— Это Сашка! — сказала приятельница и приложила трубку к уху.
Звук у дорогущего мобильника был не слабый. И песенные хиты, и голос собеседника малюсенькая трубочка воспроизводила с несоразмерной габаритам мощью. Стоя в шаге от Анюты, я слышала Сашку не многим хуже, чем она сама. Поэтому приятельнице не пришлось объяснять мне причину изменения запланированной программы.
— Ты слышала? — спросила она, выключив трубку.
Я кивнула.
Сашка «осчастливил» мамочку сообщением, что он то ли вывихнул, то ли сломал ногу. Видимо, студенческая жизнь в общаге била ключом, при этом прицельно попадая в болевые точки, узлы и суставы. Вообще-то, взрослый мальчик хотел разобраться с возникшей проблемой самостоятельно, но раз уж мамочка все равно узнала о том, что он в городе, то счел возможным приобщить ее к предстоящему посещению травмпункта.
— Маленькие детки — маленькие бедки! — вздохнула Анюта. — Придется вам ехать в Машковку без меня. Слава богу, тебя Светлана Леонидовна тоже хорошо знает, так что не прогонит. А я возьму машину — и за Сашкой, свожу его на рентген в травмпункт.
— Может, тебя подвезти? — спросила я.
— Нет, вам не по пути, мне в центр нужно. Черт! Сколько же я туда буду ехать, с вечерними-то пробками!
Мы вместе вышли на улицу, и тут Анютин мобильник опять разнылся.
— Ну что еще?! — неласково гаркнула она.
Звонил снова Сашка. Оказывается, мамочка не совсем правильно его поняла, до травмпункта мальчик уже добрался самостоятельно, но там выяснилось, что обязательным условием приема является наличие у потенциального пациента не только травмы, но и паспорта. Сашкин основной гражданский документ лежал дома, причем он и сам не помнил, где именно, так что Анка, прежде чем лететь в травмпункт, должна была устроить в доме тотальный обыск. С учетом квадратуры многочисленных помещений фамильного особнячка процесс мог затянуться надолго. Анюта, чертыхаясь, вернулась в дом, а я, Ирка и Юля с Васенькой на руках поехали в Машковку.
По дороге обсуждали Сашкино поведение.
— По-моему, это самая натуральная детская ревность! — авторитетно заявила Ирка.
В детях моя подружка не очень разбирается, но в ревности кое-что понимает, так что я послушала ее с интересом.
— Сашка считает, что он для папы с мамой свет в окошке. Родители своего любимчика балуют, ни в чем ему не отказывают, вот Сашка и привык, что он в семье — главный.
— У Тороповых еще Танюшка есть, — напомнила Юля.
— Она маленькая девочка! А Сашка — сын, первенец! Его статус повыше будет! — возразила Ирка. — В общем, Саня привык, что он Его Высочество Наследный Принц, и тут вдруг неизвестно откуда появляется какой-то мелкий инфантик! Король-отец его усыновляет, королева-мать прижимает к сердцу и, едва услышав чихи и хрипы, бежит к лейб-лекарше.
— Шикарно излагаешь! — похвалила я.
— Конечно, взрослый баловень приревновал мамочку к новому малышу! Не удивлюсь, если никакой травмы ноги вообще нет, а перелом с вывихом Сашка выдумал, чтобы единолично приватизировать родительницу, — заключила Ирка.
Я вопросительно посмотрена на Юлю, ожидая, что няня вступится за Сашку, но она промолчала. Похоже, моя подружка не промахнулась с выводом. Иркин обличительный монолог заставил меня задуматься. Я так глубоко погрузилась в размышления, что даже не заметила, как мы пересекли городскую черту — а между тем ехали мы долго, минут сорок. Дорога, ведущая в спальный район и к элитным дачам в пригороде, оказалась забита автомобилями разной степени роскошности так плотно, что впору было позавидовать малоимущим пассажирам трамвая. Вагончики в отличие от машинок сновали по рельсам вполне живо.
— Куда дальше? Повернули на Машковку. Кто знает дорогу, командуйте! — попросила Ирка, прервав мои размышления.
Я сунулась к окошку, за которым уже было темным-темно, и развела руками:
— Я и днем-то тут плохо ориентируюсь!
— Не волнуйтесь, я знаю куда ехать! — успокоила нас Юля. — Сейчас направо, потом еще раз направо, а через два квартала будет площадь, там можно будет остановиться. Прямо к даче профессорши подъехать не получится, на соседнем с ней участке строительство идет, вся улица разбита тяжелыми грузовиками и строительной техникой. Вы, Ирина Иннокентьевна, нас подождете, а мы с Еленой Ивановной пешочком пройдемся, хорошо?
