– Нервы, как у барышни.
– …
– Да шучу я, шучу. Не надо нас считать какими-то… животными. Как будто я не через это прошёл. Волками, бывало, друг на друга смотрим, кто постарше, – сами на себя в зеркало: шпик? не шпик? А главное, доказательств ни у кого никаких, и работать надо. А как работать? Если нет доверия? Берёшь и работаешь. Без вариантов.
После этого разговора доцент Энгельгардт сбегал в магазин и, не отлынивая, выпил с дядей Мишей и Кошкиным. Он чувствовал себя таким хрупким, как будто уже разбился на части, и думал: как странно, что эти двое поселились вместе.
Когда он вернулся в гостиницу ночевать, полковник Татев лежал на бильярдном столе (чего, конечно же, нельзя делать), лежал, раскинув руки, со стаканом под рукой. (И стаканы ни в коем случае не ставят на бильярдное сукно.)
Саша молча посмотрел и пошёл к себе.
Саша не решился наводить справки… нехорошо как-то, некрасиво, пусть, если захотят, расскажут о себе сами, пусть даже и наврут, что хотят… Саша не решился, а вот полковнику Татеву его верный vaio много чего наболтал. У фон Плау биография была образцово-увлекательная: Первая мировая, Гражданская, военная разведка, особый отдел, контрразведка, закордонная работа и промышленный шпионаж, полпредство ОГПУ то в Сибири, то в Средней Азии, то в Саратовской области, – где трудовой и жизненный путь старшего майора ГБ завершился в сентябре 1937 года. Послужной список Кошкина выглядел попроще, а петлицы и нарукавные звёзды – посерьёзнее. Подробных сведений о нём не было нигде. До ВКП(б) и Кошкин, и фон Плау были анархо-коммунистами, но вряд ли встречались. Фон Плау умер на допросе. Кошкин после ареста погиб при невыясненных обстоятельствах.
У Зоркого хорошо или не хорошо получалось служить нескольким хозяевам, но он это делал. Со своим значком клоун для XXI века и ночной кошмар для воскрешённых, он был бесполезен как осведомитель. А вот, например, провокации? Другое дело; можно было бы посредством Зоркого исполнить идеальные провокации, возникни в них у полковника Татева нужда. (А полковник, когда граждане и ответственные лица всё настойчивее интересовались, собирается ли ФСБ что-нибудь делать с нарождающимся революционным движением, не забывал подчеркнуть свою принадлежность к ну совсем другому отделу. «Нашёл кого спросить», – со смехом говорил он одному майору, второму майору и третьему (старшему) тоже; и вообще любому, кто сунулся. И многие совались? Да. Профильтровал Олег Георгиевич город, ничего не скажешь.)
Зоркий маялся на посылках, на побегушках, можно утверждать, что полковник Татев, давая поручения бывшему оперуполномоченному, держал в уме, что тот отчитается также перед Кошкиным и фон бароном и хорошо, если только перед ними.
Интересно так жить, постоянно иметь при себе двадцать вариантов развития событий, помнить, кому, что, при каких обстоятельствах и зачем говорил, к чему и по какой причине это привело, и правильно ли была определена причина – и не вышло ли так, что какое-то постороннее неучтённое влияние сильно эту причину исказило. А последствия? Последствия не должны разбегаться, как невоспитанные собаки.
Это даже не шахматы. Это даже не покер.
– Товарищ Татев…
– Да?
– Посмотрите, вот он. В сером костюме. Нас увидел, сейчас уйдёт.
– Он тебя знает?
– Конечно. Мы все друг друга знаем. Плохо, что они на легальном положении.
– Ты тоже на легальном положении.
– Зачем же вы сравниваете?
Полковник Татев и Зоркий сидят среди тёмных личностей в самом тёмном углу пивной напротив городского парка. Пивная разительно отличается от AMOR FATI. Это ещё не то заведение, где подонки общества собираются, чтобы обновить криминальную хронику, но уже не те тихие удовольствия, которые можно отнести к социально одобренным формам досуга. Одинокой девушке здесь было бы стрёмно, а к двум взрослым мужикам никто не станет цепляться.
