Ну да что теперь об этом вспоминать, когда все давно забыто и подружки на свете нету. Может, и права тогда была Татьяна, за любовь надо бороться…
Ночью мне снились пыльные декорации, сваленные за сценой, бархатный занавес, падающий сверху с грохотом снежной лавины, прожектора, светившие в лицо и чихуа-хуа Мейерхольд, с утробным рычанием пожирающий седьмой том из собрания сочинений Антона Павловича Чехова.
Проснувшись рано утром в холодном поту, я долго не могла прийти в себя и растолковать свой сон. Потом решила, что это мне знак свыше. Придется пойти еще раз в театр и попробовать разузнать побольше о режиссере Антонии Неспящем. Вдруг мне повезет и я наткнусь на что-то стоящее?
Я подошла к служебному входу в театр, нерешительно взялась за ручку и вошла внутрь.
– Скорее, скорее! – воскликнула, оторвавшись от вязания, давешняя вахтерша. – Осталось пять минут! Антоний Зигфридович будет сердиться! Он сегодня на взводе!
Я припустила по знакомому коридору и скоро влетела, запыхавшись, в репетиционный зал.
Возле входа я едва не сбила с ног Розу.
Запахнув свою кожанку и смерив меня ледяным взглядом, помощница режиссера прошипела:
– Чуть не опоздала! Хорошо же ты начинаешь свою жизнь в театре! Кажется, я вчера тебя предупреждала! Ладно, иди на сцену, Антоний Зигфридович тебя уже искал!
Я взлетела на сцену и смешалась с большой группой молодых артисток. Режиссер прохаживался перед ними с песиком под мышкой и вещал хорошо поставленным голосом:
– Эта сцена станет ключевой в нашем спектакле, хотя ее и не было у Чехова. Она передаст основную мысль нашей постановки, и донесете ее до зрителя именно вы. Да, я не оговорился! Вы – маленькие собачки – должны передать затхлую, мрачную атмосферу российской провинции. Эта атмосфера в первую очередь выражается в ваших взаимоотношениях. Вы визгливо лаете друг на друга, кусаетесь, боретесь за место под солнцем, за лишнюю косточку… Ага, вот наконец появилась мальтийская болонка! – Режиссер повернулся ко мне. – Вы слышали, какая перед вами поставлена сверхзадача?
– Слышала… – ответила я неуверенно.
– Ну, так попробуйте полаять так, чтобы выразить то, о чем я говорил.
Я несколько раз громко тявкнула.
– Что это такое! – Режиссер поморщился. – По-моему, вы меня совсем не слушаете! Ваш лай выражает простые, низменные эмоции, такие как голод, страх, примитивные инстинкты. А вы должны передать глубокую гамму чувств…
Он так разошелся, что нечаянно прижал локтем своего песика. Чихуа-хуа сердито затявкал и попытался его укусить.
– Вот! – воскликнул режиссер радостно. – Учитесь у Мейерхольда! Он сейчас показал вам, каким должен быть ваш лай! Умница, Мейерхольд, ты понимаешь меня как никто другой!
Антоний Зигфридович взглянул на часы и улыбнулся:
– Как раз пришло время дать тебе витаминку! Сейчас папочка даст Мейерхольдику витаминку!..
Песик оживился.
Режиссер достал из внутреннего кармана стеклянный флакончик, встряхнул его. Флакон был пуст.
– Роза! – Антоний Зигфридович завертел головой в поисках своей помощницы. – Роза, витамины Мейерхольда кончились!
– Не волнуйтесь, Антоний Зигфридович, – Роза возникла на сцене, – я приготовила следующую упаковку…
Она достала из кармана кожанки новый флакончик, хотела его открыть, но режиссер остановил ее нетерпеливым жестом:
– Я сам, сам! Вы же знаете, что это я делаю сам…
Взяв флакон из рук ассистентки, он одной рукой открутил колпачок и вдруг поморщился, как от внезапной боли. Однако, вытряхнув розовую таблетку, протянул ее песику.
Мейерхольд мгновенно проглотил витамин и благодарно лизнул хозяина.