— Пешочком, так пешочком, — я не стала спорить, хотя скакать в потемках по колдобинам не слишком хотелось. Впрочем, выталкивать из колеи, оставленной каким-нибудь «МАЗом», Иркину «шестерку» хотелось еще меньше.
Пригородная Машковка, увы, не радовала. В отличие от славной патриархальной станицы Верховецкой модное дачное местечко с претензией на элитарность застраивалось не старым добрым квадратно-гнездовым способом, а в модерновой архитектурной манере. Ее автора хотелось поймать, обуть в модельные туфли на каблуках, нагрузить увесистой ручной кладью и в темное время суток отправить на принудительную прогулку по Машковке — с обязательным посещением всех до единого чек-пойнтов «яма», «канава», «лужа» и приемом грязевых процедур в виде душа из-под колес тяжелых грузовиков и ванн в их же неизгладимых следах. Вдобавок в строящемся поселке было плохо с освещением. Ковыляя вслед за Юлей по разбитой дороге, я чувствовала себя слабым тонконогим Бемби, ибо так же, как олененок, ориентировалась в потемках только на маячащее впереди белое пятно.
«Если не утонешь в грязи, не забудь поблагодарить няню за то, что она завернула Васеньку в приметное белое полотнище!» — посоветовал мне внутренний голос.
— Боюсь, оно скоро перестанет быть белым, — пробормотала я.
Начал накрапывать дождик, и надежда на то, что докторша-профессорша примет нас, слабела с каждой минутой. Я бы на месте Светланы Леонидовны ни за что не пустила в дом перепачканных гражданок, любая из которых могла бы позировать для вполне реалистичного портрета Смоляного Чучелка.
Однако уважаемая профессорша меня приятно удивила. При виде нашей группы, пачкающей ее крыльцо, она не захлопнула дверь и, обойдя вниманием взрослых, сразу же откинула угол одеяла, чтобы взглянуть на малыша. Я начала бормотать слова приветствия, и тут Светлана Леонидовна удивила меня вторично:
— Васенька, кажется? Ну как мы себя чувствуем? — строгим докторским голосом спросила она.
— У него температура, тридцать восемь и две, — машинально ответила я, не скрыв удивления, которое у меня вызвала такая потрясающая проницательность.
Слыхала я, что наша профессорша безошибочно диагностирует заболевания дыхательных путей по тонким нюансам младенческого сопения, но чтобы с ходу угадать имя нового пациента — это уже было выше моего понимания! Не знай я, с каким неодобрением Светлана Леонидовна относится к разным знахарям-экстрасенсам, решила бы, что она сама из их числа.
Разумеется, я спросила:
— А откуда вы знаете, что это Васенька?
— Я никогда не забываю своих маленьких пациентов, — высокомерно ответила профессорша.
Она посторонилась, пропуская нас в дом, и даже ничего не сказала по поводу грязных следов, которыми мы с Юлей в четыре ноги расцветили светлый меховой коврик «под далматинца».
— Все ясно, похоже, Маша уже успела устроить своего Васеньку под наблюдение к нашей профессорше по рекомендации Димы Торопова, — шепнула я Юле. — Тем лучше!
— Все хорошо, — подтвердила мое мнение сама Светлана Леонидовна после осмотра малыша. — Говорите, у мальчика был жар? Странно, сейчас у него нормальная температура, и никаких признаков острого заболевания я не наблюдаю. Вполне здоровый ребенок! Даже не скажешь, что он недавно перенес бронхит. Кстати, девушка, не вздумайте снова завернуть ребенка в это одеяло, оно уже сырое. Не хватало во второй раз наступить на те же грабли!
Профессорша строго посмотрела на меня:
— Куда вы смотрите, Лена? Разве я не рассказывала вам о плюсах и минусах натуральной овечьей шерсти?
— В смысле? — я растерянно хлопнула ресницами, но мне хватило секунды, чтобы сообразить: — Так это вы про Васеньку рассказывали? Это он заболел бронхитом из-за того, что намокла шерстяная подстилка в его коляске?
Эта информация была столь перспективной для далеко идущих выводов, что я погрузилась в ее осмысление немедленно. Неразговорчивая няня мне не мешала, на обратном пути по скользким тропам машковского грязевого курорта я услышала ее голос только однажды — когда с ускорением проехала на ногах по глинистому склону очередной канавы и таким образом случайно сократила расстояние между нами с пяти метров почти до нуля. Я с трудом затормозила, выправляя равновесие, закачалась, как тонкая рябина, и услышала, как Юля негромко говорит:
— Мы уже возвращаемся.
