Особенно яркий образ создал молодой актер Семиухов, блистательно исполнивший роль грецкого ореха (на фотографии он стоит слева от режиссера). Эта роль выдвинута на соискание премии «Золотой респиратор» в номинации «Лучшая роль среднего рода». Также выдвинута роль второй десертной ложки (актриса Анфиса Ведерникова) в номинации «Женская роль второго плана». Сам маэстро не сомневается в победе спектакля на ежегодном конкурсе театрального мастерства, он считает, что премия уже у него в кармане…
Дальше текст отсутствовал.
– Вот и все, – дядя Вася развел руками. – Все кусочки, какие были, я подклеил.
– И что все это значит? – Я подняла глаза от статьи и встретила проникновенный взгляд Бонни. – И почему ей понадобилось изрезать эту статью на мелкие кусочки?
– Главное дело, ни начала нет, ни конца, ни фотографии… – проговорил дядя Вася, изучая края составленной статьи. – Она все это отрезала аккуратно, ножницами, видишь, какие края ровные… Ох, тезка, не случайно все это.
– Да уж, насколько я могу представить, Щукина ничего просто так не делает… – согласилась я, – для чего-то ей эта газетная вырезка понадобилась… Вернее, та часть, которую она отрезала, фотография, что ли…
В этом месте моих размышлений мы с дядей Васей испуганно уставились друг на друга. Сначала были у Щукиной в сумочке снимки Вячеслава Рыбникова, его и убили. А потом другая фотка ей вдруг понадобилась…
– Дядя Вася, надо же что-то делать! – забеспокоилась я. – Может, человеку опасность грозит!
– Да что мы можем-то… – вздохнул он, – когда неизвестно даже, как его зовут и где его искать…
– Это точно… – вроде бы согласилась я, однако мелькнула в голове одна мысль, которой я предпочла с дядей Васей пока не делиться.
– Вот что я сделаю… – Василий Макарович рассеянно погладил Бонни по лобастой головище, – поразведаю насчет этой Щукиной в паспортном столе. Значит, лет ей, ты сказала, двадцать девять, стало быть, восьмидесятого года рождения, а место…
– Место рождения – город Ленинград! – выпалила я, вспомнив свой разговор с дворничихой Любой. – Только, дядя Вася, неужели вы думаете, что она свой собственный паспорт и в доме предъявила, и в зубной клинике?
– Нет, конечно, однако паспорт был настоящий, только чужой. И прописка, судя по всему, у нее наша была. Так, знаешь, удобнее – мало ли документы проверят, а у нее все в ажуре.
Я уже не раз повторяла, что у нас на Васильевском острове есть все, как в Греции. Конечно, есть у нас и театр, причем даже не один. Если я не ошибаюсь, театров у нас то ли три, то ли четыре. Один так и называется – «Остров», другой, расположенный на Десятой линии неподалеку от Большого проспекта, – «Большой театр малой формы», а третий, который находится на Среднем проспекте, благодаря этому расположению так и называется – «Средний театр». Коротко и со вкусом.
И вот, отправившись с Бонни на обычную утреннюю прогулку, я решила пройти к собачьей площадке не постоянным нашим маршрутом – задворками и переулками, а через Средний проспект, мимо этого самого театра.
Средний проспект – самая оживленная улица нашего острова, народу здесь всегда много, почему я с Бонни обычно стараюсь обходить его стороной. Ведь Бонни своими размерами и внешним видом вызывает у прохожих самую неожиданную реакцию. Кто бледнеет, кто краснеет, большинство шарахается от него как черт от ладана, один пожилой дядечка до того перепугался, что стал глотать валидол. В общем, наше с Бонни появление в общественных местах способно нанести ощутимый вред уличному движению.
Но на этот раз я пошла на риск, чтобы взглянуть на афиши Среднего театра.
И убедилась, что сделала это не напрасно, что мысль, посетившая меня вчера во время разговора с дядей Васей, оказалась весьма плодотворной.
Возле входа в театр была установлена афишная тумба, на которой я прочла, что на этой неделе в театре идут два спектакля – «Анна Каренина» и «Капустная запеканка».
Таким образом, одна загадка была решена: изорванная статья посвящалась именно этому театру и его главному режиссеру, имя которого я прочла на афише, – Антонию Неспящему.
Открытие вдохновило меня на новые подвиги. Я решила, что просто обязана проникнуть в театр и своими глазами взглянуть на режиссера.
Не знаю, что на меня внезапно нашло. Смысла в таком поступке не было ни на грош, и дядя Вася, наверное, отговорил бы меня. Возможно, мною двигала просто любовь к театру, которая до сих пор благополучно спала где-то в потаенном уголке моей души, как болезнетворный микроб, а сейчас вдруг проснулась.
