Отряд - Посняков Андрей 70 стр.

- Хозяин, водица-то у тебя кончилась!

- Сейчас принесу… - Лишь сверкнули голубизною глаза.

Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:

- Наклонися, солью.

Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.

- Эх, хорошо!

Отфыркиваясь, поднял голову:

- Тебя как звать-то, краса?

- Марьюшка, - потупила очи дева. - Марья.

Глава 4 Прочь!

Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, - то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна - последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.

Всю неделю - пока работал Прохор - девчонка постоянно прибегала в кузницу - то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.

- Вот спасибо, Марьюшка! - Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. - Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.

Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал - совсем, мол, смутили девку.

Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него - пушистая телогрея, сверху - шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь - боярыня, - видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.

Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег - сапоги почистить. Скосил глаза - ага, девица тут как тут:

- Далеко ль собрался, Проша?

- Домой, - молотобоец улыбнулся. - Ну, куда же еще-то?

- А далеко ль ты живешь?

- Да недалече…

- Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!

Денек и впрямь выдался чудный - с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой - хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.

- Так тебе и надо, Анчутка, - погрозила пальцем Марьюшка. - Не воробьев - мышей в амбаре лови!

- Прогуляться, говоришь? - Прохор сделал вид, что задумался. - Инда, что же - пошли! Только это… матушка не заругает?

- Не заругает, - засмеялась девчонка. - Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.

Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже - Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну - договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» - заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили - едва полдень миновал.

- Эх, что ж делать? - Прохор почесал бороду и махнул рукой. - Пошли!

Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом - молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:

- А вот сбитенек горячий!

- Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!

- Сбитень, сбитень!

- Пироги, с пылу, с жару - на медное пуло - дюжина! Подходи-налетай!

Прохор подмигнул девушке:

- Хочешь сбитню, Маша?

- Маша? - Марьюшка засмеялась. - Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное! - девушка перекрестилась на церковную маковку.

- Бабушка, говоришь? - усмехнулся Прохор. - Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?

- Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?

- Сейчас.

Парень поискал глазами мальчишку-сбитенщика, подозвал… Как вдруг, откуда ни возьмись, вынырнули трое нахалов в кафтанах немецкого сукна, подпоясанных разноцветными кушаками.

- Эй, сбитенщик! Налей-ко нам по стакашку!

- Эй, парни, сейчас моя очередь, - спокойно произнес Прохор.

Все трое обернулись, как по команде. Чем-то они были похожи - молодые, лет по двадцать, кругломордые, глаза смотрят с этаким презрительным полуприщуром, будто и не на человека вовсе, а так, на какую-то никчемную шушеру.

- Отойди, простофиля.

- Ой, Проша, уйдем, - уцепилась за руку Маша.

- Ого, какая красуля! - Один из парней ущипнул девушку за щеку. - Пойдем с нами, краса, пряниками угостим!

Вся троица обидно захохотала.

- Постой-ка, Маша. - Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам. - Эй, гниды! Это кто тут простофиля?

- Как-как ты нас обозвал?! - Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.

- А ну, отойдем поговорим! - Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.

Народ испуганно подался в разные стороны.

- А чего отходить-то? - Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.

Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож - в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.

Р-раз! - с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.

Два! - треснул третьему ладонями по ушам.

Тот аж присел, заскулил:

- Ой, дядька, бо-о-ольно!

Стукнув нахала кулаком в лоб - так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.

- От молодец, паря! - крикнул кто-то в толпе. - Осадил посадскую теребень!

- Счас! - Прохор вытер руки о полы кафтана. - Остатних тоже заброшу.

Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же - давно уже и след простыл. Да и черт с ними!

- Прошенька! - кинулась на грудь Маша. - А вдруг они бы тебя - ножиками?

- Не сделан еще тот ножик… - Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке. - Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!

- Да ну его, этот сбитень, - отмахнулась девушка. - Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.

- Пошли.

Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище - торговали прямо на льду! - красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.

- Да-а, - восхищенно протянул Прохор. - Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!

- То верно, - Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного. - Как ловко ты их раскидал!

- Я ж кулачным бойцом был, Маша!

Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво - пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля - и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик:

- Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?

- Кто говорит? - Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло. - Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся - пухлощекий, жирный, да и по возрасту - совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала - вот ворота, а вот поворот, - так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.