В этот момент я — все еще в образе подверженной колебаниям рябинки — неловко взмахнула веточкой, то есть рукой, и толкнула Юлю под руку. Она вскрикнула и выронила телефон.
— Мы уже возвращаемся.
В этот момент я — все еще в образе подверженной колебаниям рябинки — неловко взмахнула веточкой, то есть рукой, и толкнула Юлю под руку. Она вскрикнула и выронила телефон.
— Ой, прости, пожалуйста! Сейчас подниму! — я согнулась, как рябинка в совсем уже штормовую погоду, но упавшего телефона не увидела.
— Найдем, не волнуйся! Он где-то здесь! — засуетилась я, успокаивая расстроенную няню.
Как бы не так! Мы искали, искали, а проклятый мобильник как сквозь землю провалился!
— Не переживай, у Ирки в машине есть мощный фонарик! — сказала я. — Возьмем его, вернемся сюда и отыщем твою трубку. Никуда она не денется, никто не возьмет — улицы пустые, как в чумном городище.
— Ой! — Юля снова вскрикнула.
— Нашла? — удивилась я.
Нянин возглас был не радостным, а болезненным.
— Ногу подвернула! — пожаловалась она. — Ой, больно!
— Какой-то день сегодня… неблагоприятный для конечностей! — вздохнула я. — Сначала Сашка ногу повредил, потом ты!
— Возьмите, пожалуйста, Васеньку! — перебила меня Юля.
— Да, конечно!
Я поспешно подставила руки под сверток с мирно посапывающим малышом, и мы двинулись дальше — прихрамывающая няня и я, отягощенная младенцем, опасающаяся грохнуться вместе с ним в дорожную грязь и потому ступающая мелкими шажками японской гейши.
Ирка скучала в машине: площадь перед уже закрывшимся магазином пустовала, смотреть было решительно не на что. Зато в ближайшем проулке происходило что-то интересное — оттуда доносились громкая музыка, шум голосов и звон бокалов.
Она опустила стекло, присмотрелась, прислушалась и решила передвинуть машину на десяток метров в сторону, чтобы оказаться поближе к празднику жизни.
Звуки песен, плясок, обильных возлияний и их традиционных для России последствий в виде удалого мордобоя слышались со стороны небольшого двухэтажного домика в смешанном стиле. В экстерьере здания в высшей степени демократично сочетались норманнские зубчатые башенки и старославянская крыша из натуральной соломы — остро модная новинка, попадающая под определение «хорошо забытое старое». Окошки в частом оловянном переплете приветливо сияли желтизной, образующей идеальный фон для прыгающих черных теней.
— Ой, горилка! Ты, горилка! — вопил музыкальный аппарат дурным голосом Верки Сердючки.
На веранде группа разгневанных мужчин шумно выясняла судьбу пропавшего миллиона, во множестве употребляя выразительные слова «откат» и «распил».
Эта терминология коррупционеров ввела в заблуждение Егора Петровича Пряхина — шустрого дедка, построившего свой маленький бизнес на подбирание в зоне обитания богачей всего, что плохо лежит. Угрызений совести по поводу своей незаконной деятельности Петрович не испытывал, так как по-прежнему свято верил в высшую социальную правоту лозунга «Экспроприируй экспроприаторов!» Однако афишировать свои разрушительные труды старик не собирался, потому как уже неоднократно бывал бит разгневанными собственниками.
В то время когда классово чуждые пролетариату мордобойцы на веранде с чувством поминали исчезнувший миллион, труженик Егор Петрович под шумок зубилом скалывал с основания кирпичного забора угловатые пластины натурального камня. Этот экологически чистый строительный материал пользовался устойчивым спросом и у состоятельных фазендейро, и у представителей угнетенных классов. На данную конкретную партию камня Егор Петрович получил заказ от бригадира молдавских гастарбайтеров, который втайне от хозяев-буржуев продал на сторону четыре куба песчаника, предназначавшегося для отделки фундамента декоративной беседки. Предприимчивый Егор Петрович подрядился снабдить не менее предприимчивого бригадира аналогичным камнем за полцены, что весьма устраивало всех участников процесса. Кроме, разве что хозяев особняка, по забору которого Петрович сосредоточенно тюкал под эмоциональные вопли Сердючки.
Понимая, что эти граждане будут к нему в претензии, дедок стучал молотком по зубилу точно в такт музыке и чутко прислушивался к голосам на веранде. Чей-то истошный обличительный вопль:
— Ты че сделал, козел?! — заставил пугливого Петровича выронить молоток.