– Зря мы так открыто встречаемся.
– Это ничего. Я не прячусь. Ты всё запомнил?
– Запомнил, да. Товарищ Татев… Вы мою докладную прочли?
– Это не докладная, Зоркий. Это роман в модном вкусе. Унылая правда жизни, которая уже на десятой странице приводит к утрате читательского доверия. Ты в тренде.
– Что?
– Не пиши больше… отчётов. Мне их хранить негде.
– …И как мне отчитываться?
– Ну не картинками же. В устной форме. Хотя, – полковник задумывается, – картинки – тоже хорошо. Фотографируй.
– Меня по-другому работать учили, товарищ Татев.
– А меня, по-твоему, кто учил? Делай, что говорят.
Они расстаются. Полковник Татев выходит на улицу, курит и озирается, прикидывая, куда пойти: прямо или направо, по склону вверх. По небу несутся быстрые тучки, а по влажному асфальту дороги – жёлтые листья, принесённые ветром из парка. В тучах уже проступает ноябрьский свинец. Листьев уже много. Ладно, говорит полковник сам себе и идёт направо. Телефонный звонок («что-что? понятно») меняет его планы. Он останавливает… всё-таки странные эти корочки нового образца: надо же додуматься так радикально поменять цвет; и внутри торжество технологий… останавливает машину. Едет на Тракторную. Но в дворике по адресу Тракторная, 10 нет уже никого, кроме Марьи Пет ровны. Которая сидит прямо на земле, привалившись к железной бочке, и горько плачет.
– Видишь, к чему упрямство приводит, – говорит полковник. Балансируя палкой, он устраивается рядом, выпрямляет ногу и прикуривает две сигареты. – Пожаловалась бы дяде Олегу сразу, – он даёт ей сигарету, – не пришлось бы теперь слёзы лить. Чего они от тебя хотели?
– Ничего. Припугнули.
– Ну не реви, меня это возбуждает. Как тебя вообще угораздило?
– …
– Я храню чужие тайны. Моему слову можно верить.
– …Я с ним встречалась. Догадываюсь, о чём ты хочешь спросить. Лучше не надо.
– Я бы и не спросил.
– …
– И почему расстались?
– Ему фиолетово на чувства других людей. А сейчас… Но он-то сам ладно… А вот его друзья… Там есть один. Страшный человек.
– Опасный?
– Нет. Он страшный.
– А в чём разница?
Марья Петровна сперва думает.
– Мой отец купил недавно на кухню набор ножей, профессиональных. И в итоге никто, кроме него, этими ножами не пользуется – чтобы без пальца не остаться. Вот это опасный. А если представить, что такой нож ещё сам по себе порхает, так что не убережёшься, даже когда его не трогаешь, – то это будет страшный.
– …И чего такой страшный может от тебя хотеть?
– Не знаю.
– …
– Я думаю, он старается подгрести под себя всё, что попалось. Ну типа вдруг пригодится. Есть такие запасливые, которые верёвочку с торта развяжут и приберут, хотя у них уже сто этих верёвочек… Ну пойди ты, купи моток нормальной, если так надо, нет, будет по ошмётку говно собирать. Ты понимаешь, о чём я. Ты сам такой.
– Понимаю, о чём ты. Не совсем такой.
– …Мне просто понравился парень, и погляди, к чему это привело.
– Это всегда приводит к чему-то схожему.
– Мне казалось, что можно как-то… предположить варианты. Обезопасить себя. Заранее понять, чего ждать.
– Ты явно добилась успеха.
– У него на лбу не написано, что он боевик. Воскрешённый – и что с того, что воскрешённый? Нормальный парень. Почти всё было нормально.
– Кроме того, что ему фиолетово?
