содрогнулась:
— Не знаю.
— Допустим, ты действительно стала свидетельницей убийства. Ты сообщила об этом, и слухи быстро разошлись по городу. В скором времени молва дошла и до убийцы. А может, он действительно видел тебя на скале. Все его будущее поставлено на карту.
— Потому что был свидетель, — прошептала Рис.
— Именно. Но единственный свидетель страдал в прошлом нервным расстройством, и это расстройство было вызвано не чем иным, как попыткой убийства. Так почему бы не использовать это в своих целях? Тебе и так поверили далеко не все — новенькая в городе, вдобавок слишком пугливая. Но раз уж ты настаиваешь на своем, почему бы не напугать тебя еще больше?
— Проще пустить мне пулю в голову и покончить с этим раз и навсегда.
— Еще одно убийство? Вот тогда тебя точно начнут воспринимать всерьез.
— Посмертно.
— Именно. — Что ни говори, а сломать ее было не так уж просто. — Но если устраивать тебе эти маленькие сюрпризики, то вполне можно довести тебя до нервного расстройства. Или же добиться того, что ты спятишь или даже сбежишь из города. В любом случае никто уже не воспримет тебя всерьез как свидетеля.
— Но это же…
— Ненормально? Отнюдь. На мой взгляд, это свидетельствует о значительной выдержке и рассудительности.
— Иными словами, дело не в том, что я полностью спятила, а в том, что убийца пытается довести меня до нервного срыва, устраивая мне вот такие сюрпризы.
Броуди отхлебнул немного пива.
— Это лишь предположение.
Внезапно Рис ощутила, что в горле у нее совсем пересохло.
— Мне проще поверить в то, что я действительно спятила. Это как точка — дальше только больница, и все.
— Ясное дело. Но ты не из тех, кто выбирает простые пути.
— И это ты говоришь женщине, которая большую часть времени только и делает, что прячется — в том числе и от себя самой.
— Ты действительно так считаешь? Это у тебя от усталости.
Броуди встал, затем, помедлив секунду, протянул руку Рис. После мгновенного колебания она тоже поднялась.
— А как считаешь ты? — она глянула ему прямо в глаза.
— Я вижу в тебе женщину, которой удалось выжить. Все ее друзья убиты, а ведь они заменили ей семью. Сама она ранена в грудь и оставлена умирать в темной комнатушке. У нее забрали все, что ей было дорого, — просто так, безо всякой причины. Неудивительно, что она все время чувствует себя в опасности, а ее разум отказывается принять случившееся. Но она не сдается. Шаг за шагом пытается она вернуться к нормальной жизни, и этот путь приводит ее в итоге в наш городок.
— И все потому, что она — по-настоящему сильная личность, — добавил Броуди.
— Не знаю, может, ты и прав.
— Ты в полном порядке, — он с улыбкой коснулся ее лба. — Просто сложи два и два. И еще: сегодня тебе лучше переночевать у меня.
— Даже не знаю…
— Собирайся. — Он кивнул в сторону сумок: — А это, должно быть, ужин?
— Черт! Гребешки!
Рис метнулась к сумкам.
— Слава богу! Я уложила их вместе со льдом, они еще холодные.
— Мне нравятся гребешки.
— Ты еще не пробовал еду, которая тебе не нравилась бы, — она оперлась руками о стойку. — Пожалуйста, не дай мне окончательно раскиснуть.
— Я уже как-то говорил тебе, что терпеть не могу истеричных женщин.
— А еще ты говорил, что тебе нравятся невротички.
— Быть нервным — не значит быть истеричным. К тому же я решил, что ты — недостаточно нервная натура. Так что я поищу себе кого-нибудь получше, а пока попользуюсь тобой.
Рис потерла усталые глаза.
— Что ж, по крайней мере, честно.
— А ты пока можешь готовить для меня.
— Спасибо, — она опустила руки и взглянула на него. — Ты обнимал меня, пока я плакала. Вряд ли это могло тебе понравиться.
— Ну, это же не имело отношения к истерике. Просто тебе было больно. Только не превращай это в привычку.
— Знаешь, я люблю тебя.
Воцарилось долгое молчание. Когда он наконец заговорил, страх в его голосе мешался с досадой:
— Черт. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Рис расхохоталась. Этот смех успокоил ее воспаленное горло и не менее воспаленные нервы.
— Похоже, я и в самом деле сошла сума. Не принимай это всерьез.
Обернувшись, она увидела, что Броуди смотрит на нее с боязливой осторожностью, как сапер на тикающую бомбу.
— В конце концов, если забыть о моих неврозах, я самая обычная женщина. Это не значит, что ты обязан отвечать на мои чувства. Просто когда человек сталкивается с тем, с чем пришлось столкнуться мне, он перестает относиться ко всему как к должному. Это касается и людей, и чувств. Знаешь, кто посоветовал мне вести дневник? Лечащий доктор. — Рис быстро собирала все необходимое. — В результате я смогла облечь в слова те мысли и чувства, которые не в состоянии была выразить вслух. Постепенно я научилась не только записывать свои эмоции, но и проговаривать их. Как это вышло, например, сейчас.
— Просто ты смешала в одну кучу доверие, чувство благодарности и наше взаимное влечение.
— Может, у меня и не все в порядке с головой, но уж в чувствах своих я в состоянии разобраться. Впрочем, если тебя это пугает, я могу позвонить Линде-Гейл. Поживу у нее, пока не решу, что делать дальше.
— Бери, что тебе нужно, и поедем, — повторил Броуди. — Не забудь: тебе еще ужин готовить.
Любви между ними не было. Но то, что она так думала, всерьез обеспокоило Броуди. Поначалу он лишь пытался помочь ей — видимо, это и было его первой ошибкой. И вот теперь она все усложняет. Украшает бантиками, что так свойственно женщинам.
От этих бантиков ему было трудно дышать.