– Аэльрот победил дракона, – сказала она просто.
– Правда? – спросил Тристан, не помня себя от радости.
Значит, ведьма не достигла своей цели. Аэльрот победил; и от одной мысли об этом Тристану сделалось легко и тепло на душе, потому что он был не из тех, что завидуют ближним, а, наоборот, из тех, что радуются за них, если им удалось отличиться в каком-нибудь трудном или рискованном деле.
– Это Аэльрот нашел тебя, – пояснила Эссилт, не сводя с Тристана пристального взгляда. Даже теперь, в сумерках, он видел, как осунулось ее лицо, как черные круги легли под глазами. – Он испугался: ты лежал совсем как мертвый…
Тристан закусил губу.
– Я встретил создание, проклятое богами, – сказал он уклончиво.
Эссилт тихо вздохнула.
– Ты и впрямь едва не умер, – промолвила она. – Я сразу же поняла, что это колдовство: не может человек страдать так сильно на этой земле. Скоро это пройдет.
Тристану стало немного неловко при мысли, что сестра Морхольта ухаживала за ним во время его болезни и, как он отлично понимал, отвела от него верную гибель; он предпочел бы быть обязанным кому угодно, только не этой чудесной девушке. Что-то в ней особенно смущало его теперь; но, удивительное дело, он не находил в ее чертах прежнего уродства. Он попытался встать – и, застонав, повалился на подушки. Эссилт шагнула вперед, ее прохладная рука легла ему на лоб.
– Спи, – сказала она.
И Тристан, повинуясь ей, уснул, но сон его не был спокоен. То он видел Морхольта, стоящего на одном колене и глумящегося над ним; неожиданно Морхольт делал огромный прыжок – и распластывался в небе багряным облаком, похожим на отрубленную голову дракона, из которой текла кровь. То чудилась ему ведьма, которая, хохоча и подняв юбки, отплясывала какой-то дикий танец в пещере, стены которой неожиданно ожили и тоже двигались вокруг нее. Тристан понимал, что старая женщина не может так танцевать; он силился угадать за личиной ее истинное лицо, но оно всякий раз ускользало от него, едва он готов был поверить, что знает, кто она на самом деле. Ведьма сменялась Аэльротом, недоумевающим и сокрушенным; грязь и кровь были на его челе, и самые золотые волосы его были опалены огнем чудовищного зверя, которого он сразил. Аэльрот исчезал, таял в подземельях измученной памяти, и Тристан видел альбатроса, сидящего на окне и печально глядящего на него, недужного и неподвижного. Он так и не понял, сон это был или явь; поутру явилась Бранжьена, кормилица Эссилт, та самая, которую он увидел, едва придя в себя, и альбатрос улетел. Кормилица был болтлива и назойлива; рядом с ней витязь ни на миг не мог сосредоточиться на своих мыслях. К счастью, около полудня Бранжьена удалилась, и Тристан наконец-то вздохнул спокойно.
«Первое: старуха на морском берегу. Я доверился ей, и, как видно, напрасно, ибо через меня он искала погибели моему другу. Кем она может быть? Верно, ее власть велика; но нет такой силы, на которую не сыскалось бы силы еще большей. Раз она принимает облик смертных, она и сама смертна; а раз так… раз так… Надо ее найти; иначе она причинит великое зло тем, кто дорог моему сердцу. – Тристан не стал уточнять, даже мысленно, кто были эти «те», тогда как раньше он отличал из всей семьи одного лишь Аэльрота. – Затем альбатрос: неспроста является мне эта птица, и я не знаю даже, что она предвещает. Быть может, это пособник старухи; ведь дала она мне новое тело, так почему бы ей не придать душе на время зримый облик птицы? Но спутники ведьм испокон веков – псы да вороны; впрочем, это утверждает простой люд, мало что смыслящий в делах чародейства… – Тристан яростно ударил себя рукой по лбу. – Что это я, о чем только думаю? Какой бы немощный облик ни придала мне проклятая, при мне еще мой добрый меч и мой тугой лук; и несдобровать тому, кто думает, что низкая магия поможет ему против Тристана!»
На этом весьма патетическом месте вошел Аэльрот, за которым следовали многочисленная свита и челядь. Юный победитель дракона выглядел как настоящий принц; Тристан уже слышал от Бранжьены, как Аэльрот вступил в замок и, доверив поверженного Тристана заботам женщин и знахарей, отправился прямиком к королю, своему отчиму; ему он объявил, что сразил дракона собственной рукой, в доказательство чего преподнес изумленному монарху кусок устрашающего вида чешуи с причудливыми гребнями, содранной с черепа убитого зверя, ибо вся голова дракона, по заверениям Аэльрота, была слишком велика и тяжела, и, оказавшись перед выбором, доставить ли королю голову мертвого чудища или полуживого Тристана, он выбрал последнее и надеется, что король на него за то не разгневается. Король Ирландии, узрев чешую, содранную с его величайшего супостата, сначала даже потерял дар речи, но потом все же нашел в себе силы ответить, что он премного рад, безмерно благодарен и поэтому Аэльрот может просить у него чего пожелает. Он поглядел на свою жену: королева Одовера тихо роняла слезы от радости, что ее сын вернулся живым и невредимым.