– Такие вещи замечаешь не сразу. А когда замечаешь, не сразу веришь. А когда придётся поверить, можно найти уважительную причину… и ещё одну, попозже. А потом, когда станет настолько поздно, что никакие причины не понадобятся, так вообще…
– Ну да. Как-то так.
– А потом появляешься ты!
– Это мне спасибо такое?
– Случайно тогда мимо шёл, да? Искал библиотеку?
– А что тебя не устраивает?
– Меня такие вещи бесят.
– Могу порекомендовать сертралин.
Полковник достаёт из кармана кожаный пенал, а из пенала, покопавшись, – коробочку антидепрессантов. Марья Петровна разворачивает инструкцию и внимательно её изучает.
– Смотри, что здесь в побочных: ночные кошмары, суицид и кома.
– Ты всегда читаешь мелкий шрифт?
– Я всего лишь —
– Да. Тебе всего лишь кажется, что можно себя как-то обезопасить.
– Очень смешно.
– Смешно, но невесело. Сюда тебя зачем привезли?
– Не знаю.
– Ну конечно же знаешь. У них здесь тайник.
– Да. Был. Партийный склад оружия в количестве двух пистолетов.
– И всё?
– Про гранаты шла речь. Не знаю, достали или нет.
– Деньги?
– Деньги? Лихачу, бывает, сигарет купить не на что.
– Лихач? Твой бывший? Кто он в БО?
– Не знаю! Мы просто встречались.
– Для «просто встречались» ты слишком осведомлена.
– Может быть, не так хорошо, как ты, Олег Георгиевич.
Полковник Татев лезет за удостоверением.
– Я знаю, кто ты. Вера Фёдоровна мне сказала.
– А кто сказал ей?
Марья Петровна пожимает плечами и смотрит прямо перед собой.
– Ну что, дочь простого инженера… Ты не думала, что они на экспроприациях деньжат подкопят и сделают теракт на вашей водокачке? И папа твой под суд пойдёт, если жив останется?
– А кто сказал ей?
Марья Петровна пожимает плечами и смотрит прямо перед собой.
– Ну что, дочь простого инженера… Ты не думала, что они на экспроприациях деньжат подкопят и сделают теракт на вашей водокачке? И папа твой под суд пойдёт, если жив останется?
– У нас не водокачка.
– Да, да. Водоканал. И главный инженер на нём – отец революционно настроенной идиотки.
– Ты не понимаешь. Ты привык к современным. Для тебя терроризм – взрывы в метро и в автобусах.
– Эти тоже скоро поймут, что в XXI веке убивать людей в автобусах значительно легче, чем губернаторов.
– Но им важно убивать губернаторов.
– Так и что? Люди из автобусов ходят на выборы.
– …Тогда почему их не допрашивают?
– Никто их не будет допрашивать. Без прямого доноса.
– Я не донесу, если ты об этом.
– Есть о чём доносить? Ты при планировании покушения присутствовала? Или при исполнении? Можешь опознать?
– …
– Да ладно, Маш. Мне без разницы.
– Марья Петровна.
– Будь ты проще, Марья Петровна. Вот погляди на меня. Я сейчас попал в поток… в поток чего?
– Канализации.
– Нет, я хотел сказать, в поток событий. Меня затягивает в какие-то ненужные события, и чем больше я буду дёргаться, тем сильнее будет тянуть. Поэтому я —
– Поэтому ты не делаешь вообще ничего. Утонуть не боишься? Если это вдруг река, а не болото?
– Я всегда исхожу из худшего варианта.
– …Послушай… Скажи мне… А это всегда так?
– Как так?
– Ну, бестолково.
– В большинстве случаев.
– Мне бы жилось спокойнее, если бы я знала, что у всего есть дальняя причина. Ну вот сидит где-то мировое правительство и решает: этому призы-акции, этого по башке, и Марью Петровну по башке тоже, на всякий пожарный… И чтобы всё чётко. И во всём – точность и логика. Как в марксизме.