- За приворотным зельем, говоришь? - задумчиво переспросил Прохор. - А откуда ты про то знаешь?

- Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, - все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю - еще не приходил.

- И не придет, Маша, - Прохор вздохнул и понизил голос. - Убили его на Черторые во прошлую пятницу.

- У-убили? - Марьюшка всхлипнула. - Как убили, кто?

- Какие-то лиходеи.

А у девчонки уже дрожали плечи.

- Ефи-им… Хоть и не люб ты мне был, а все же…

- Ну, не плачь, не плачь, Машенька, - попытался утешить Прохор. - Чего уж теперь.

- Господи-и-и, Господи-и-и… - плача, причитала девушка. - Да за что же мне такое наказание… Сначала - один, потом - второй… Не хочу! Не хочу, чтобы был третий!

- Один, второй, третий… - Молотобоец покачал головой. - Загадками говоришь, Маша.

- Лучше тебе разгадок не знать! - Марья сверкнула очами. - Идем! Проводишь меня на подворье.

Возвращались молча, Марьюшка всю дорогу всхлипывала, и Прохор корил себе - ну, черт его дернул сказать про княжича! Похоже, сюда еще не дошли чертольские слухи.

Остановились у ворот, прощаться. Марья подняла заплаканные глаза:

- Ты меня прости, Прохор… За то, что вот так… погуляли.

- Что ты говоришь такое, Машенька?! Ты уж не плачь больше… Уж не вернешь княжича-то.

- То-то, что не вернешь… Ну, прощевай, Проша. Завтра увидимся.

- Может, сходим куда?

- Ежели батюшка к вечеру не вернется, - может, и сходим.

Прохору вдруг захотелось прижать к себе хрупкую девичью фигурку, вытереть ладонью заплаканное лицо, поцеловать в губы…

«Спокойно! - сам себе сказал парень. - Спокойно! Успеется еще все, успеется, не последний день на свете живем. А для расспросов - еще завтра день будет».

А назавтра не привелось Прохору возвратиться на кузню: всех троих вызвал к себе боярин Семен Годунов.

В обширной сводчатой зале ярко горели свечи, пахло воском, ладаном, еще чем-то церковным, может быть лампадным маслом. За покрытым зеленой бархатной тканью столом, в резном деревянном кресле с высокой, украшенной двуглавым орлом спинкой хмурился думный боярин Семен Никитич Годунов - «правое ухо царево».

- Ну вот. - Осмотрев стоявших на вытяжку подчиненных, Семен Никитич положил ладонь на кипу бумаг. - Прочел я ваши отчеты… М-да-а… писать вы горазды, а вот думать… Эх, молодость, молодость… Ты что, Иван, Леонтьев сын, не заметил, что у тебя один и тот же человек два раза упомянут?

Иван пожал плечами:

- Да как-то…

- Молчать! - Боярин ударил ладонью по столу. - Говорить будешь, когда дозволю.

- Слушаюсь, господине.

- Вот так-то! Что бы вы все без меня делали? В общем, так, Иван, Леонтьев сын. Человечка, тобой два раза упомянутого, я велел имать да в узилище приказное бросить. Как его… - Боярин покопался в бумагах. - Ага… вот… Михайло Пахомов… Из детей боярских, разорен, постоянных доходов не имеет… Неоднократно одобрительно высказывался за Самозванца, гнусно критиковал действия Боярской думы и самого государя Бориса Федоровича… Что глазами хлопаете? Думаете, кроме вас, у меня больше соглядатаев нет? Мигнул - эвон чего на Михайлу Пахомова надыбали! Говорят, и прелестные от Самозванца грамоты он распространял, да за руку не был пойман. Ну, ничего, ужо, завтра велю пытать… Так вот! - Семен Никитич обвел глазами притихшую троицу. - Сдается мне, этот Михайла как раз жир у покойников и вырезал! С цыганами одно время водился, а у цыган, сами знаете, медведей полно.

- Но… - Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.

- Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие - тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?

Ребята переглянулись:

- Еще не приходил.

- Что-то он припозднился сегодня. - Семен Никитич покривил толстые губы. - Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте - с обеда его государь видеть желает!

Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.