Короче, я привязала поводок Бонни к той самой афишной тумбе, велела ему сидеть спокойно и направилась к дверям театра.
Конечно, меня ждал облом: время было раннее, и вход в театр закрыт.
Правда, оглядевшись по сторонам, я увидела долговязого парня, который поспешно нырнул в соседний подъезд. Судя по всему, это был служебный вход театра.
Я воровато огляделась и последовала за парнем.
К счастью, дверь оказалась открыта. За ней виднелся полутемный холл, в котором сидела полная тетенька средних лет, которая быстро и уверенно вязала что-то на спицах. Не поднимая на меня глаз, вахтерша вполголоса проговорила:
– Что ж ты опаздываешь? Знаешь ведь, что Антоний Зигфридович будет сердиться! Одна лицевая, две изнаночные, одна лицевая…
Я покосилась на нее испуганно и проскочила к приоткрытой двери, за которой оказался другой длинный коридор. Пройдя по нему, я оказалась перед развилкой, как известный витязь на распутье: передо мной было три двери, на первый взгляд ничем не отличавшиеся друг от друга.
Тут я замедлила шаг и завертела головой в поисках какой-нибудь подсказки.
Позади послышалась торопливая поступь, и со мной поравнялась красная от волнения девушка, повторявшая как заклинание:
– Ой, что будет, что будет! Он меня разорвет на части… мы, маленькие собачки, должны поддерживать друг друга… должны поддерживать друг друга…
Я хотела спросить ее, куда ведут три двери, но девушка ничего не видела и не слышала. Она пролетела мимо меня, как комета, и скрылась за средней дверью. Я решила последовать за ней и не ошиблась: за этой дверью оказался короткий коридор, который привел меня в репетиционный зал.
Посреди сцены на высоченных ходулях стоял мужчина в ватнике и говорил звучным, хорошо поставленным голосом:
– Если она здесь без мужа и без друзей, то было бы нелишне познакомиться с ней…
Тут же из-за кулисы выползла на коленях маленькая хрупкая брюнетка, которая тащила за собой на толстой веревке рослого краснолицего парня в зимней шапке и валенках. Парень в валенках очень художественно залаял.
– Можно дать ему кость? – воскликнул мужчина на ходулях, вынимая откуда-то из-за спины огромную кость, судя по размерам – берцовую кость динозавра.
– Он не кусается! – воскликнула брюнетка, не поднимаясь с колен.
Парень в валенках, приседая на ходу, подошел к персонажу на ходулях и задрал ногу на его ходули.
– Стоп, стоп! – раздался из зала резкий, недовольный голос, и на сцену поднялся крупный вальяжный мужчина лет пятидесяти в коричневой бархатной куртке и галстуке-бабочке. Под мышкой он держал крошечного песика породы чихуа-хуа.
– Стоп, стоп! – повторил он и повернулся к парню в валенках:
– Семиухов, я же не раз объяснял тебе сверхзадачу и главный смысл твоей роли! Ведь ты играешь не кого-нибудь, а несчастного, одинокого, раздавленного жизнью шпица! Все предыдущие постановки «Дамы с собачкой» проходили мимо этого глубокого, трагического образа, а ведь именно в нем Чехов сосредоточил главный смысл своего произведения! Недаром оно называется «Дама с собачкой»! Казалось бы, дама поставлена на первое место, но это – только для вида, для отвода глаз! Для поверхностного, недалекого читателя и зрителя образ дамы является главным, а сам Чехов, несомненно, считал главным именно образ собачки, маленького шпица! Этот образ является логичным развитием традиционного для русской литературы образа маленького человека, который пошел от гоголевского Акакия Акакиевича. Все мы, как известно, вышли из «Шинели» Гоголя, но не надо на ней останавливаться. Это – следующий, необходимый шаг! Сначала – маленький человек, потом – маленькая собачка! Ведь она еще меньше самого маленького человека, а значит – ее проблемы еще масштабнее! Ты понимаешь, Семиухов?
– Понимаю, Антоний Зигфридович! – робко проговорил актер.
Чихуа-хуа под мышкой режиссера истерично залаял.
– Вот видишь, Семиухов, – произнес режиссер, дождавшись, когда песик успокоится, – Мейерхольд поддерживает мою трактовку. Ему тоже близок образ маленькой собачки. А что делаешь ты, Семиухов? Какой образ ты создаешь?
Семиухов молчал, не сводя с режиссера преданного взгляда. Тому, впрочем, и не требовался ответ.
– Разве ты играешь маленькую собачку? Разве ты играешь крошечного шпица, подавленного размерами жестокого мира? Нет, ты играешь крупного, самоуверенного пса! Ты поднимаешь ногу как овчарка! Больше того – как ньюфаундленд или как бордоский дог!