– Кто б подумал. Ты веришь в теорию заговора.
– Лучше уж заговор, чем так, что вообще не знаешь, чего ждать.
– А при чём тут марксизм?
– Там тоже всё продумано.
– Наверное, поэтому он и провалился…Эти ребята разве марксисты?
– Нет. Ну и что?
– Ничего. Я ещё помню людей, которые читали Маркса, а не только имели о нём мнение.
– Нет, Олег Георгиевич. Эти твои люди получали за Маркса зарплату. А читаем его мы.
– Нормально ты его читаешь, если мировой заговор под кустом мерещится. Маша! Да подожди!.. Стой, – полковник Татев хватает Марью Петровну за руку. – Усвой главное: нет никаких заговоров. Есть только хаос. И ты в нём не выживешь, если будешь верить… в причинно-следственные связи.
– …Если мы ещё немножко вот так посидим на холодной земле, а завтра тебя прихватит, ты не увидишь здесь связь?
– Действительно, вставай давай. Помоги. Спасибо. На определённом уровне уже нельзя проводить бытовые аналогии. Они… ну, они искажающе упрощают. И потом, я не говорил, что таких связей нет. Я сказал, что не надо делать на них ставку… Слушай, не беги так. Ты же видишь, дядя калека… Нельзя рассчитывать на логику, если речь идёт о людях. Та же выгода… Человек, может, и знает, что выгодно подождать и взять рубль, но если у него пять копеек под носом, он их всё равно хапнет… ну, про рубли-копейки это я так, образно… Будет знать, что кранты рублю, но хапнет, хапнет… копейку эту сраную… Извини. Почему по этой проклятой Тракторной никогда никто не ездит?
– Потому что не образному рублю кранты, а отечественному производству. Из-за таких, как ты, и вашей трусости.
– Не понял.
– Чего ты не понял? Тебе сколько лет? Ты какой стране присягу давал?
– Уже этой.
– …
– Интересно, а твои ровесники в тридцатые тоже вздыхали о золотых деньках царского режима? Какой незамутнённой была вода, голубым – небо и всходы озимых – дружными?…Идёт дороженька вдоль пригорочка, на пригорочке – церковка, в церковке – лавочка —
– Трепло безыдейное.
– Сама дура. Прежде чем Советский Союз возрождать, подумала бы, почему он от плевка развалился.
– Ты же из органов! Ты-то должен знать, что не от плевка!
– Так это смотря с какой силой плевать. Из-под ближайшего-то куста… Мировая закулиса… – Полковник слаженно стучит словами и палкой; в каждом его движении – изобретательная лень. – Похоже, впустую я с тобой разговаривал, Марья Петровна. Ну наконец-то. Эй, эй! Тормози, зараза!
Они доезжают до Соборной площади, расстаются, и Марья Петровна (мрачнее тучи) идёт к себе в биб лиотеку, а полковник Татев (с ясной улыбкой) – с визитом в УВД, причём на ходу бормочет: «Степень готовности? Конь не валялся. И кого это волнует? Думаю, что никого». И он начинает напевать: «Это был прогноз погоды после выпуска новостей…»
В очередной раз Саша получил по голове аккуратно в тот день, когда начал подозревать, что все, даже и филькинские следователи, о нём забыли. Но вот ударило. И никто не спас.
Да, грянул гром не из тучи, а из навозной кучи.
Перенявший у Татева привычку приходить за Wi-Fi в AMOR FATI, именно там доцент Энгельгардт узнал о своём новом статусе.
Вошёл в соцсети – и узнал.