– Признаюсь, я часто бывал несправедлив к тебе, – добавил король, поскольку он был по натуре правдив и первым признавал свои ошибки, когда они больше не могли ему повредить. – Но если ты и был в чем-то виноват передо мною, я возвращаю тебе все свое расположение, каким до тебя пользовались незабвенные мои сыновья Бодуэн и Морхольт.
Аэльрот поклонился и непринужденно объявил, что он ничему другому не был бы так рад, как доверию к нему его приемного отца; а когда тот напомнил свое обещание, отшутился и заявил, что больше всего на свете желает сейчас отдохнуть. Тут придворные наперебой стали угождать Аэльроту: всякий хотел проводить его до опочивальни и помочь ему снять изломанные доспехи, но он всех поблагодарил, вызвал к себе старого своего оруженосца и отправился на покой. Придворные, побрюзжав для приличия, во весь голос стали восторгаться его великодушием и постоянством, равных которым свет не видел и наверняка уже больше не увидит.
– Все-таки ты отправился вслед за мной, – сказал Аэльрот с шутливым упреком в голосе, когда навестил поправляющегося Тристана.
Витязь попросил его отослать своих людей и, когда двери за ними затворились, чистосердечно и без утайки рассказал, что с ним произошло и как на его пути встала злокозненная ведьма, которую он, по его словам, видел перед самым кораблекрушением, когда она предвещала всем его спутникам скорую смерть. Аэльрот, слушая своего друга, несколько раз нахмурился, и тонкая морщинка прорезала его переносицу.
– Кажется, я знаю, кто желает погибели всему нашему роду, – промолвил он наконец с печальной улыбкой. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне кажется, что дракон, из-за которого пали сыновья короля, появился не просто так; его кто-то призвал… если не создал ведовской властью, – добавил он, еле заметно поежившись.
– Все это, верно, так, – сказал Тристан, – но только заклинаю тебя: будь поосторожнее.
Пожав плечами, Аэльрот беспечно признался, что после того, как он убил дракона, ему никакие ведьмы не страшны; и Тристан невольно почувствовал, как сжалось его сердце. Ведь он-то знал, как далеко простиралась сила той, которая, насколько он был уверен, не остановится ни перед чем, чтобы навредить Аэльроту и сжить его со света.
Через несколько дней Тристан уже мог садиться на коня. От прежней его слабости не осталось и следа; он даже согласился участвовать в охоте, которую устраивал Аэльрот, уже всеми признанный как наследный принц. Было решено, что в скором времени он возьмет в жены Эссилт, чтобы упрочить свой будущий престол. Казалось, что таково было и желание Аэльрота – но не Эссилт, которая относилась к сыну своей мачехи по меньшей мере сдержанно, если не враждебно.
Охота получилась большая, роскошная и бестолковая; с гиканьем всадники промчались по жалким крестьянским полям, топча посевы, и рассеялись по лесу. Тристану подумалось, что хорошо было бы научить будущего ирландского короля Аэльрота охоте по корнуолльским обычаям, которая велась не в пример благороднее и слаженнее. Случайно повернувшись в седле, он заметил Эссилт, которая тоже отстала от прочих. Тристан подъехал к ней.
– Я здесь первый раз, – объяснил он, – и боюсь заблудиться.
Лошади, фыркая, скребли копытами мох; птицы, вспугнутые людьми, с жалобным криком носились над лесом. На глазах Тристана из чащи выбежал потешный барсук и с урчанием скрылся среди деревьев. Тристану показалось, что Эссилт немного побледнела.
– Я не люблю леса, – сказала она. – Здесь неподалеку есть озеро; если хочешь, отправимся туда.
Они ехали бок о бок, разговаривая о ничего не значащих вещах. Тристану все чудилось, что Эссилт избегает его взгляда. По тропинке, вьющейся между деревьев, они вышли на берег озера такой невиданной красоты и синевы, что у Тристана захватило дух. Эссилт сказала что-то, чего Тристан не понял.
– Как? – спросил он.
– Зеркало неба и земли, – объяснила принцесса. – Так его называли древние жители этих мест, а теперь никто не понимает их языка.
– Как? – спросил он.
– Зеркало неба и земли, – объяснила принцесса. – Так его называли древние жители этих мест, а теперь никто не понимает их языка.