– Понимаю, Антоний Зигфридович! – робко проговорил актер.
Чихуа-хуа под мышкой режиссера истерично залаял.
– Вот видишь, Семиухов, – произнес режиссер, дождавшись, когда песик успокоится, – Мейерхольд поддерживает мою трактовку. Ему тоже близок образ маленькой собачки. А что делаешь ты, Семиухов? Какой образ ты создаешь?
Семиухов молчал, не сводя с режиссера преданного взгляда. Тому, впрочем, и не требовался ответ.
– Разве ты играешь маленькую собачку? Разве ты играешь крошечного шпица, подавленного размерами жестокого мира? Нет, ты играешь крупного, самоуверенного пса! Ты поднимаешь ногу как овчарка! Больше того – как ньюфаундленд или как бордоский дог!
Во время этого монолога я потихоньку подбиралась к сцене, чтобы получше разглядеть режиссера. Услышав же название своей любимой породы, я споткнулась и едва не упала. Рядом со мной тут же появилась худая, коротко стриженная женщина в кожаной куртке. Для полноты образа ей не хватало только маузера на боку.
– Вы кто такая? Вы что здесь делаете? – прошипела женщина в кожанке. – Кто вас пропустил? Вы мешаете творческому процессу! Мешаете великому человеку! Немедленно покиньте театр, и если я вас еще здесь увижу…
«Расстреляю на месте», – хотела я закончить за нее. Однако не успела.
– Стоп, стоп, стоп! – воскликнул режиссер, повернувшись в нашу сторону. – Роза, не прогоняй эту девушку! Она мне нравится. Я вижу в ней мальтийскую болонку!
Да, как только меня не называли, с кем только не сравнивали – но с мальтийской болонкой сравнили первый раз в жизни! Я хотела обидеться, но вовремя удержалась: кажется, у меня появился шанс поближе познакомиться с этим режиссером и выяснить, почему он заинтересовал Алену Щукину…
– Ваше счастье! – прошипела Роза, неприязненно поджав узкие губы. – Вы что, не слышали? Мастер вами заинтересовался! Немедленно идите на сцену!
«Вот еще, – хотела я фыркнуть в ответ. – Что это я должна бежать по его первому зову, как… как мальтийская болонка?»
Однако ноги уже сами несли меня к сцене. Видимо, у них в театре такая атмосфера, что каждое слово режиссера имеет силу магического заклинания и мгновенно выполняется всеми присутствующими…
Короче, я не успела досчитать до трех, как уже поднялась на сцену и предстала перед лицом господина Неспящего.
Все остальные актеры стояли в тех же позах, в которых остановил их режиссер, только человек на ходулях тихонько вытащил пачку сигарет и закурил, отвернувшись от Розы, которая пыталась испепелить его взглядом без всяких спичек.
Режиссер обошел вокруг меня, как вокруг мраморной статуи, осматривая с ног до головы. Затем он почесал своего песика за ухом и проговорил, обращаясь к нему с чрезвычайным почтением:
– Как тебе кажется, Мейерхольд? По-моему, в ней что-то есть. Эти глаза… ведь в них, несомненно, скрыто что-то глубоко мальтийское! Такая скрытая, неосознанная тайна…
Песик выразительно тявкнул. Я выкатила глаза, как солдат на плацу.
– Вот видите? – оживился режиссер. – Мейерхольду она тоже понравилась!
Песик снова тявкнул. Режиссер взглянул на часы и проговорил:
– Сейчас, мой дорогой, я все помню! Сейчас я дам тебе твою витаминку…
Он достал свободной рукой из внутреннего кармана стеклянный флакончик, вытряхнул из него розовую таблетку и протянул песику на ладони. Тот слизнул таблетку и удовлетворенно заворчал.
Я невольно вспомнила, как Бонни лопает морепродукты, и подумала, что все собаки одинаковы – что маленькие, что большие. Хозяева, кстати, тоже.
– Да, так на чем мы остановились? – Режиссер повернулся ко мне. – Вы понравились нам с Мейерхольдом. Вы будете играть в моем спектакле мальтийскую болонку. Это очень важная роль! У нее настолько значимая сверхзадача…
– Но я вообще-то не актриса… – начала я нерешительно.
– Что значит – не актриса? – удивленно переспросил режиссер. – Все женщины актрисы! И вообще, любите ли вы театр? Любите ли вы театр так, как люблю его я?
– Ну, вообще-то люблю… – ответила я неуверенно. – Ну, может быть, не так сильно, как вы…
– Любите? Ну, значит, все решено! Вы с завтрашнего же дня приступаете к репетициям!
В ту же секунду он забыл обо мне и снова повернулся к актеру Семиухову:
– Ты понял наконец, в чем твоя сверхзадача? Понял, чего я от тебя хочу?