Не скажем, что в глазах у него всё поплыло, но какое-то время Саша смотрел на экран и видел слова, не понимая написанного. Здесь было всё: что он мутный. Что он скользкий. Что он выдал режиму имена подпольщиков. Что он привёл мэра Пилькина под пули убийц. (Да не Пилькин, поправляли в комментариях, а Филькин, правда-правда, реально есть такой городок… где?.. Ну где-то здесь… Нет, не за Уралом.) Что он, Саша Энгельгардт, не разлей вода с кровавой гебнёй. (Тут он читать не стал; нет-нет, никаких подробностей.) Виталик Биркин в своём блоге защищал его так лениво и аккуратно, что любому становилось ясно, что только великодушие и жалость понуждают Биркина покрывать продажную мразь. (За великодушие Виталика и ругнули, но с пониманием.) Люди, присылавшие Саше фотографии своих детей и котиков, торопились крикнуть, что всегда предчувствовали нечто подобное. Многолетние корреспонденты и залётные правдорубы высказались, одинаково не подыскивая слов, и даже какой-то интернет-туз, прислушавшись к звону, состряпал остроумную реплику про «туриста в штатском».
Саша поглядел по сторонам. Филькинские декораторы взяли за образец стиль голой функциональности. Им очень хотелось её приодеть, и было видно, как буквально на каждом шагу они сами себя бьют по рукам: вместо репродукций Кустодиева или трёх ржавых железяк – компромиссные краеведческие фотографии; весёленький цветок, не герань и не кактус – на том месте, где в столице не поставили бы ничего. Приблудного кота никто гнать не стал. Этот кот сейчас уселся у Саши в ногах и как будто бы сморкался.
– Не помешаю?
Нехотя Саша поглядел в честные серые глаза полковника Татева. Не скажешь ведь человеку, который спас тебе жизнь, что лучше бы его и вовсе на белом свете не было.
– Что с тобой такое?
– Я, оказывается, твой агент.
– Платный?
– Это не смешно!
– Смешно, но не тебе.
Полковник заглянул в Сашин ноутбук и фыркнул.
– Как же жить? – спросил Саша, чувствуя, что вот-вот заплачет. – Как мне жить?
– Как вокруг тебя люди живут, так и ты живи. Читай свои лекции, ходи на митинги. В фейсбучок пости.
– Не хочу!
– Хочешь как я?
– Нет.
Одни верят в существование бесчеловечной и прогнившей насквозь системы, другие – в непонятых и тёмных, но всё же рыцарей, и каждый в глубине души знает, что только и хрустнут его обывательские косточки, окажись он в ненужное время в ненужном месте: чьим-то родственником, чьим-то подчинённым, владельцем не той машины, квартиры, собачки, привокзальной лавочки… Саша разделял все предрассудки своего круга и всё больше привязывался к полковнику Татеву. Расправа счёл нужным его предостеречь.
– Полковник дурной человек, держись от него подальше. Покалеченный, испорченный.
– Он испорченный, но не гнилой. Если ты понимаешь, о чём я.
– Ты сам-то себя понимаешь?
«Я, наверное, не смогу жить, если себя пойму».
– Понимаю.
Расправа тогда сказал: «Ну, смотри сам», а Саша кивнул и подумал, что не много же увидит, и какой прок в том, что – своими глазами. Теперь он смотрел на человека, из-за которого пошли трещинами и Сашина жизнь, и Сашина картина мира, и человек этот пил кофе (столик в кафе, посуда на столике – единственное, что не треснуло), улыбался. За руку – которую он, вполне возможно, к случившемуся безобразию приложил – не схватишь. Нет, не прикладывал.
– Что мне делать?
– Ничего. Ждать, пока всё уляжется.
– Но меня сексотом называют!
– Ты знаешь, что это не так.
«Не так»! Можно подумать, свет полон высокомерных удальцов, с естественностью дыхания плюющих на общественное мнение. Как же тут плюнешь, зная, что попадёшь не куда-то в пространство, на страницы социологических опросов, а в собственную френд-ленту, в друзей, коллег, студентов и аспирантов, соседей по даче, потенциальных работодателей, в конце концов. Как будут удивлены и расстроены все эти люди, какие у них сделаются лица, когда он подойдёт поздороваться.