Иван в бессильной злобе сжимал кулаки - ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен - ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали - давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть - Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?

- Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, - нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.

Юноша вдохнул:

- Вот и я про то мыслю. Может…

Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся - и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…

- Проша, ты - к Ртищеву, а мы с Митькой - на Черторый, на Остоженку, - подходя к приказной конюшне, распорядился Иван. - Со Ртищевым о Михайле поговори… Впрочем, не надо, я сам с ним поговорю. Встречаемся перед обедней в приказе.

Взяв лошадей, друзья расстались: Митька с Иваном помчались к Остоженке, а Прохор - на Покровскую, к Ртищеву.

На Остоженке заглянули на постоялый двор, к Флегонтию. Тот, узнав Ивана, поклонился, велел служке принести вина.

- Некогда нам вина распивать, Флегонтий, - со вздохом заметил Иван. - Хотя, так и быть, наливай, кружечку выпьем… Ты чего такой хмурый?

- С утра служек послал на Черторый, за водицей…

- Что?! - Иван похолодел. - Неужто снова ошкуй кого-то задрал?!

- Да нет, не задрал. - Хозяин постоялого двора невесело усмехнулся. - Двух мальчонок в проруби нашли. Утопил кто-то.

Приятели переглянулись:

- А что за мальчонки?

- А пес их… Говорят, здешние.

Снег у проруби был красным от крови. Следы узких полозьев вели от ручья к сереющим невдалече избам. Взяв коней под уздцы, парни пошли по следам и остановились у покосившейся курной избенки, крытой старой соломой, поверх которой шапкой белел снег. Из-за забора, со двора, доносился плач. Друзья осторожно вошли в распахнутую настежь калитку… Угадали - во дворе стоял небольшой гроб, вокруг которого толпились бедно одетые люди: мужики, женщины, дети. В гробу, в чистом кафтанчике поверх белой рубахи, лежал тощенький длинноволосый отрок с бледным, искаженным гримасой ужаса лицом и закрытым воротом шеей.

- Кольша, - сняв шапку, прошептал Иван, подойдя ближе, спросил у какого-то парня: - Как его?

- Ножом. - Обернувшись, тот сжал кулаки. - Какой-то гад полоснул по горлу. Кольшу и приятеля его, Антипку. Потом хотел тела в ручей сплавить, в прорубь, да не успел, видать, спугнули… И за что только их, Господи?

- Вот именно, за что? - тихо повторил Митрий.

Немного постояв у гроба, друзья вышли на улицу.

- Надо бы расспросить - кто чего видел? - Митрий, вздохнув, отвязал коня от старой березы с заиндевевшими серебристыми ветками.

- Обязательно расспросим, - кивнул Иван. - Только не сейчас, чуть позже.

- Ко второму, Антипу, поедем?

- Стоит ли? - Иван покачал головой. - Ты, Митька, спрашивал - за что их? Думаю, ни за что. Просто так, на всякий случай.

- Значит, кто-то про них прознал! - воскликнул Митрий. - И этот кто-то имеет прямое отношение к ошкую, или, как его здесь прозвали, Чертольскому упырю!

Иван согласно кивнул и тронул поводья коня:

- Поедем доложим. Опосля вернемся - допросим всех, кого сможем.

- Со Ртищевым еще бы посоветоваться. - Митрий погнал коня рядом. - Он обещал про ворожей да колдунов узнать.

- Посоветуемся, - вздохнул Иван. - Представляю, что нам «правое ухо царево» скажет!

В «приказной избе», как все по привычке называли каменные приказные палаты, недавно выстроенные по приказу царя Бориса, было непривычно тихо. Дьяки с подьячими, перешептываясь, шарились по углам, на крыльце о чем-то негромко судачили пристава и писцы, и - такое впечатление - никто не работал!

Недоуменно переглянувшись, приятели вошли в родную горницу, где уже дожидался их Прохор, тоже какой-то грустный, словно пришибленный из-за угла пыльным мешком.

- Да что тут такое случилось? - с порога спросил Митрий. - Нешто Самозванец уже у кремлевских стен?

- Ртищев умер, - негромко отозвался Прохор. - Я приехал, а там уж все собрались - домочадцы, слуги, доктора иноземцы.