– Понял, Антоний Зигфридович! – ответил тот.
– А если понял, попробуй еще раз!
Семиухов вернулся на край сцены и, еще раз подбежав к человеку на ходулях, поднял ногу.
– Лучше, немного лучше! – проговорил режиссер. – Лучше, но все же не вполне соответствует чеховскому замыслу и моей трактовке. На этот раз у тебя получился фокстерьер, в лучшем случае – пудель, причем не карликовый, а средний. А ты должен сыграть маленького шпица… маленького, очень маленького! – И он двумя пальцами показал необходимые размеры. – Ну, попробуй еще раз!..
Семиухов снова вернулся на исходную позицию, а ко мне подобралась женщина в кожанке, которую звали Розой.
– Вы все поняли? Мастер одарил вас своим вниманием. Завтра вы должны явиться на репетицию. Начало у нас в десять ноль-ноль, никакие опоздания не допускаются.
– Но я… – я хотела сказать, что в мои планы не входило играть собачек – ни больших, ни маленьких, что у меня есть собственные дела, и собственная жизнь, и собственная собака наконец… Но Роза пригвоздила меня таким ледяным взором, что все доводы застряли в глотке.
– А сейчас покиньте помещение! – продолжила она холодно. – В сегодняшней репетиции вы не участвуете, а присутствие посторонних категорически запрещено. И еще раз напоминаю – никакие опоздания не допускаются! Есть только одна уважительная причина…
– Какая же? – спросила я робко, хотя и догадывалась, каким будет ответ.
– Смерть! – отчеканила Роза замогильным голосом. – Причем исключительно ваша собственная. Никакие родственники, даже ближайшие, в расчет не принимаются!
«Какие, однако, у них в театре гестаповские порядки! – думала я, выходя из театра. – Видите ли, только личную смерть актера они считают уважительной причиной для опоздания! Ну, положим, меня-то это не касается, я не собираюсь сюда больше приходить. На режиссера я посмотрела, его фамилию узнала, расскажу дяде Васе – и все на этом. Никакого интереса для нас этот надутый индюк не представляет. Наверняка заметка о нем совершенно случайно оказалась в мусорном ведре у Алены Щукиной, а точнее – интересовал Алену вовсе не он, а другой человек, который был рядом с ним на фотографии. Именно поэтому Алена вырезала только снимок, а саму статью выбросила. Ее, как и меня, совершенно не интересовали изыскания Антония Неспящего в области психологии маленьких собачек».
Выйдя из театра, я направилась к афишной тумбе, около которой оставила Бонни.
Однако подойти к ней мне не удалось, потому что вокруг этой тумбы собралась огромная возбужденная толпа. Толпа галдела, что-то горячо обсуждая. Раздавался смех и сочувственные выкрики. Почувствовав неладное, я стала протискиваться сквозь толпу, расталкивая зевак локтями. Дело пошло лучше после того, как я выкрикнула озабоченным голосом:
– Осторожно, граждане, я бациллоноситель! Новая разновидность – кроличий грипп! Невероятно заразное заболевание! Попрошу соблюдать дистанцию!
От меня все шарахнулись, и я оказалась на свободном пятачке перед афишной тумбой.
Под самой тумбой с невинным видом стоял Бонни. Напротив него суетилась хрупкая старушка в клетчатом подростковом пальто, с аккуратно завитыми голубоватыми волосами. Старушка испуганно вскрикивала, размахивала руками, показывая куда-то наверх, однако подойти ближе не решалась.
Задрав голову, я увидела на самом верху афишной тумбы огромного черного кота с белой манишкой. Кот стоял, выгнув спину верблюдом, и обреченно мяукал.
– Васенька! – кричала старушка своему любимцу. – Потерпи еще немножко!
Кот, однако, терпеть не желал и вопил дурным голосом, призывая хозяйку на помощь.
Кто-то из восхищенных зрителей тут же коротко изложил мне хронологию трагических событий, происшедших за время моего недолгого отсутствия.
Трагические события начались несколько часов назад.
Старушка, та самая, что теперь суетилась возле тумбы, решила приготовить на обед жареную рыбу. Не подозревая, к каким ужасным последствиям это приведет, она достала замороженное филе минтая из холодильника, положила его в раковину оттаивать, но в это время в прихожей зазвонил телефон.
Звонила ее старинная подруга, которой срочно понадобилось уточнить рецепт маринада. Заодно, конечно, приятельницы решили обсудить любимый сериал и моральный облик старушкиной соседки. Разговор затянулся, и старушка спохватилась только тогда, когда услышала доносящиеся из кухни подозрительные звуки.
Вбежав на кухню, она увидела свисающий из раковины хвост (кошачий, а не рыбий) и застала своего любимца на месте преступления – он как раз доедал последний кусочек минтая.