Дрогнувшей рукой он автоматически пригладил бородку, о которой до сих пор думал, что она придает ему сходство не с козлом, а с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, и насторожил уши пуще прежнего.
— Распилил лимон, гад?!
Плохо разбирающийся в механизмах и понятиях современной отечественной экономики, Петрович немедленно вспомнил цитрусовое деревце в деревянной кадке, которое он под покровом ночи аккуратно изъял из каменной насыпи псевдояпонского садика в соседнем квартале. Сам лимон под видом гораздо более экзотического авокадо был продан не искушенной в садоводстве хозяйке нового дома с зимним садом, а с простецкой деревянной кадкой Петрович и впрямь поступил сурово: не распилил, но порубил ее топориком и спалил в буржуйке для обогрева собственной хибары.
— Убью скотину! — бешено рявкнул гневливый тип, в предыдущих своих репликах нехорошо поминавший козла и гада.
Он явно не праздновал День защиты живой природы.
— Сам скотина! — опасливым шепотом свистнул Петрович и, отложив от греха подальше инструменты, принялся проворно складывать в тачку неправедно добытые камни.
На веранде продолжали гневно орать. Подпольный экспроприатор налег на ручки тачки и, пригибаясь, направил свой колесный транспорт в ближайший переулок. Там было темно и тихо, уютно хлюпала под подошвами кирзовых сапог жидкая грязь, мелодично скрипела тележка, и боязливый пролетарий почти успокоился.
Вынырнувшая из-за угла «шестерка» с Иркой за рулем неожиданно для обоих оказалась в тылу у отступающего Петровича. Предупреждая о своем приближении, Ирка нажала на клаксон и включила дальний свет. Петрович, все страхи которого мгновенно ожили, взвизгнул и, как заяц, заметался в потоке слепящего света, рассыпая по дороге камни. Не сообразив остановиться, Ирка протянула машину еще немного вперед. Это было так похоже на неотступную погоню, что старый пролетарий не выдержал, психанул и с криком:
— Бей гидру империализма! — ринулся к «шестерке» с зубилом.
Четырехколесная гидра империализма производства Тольяттинского автозавода издала громкий свистящий звук и осела на правый борт.
— Ты что делаешь, придурок ненормальный?! — возмущенно заорала Ирка, дергая дверцу.
Она уже сообразила, что ненормальный придурок только что пробил ей правое переднее колесо.
Поднаторевший в уличных стычках старый пролетарий Егор Петрович, не теряя времени, метнулся во тьму неосвещенного квартала. Частый топот и плеск потревоженных сапогами луж быстро удалялись, и когда багровая от злости Ирка, едва не выкорчевав с корнем заклинившую дверцу, разбуженным февральским мишкой вылезла из машины, все звуки, кроме сопровождающих богатую тусовку с плебейской дракой, совершенно стихли.
— Нормально, да? — со слезой в голосе вопросила Ирка, попинав ногой спущенное колесо. — И это мирный край непуганых миллионеров?!
Запаски у нее не было. Не было и надежды на то, что кто-то из непуганых миллионеров подаст ей на бедность колесо от старого «жигуленка».
Адресовав безразличным тучкам несколько сложно закрученных ругательных предложений, Ирка обошла покалеченную машину, бухнулась на водительское место и обнаружила, что минуту назад сама сломала дверной замок. Это открытие заставило ее подкорректировать едва сформировавшийся план: до завтра оставить машину, не способную двигаться своим ходом, в дикой буржуйской местности и уехать в город на попутке. С учетом невозможности эту самую машину запереть, глагол «оставить» имело смысл заменить на более жестокий — «бросить». Впрочем, «шестерка» была застрахована и от поломок, и от угона, так что материальный ущерб незадачливой автовладелице не грозил, а с моральным — ностальгией по старому авто — она могла примириться.
Чего ни в коем случае нельзя было делать, так это бросать в открытой всем ветрам и злоумышленникам машине здоровенный лохматый букет из колосьев, сформированный Моржиком и Коляном в соревновательном режиме с менее изобретательными косарями, в джентльменских наборах которых не нашлось скотча. Сноп был не просто сноп, а Приз и, следовательно, Предмет Гордости. А к мужской гордости Ирка всегда относилась с большим уважением.
Царапая руки колючими стеблями, она выволокла карликовую копну из машины и тихо выругалась. Начавшийся дождик грозил непоправимо испортить сухую мужскую гордость. Ирка снова сунулась в машину, обшарила острым взглядом салон и сказала:
— О!
Ее собственная белая куртка, в ходе шпионского набрюшного слалома между стогов украсившаяся некрасивой дырой в районе застежки, валялась под сиденьем.