Тристан спустился к воде: она была на диво чиста и прозрачна, но ни один взгляд не смог бы различить камней на ее дне. Казалось, у озера вовсе нет дна, и в то же время деревья и небо отражались на его глади с изумительной, почти пугающей четкостью, от которой у человека непривычного поневоле начинала кружиться голова. Тристан же радовался, как ребенок; вот косо выросшая береза в воде, точь-в-точь такая же, как и над водой; вот два гнезда ласточек, подлинное и призрачное, и две ласточки; и Эссилт, тоже приблизившаяся на коне к берегу, вся целиком видна на поверхности колдовского озера, как живая; Эссилт… только Эссилт ли это? Тристан в смятении перевел взгляд на лицо своей спутницы: ничего не изменилось, она оставалась такой же некрасивой и нежеланной, как раньше, – но внизу, в водоеме, в ее одежде и с лентами в волосах была самая прекрасная девушка, какую только можно себе вообразить, и при виде ее Тристана странно кольнуло где-то внизу сердца – так, словно иголочкой поддела его невидимая швея-любовь. Тристан опустил глаза – и увидел себя: не принявшего чужое обличье воина, оказавшегося среди своих кровных врагов, а Тристана, юного, смеющегося, семнадцатилетнего. Кровь разом отхлынула у него от щек; он схватился за поводья, но схватила их не рука юноши – рука человека, которого он ненавидел, человека, которым он не был и одновременно был. И тогда, в это мгновение величайшего смятения, Тристан услышал голос Эссилт:
– У этого озера есть еще одно свойство: каждому, откуда бы он ни пришел, оно являет его истинный облик. Теперь я увидела, каков ты из себя, Тристан из Лионеля.
– И я увидел тебя, принцесса Эссилт, – пробормотал Тристан. Он понял, что ведьма своим колдовством отвела ему глаза и то, что было на самом деле прекрасным, он считал урод-ливым; но едва он осознал это, злые чары пали. Он вновь взглянул на Эссилт – ему показалось, что нестерпимый блеск исходит от нее; девушка, которую он только что видел в озере, теперь стояла на берегу напротив него, и ее невидящий взгляд ожег его бедное сердце. Только теперь осознал он слова, которые были ему сказаны: они не оставляли ему надежды.
– Теперь ты будешь вечно ненавидеть меня, – сказал Тристан; Эссилт не отвечала, глядя на него с прежним ожесточением. – Я не спрашиваю у тебя, каким ведовством ты вызнала мое имя; ибо я есть то, что я есть, и не стыжусь этого.
Свободной рукой Эссилт достала из складок платья маленький зазубренный осколок.
– Ты говоришь о ведовстве, Тристан из Лионеля? О нет; к чему мне прибегать к нему, когда доказательства сами бросаются в глаза? Осколок твоего меча застрял в доспехах Морхольта; вот он, видишь? Я берегла его, веря, что судьба однажды окажется ко мне благосклонна. Когда Аэльрот привез тебя, ты сжимал в руке меч; ничто не портило красоту лезвия, кроме маленькой выщербинки, и клянусь тебе, я тотчас же узнала ее. Я приложила осколок к лезвию – они сошлись. А теперь скажи мне, Тристан из Лионеля: что ты делаешь здесь в чужом обличье?
Тристан отвел глаза.
– Твой брат Морхольт ранил меня отравленным лезвием. Я испытал такие муки, каких не ведают ни земля, ни небо; я не мог жить, но и умереть тоже не мог. Поэтому я попросил положить себя в ладью и отправить по воле волн.
Эссилт дико вскрикнула и отшатнулась.
– О! Так вот от какого недуга я спасла тебя! Я знаю, что это за яд; когда-то я сама приготовила его; но Морхольту не было бы нужды прибегать к нему, если бы ты не победил его коварством: в силе, я знаю, никто не мог с ним сравниться.
– Бой был честным, – возразил Тристан угрюмо, – я готов чем хочешь поклясться в этом, хоть подземными богами, хоть надземными.
– Верю; потому что ты и сам признал только что, что твоя клятва не стоит ничего.
Они стояли друг против друга; лицо Эссилт пылало гневом, Тристан же ощущал лишь ни с чем не сравнимую печаль и, пожалуй, бесконечную жалость.
– И все же ты не выдала меня, – сказал он. – Почему?
Эссилт криво усмехнулась.
– Я хотела прежде поглядеть тебе в лицо, – сказала она, – в твое настоящее лицо.
– Теперь ты довольна? – спросил Тристан. Собственный голос показался ему безжизненным и чужим.
– Вполне, – сказала Эссилт и, пришпорив коня, помчалась по берегу. Тристан не следовал за ней; он еще раз взглянул на ясную воду, в которой отражались ласточки, береза, его лицо, и понуро поехал прочь.
Всякий на его месте, у кого оставалась хоть крупица здравого смысла, тотчас поспешил бы скрыться; в более изысканной литературе такой маневр именуется «спастись бегством», и ни д’Артаньян, ни Наполеон не пренебрегали им, не говоря уже о личностях менее значимых, а то и вовсе незначительных. Тристану же было некуда идти; с тех пор как он полюбил (только что? или тогда, когда увидел ирландскую принцессу у своего изголовья? он и сам не знал), весь мир сошелся для него в Эссилт, и сердце его билось для нее одной. Но между ними пролегла чужая кровь – кровь рыжего богатыря, которого он сразил в далекой корнуолльской земле; каждая ее капля разлилась, как весенняя река, а вместе они составили целый океан, и Тристан не видел способа, как преодолеть его, не погибнув при этом.
Охотники собирались возле старого дуба, огромные корни которого, извиваясь, вылезали из земли. Издали Тристан увидел расшитое платье Эссилт и все же не поколебался предстать перед веселым сборищем с высоко поднятой головой; только в глазах его тлел причудливый, неуловимый огонек, объяснить который мог бы только старый Говернал, бывший при нем с самого младенчества: «Ну, господин Тристан, опять начинаете входить в свой норов».
Аэльрот подъехал к Тристану и, весело приветствуя его, посетовал на неудачу в охоте; и только боги ведают, чего стоило Тристану ответить на простые сердечные слова своего друга. Он ждал, что Эссилт разоблачила его и его сразу же схватят: отсрочка же оставляла ему некоторую свободу для действий. Всадники вернулись во дворец; Тристан все искал способа дорогою переговорить с Эссилт, но она избегала его.
Вечером он подошел к ее покоям. Он и сам не знал, что скажет принцессе, он хотел лишь одного – увидеть ее. Бранжьена встретила Тристана с суровым лицом.
– Я хочу поговорить с твоей госпожой, – сказал Тристан.
– Госпожа не желает видеть вас, – коротко отвечала Бранжьена.
Тристан сделал нетерпеливое движение, словно собираясь отстранить ее; но Бранжьена, смело глядя ему в глаза, встала прямо перед ним. Тристан знал, что она скорее умрет, чем уступит ему. Опустив голову, он вышел.
В каждом встречном ему чудился тот, кто послан схватить его; Тристан не стал бы сопротивляться, он был бы даже рад, если бы смерть избавила его от муки, которую он испытывал. Он с безразличием косился на попадавшихся ему по пути придворных, но сделал крюк, только чтобы избегнуть Аэльрота, с оживленным лицом спешившего куда-то. Все его существо рвалось к Эссилт, которая была для него запретна, и душа Тристана была отравлена странной, прежде им не изведанной тоской, от которой хотелось выть и биться головой о стены.
С трудом нашел он покой во сне, но всякий шорох заставлял его вскакивать и настороженно прислушиваться. Незадолго до рассвета его разбудило хлопанье крыльев; Тристан, повернувшись на постели, заметил, что на окне сидит большая черная ворона. Он досадливо сморщился и потянулся за первым попавшимся под руку предметом, чтобы швырнуть его в надоедливую птицу. Ворона следила за его движениями с почти человеческим любопытством, а когда Тристан бросил в нее ножны от кинжала, те неожиданно рассыпались в воздухе горстью серого праха.
Ворона, насмешливо каркнув, снялась с места и сделала круг, словно призывая Тристана следовать за ней. Поняв, что это за птица, витязь тихо поднялся и вышел во двор замка. Ворона летела перед ним, громко каркая; Тристан шел, не выпуская из рук верного меча. Они дошли до небольшой рощицы, скрытой от посторонних глаз; от реки, протекавшей совсем близко, поднимался густой белый туман. Ворона скрылась в нем; Тристан ждал с бьющимся сердцем – и ведьма с побережья шагнула из светлой дымки ему навстречу.
– Тристан из Лионеля, – сказала она, – ты заставляешь себя ждать.
– Здравствуй, ведьма, – промолвил Тристан в ответ. Он сделал все, чтобы голос его звучал твердо, но помимо его воли в нем слышалась дрожь, унять которую он был не в силах.
Ведьма захохотала.
– Кума моя, водяная крыса, рассказала мне, что ты был у озера; теперь тебе не миновать смерти, хоть ты и носишь чужое тело.
– Теперь оно мне ни к чему, – отозвался Тристан, – так верни мне мой облик.
– Ишь ты! – вскрикнула ведьма с восхищением. – Не слишком ли ты много воображаешь о себе, витязь? Тебе не удастся провести меня: я вижу тебя насквозь! Я читаю твои мысли, Тристан, – проговорила она, приблизив свое лицо к его лицу. Тристан отшатнулся. – Тебе не уйти от меня, нет!