– Умница, хороший мальчик! – проговорил Антоний Зигфридович и вдруг покачнулся.
– Что с вами? – Роза подскочила к нему, подхватила за локоть, но не смогла удержать. Лицо режиссера посерело, глаза остекленели, ноги подломились, и он с грохотом рухнул на сцену.
Песик, истерично визжа, выбрался из-под тела хозяина и отбежал в сторону.
– Врача! Врача! – раздались вокруг испуганные голоса.
Роза склонилась над телом режиссера, попыталась сделать ему искусственное дыхание.
В дальнем конце зала появился озабоченный человек в белом халате, поспешно взобрался на сцену, отодвинул Розу, опустился на колени перед режиссером и стал прослушивать пульс. Не нащупав его, прижался ухом к груди Антония Зигфридовича, затем поднял его веки, внимательно заглянул в глаза.
После этого он повернулся к присутствующим и безнадежно развел руками:
– Увы, ничего сделать нельзя! Он мертв. Инфаркт, насколько я могу судить.
– Как – инфаркт? – подскочила к нему Роза. – У него было здоровое сердце! Сделайте же что-нибудь!
– Что я могу сделать? – Врач поднялся, отряхивая колени. – Я не Иисус Христос, мертвых воскрешать не умею! Он умер, и с этим уже ничего не поделаешь.
И тут эта Роза, железная женщина в кожанке, упала на труп Антония Зигфридовича и зарыдала!
Вот уж от кого я не ожидала ничего подобного!
Выходит, под пуленепробиваемой кожанкой билось горячее женское сердце…
Вот почему она так сурово обращалась с актерами – не по вредности собственного характера, как я сперва подумала, а из преданности своему обожаемому режиссеру!..
Ну, конечно, и остальные расстроились – «маленькие собачки» расплакались, вытирая друг другу глаза, актер Семиухов побежал звонить родственникам покойного. Песик Мейерхольд громко тявкал, требуя к себе внимания. Наконец одна из актрис постарше подобрала его, погладила, и он затих.
Вдруг откуда-то из-за кулис появилась еще одна женщина, лет тридцати, довольно симпатичная. Она молча отпихнула от тела Розу и сама пристроилась было рыдать на покойнике. Роза, конечно, не сдалась, и между ними началась тихая ожесточенная драка – видно, из уважения к покойному они соблюдали тишину.
Я, конечно, тоже расстроилась: смерть – это всегда неприятно, хотя я почти и не знала этого режиссера. Однако меня это касалось меньше, чем остальных, и я посматривала по сторонам и мотала все на ус – вдруг замечу что-нибудь интересное.
Впрочем, все вели себя более-менее предсказуемо. Кроме драки двух женщин, я не заметила никаких эксцессов.
Я снова взглянула на труп и заметила рядом с ним какой-то блестящий предмет.
На меня никто не смотрел, всем хватало своих переживаний, особенно Розе с подругой. Поэтому я, никем не замеченная, приблизилась к покойному, наклонилась.
Это был флакончик с собачьими витаминами, тот самый, который Антоний Зигфридович открыл перед самой смертью. На краю флакончика было едва заметное красное пятно.
Я невольно перевела взгляд на правую руку мертвого режиссера. На большом пальце виднелась свежая ссадина, из которой выступила капелька крови.
Вот откуда это пятно на флаконе!
Я вспомнила, как Неспящий, открывая этот флакончик, вскрикнул и поморщился. Теперь мне стала ясна причина: он порезался о скол на краю флакона.
И почти сразу умер…
Правда, врач сказал, что умер он от инфаркта, но он же не господь бог, как сам он только что признал, и вскрытия еще не было, так что эта причина смерти под большим вопросом. А флакончик – вот он, и порез на пальце имеется.
Конечно, от такого пореза люди не умирают, а все же очень подозрительно…
Я огляделась по сторонам, убедилась, что на меня никто не смотрит, и прихватила подозрительный флакончик носовым платком. Чтобы не стереть с него отпечатки пальцев, если они имеются. А также – чтобы не порезаться, как покойный Антоний Зигфридович. Со всеми, так сказать, вытекающими последствиями.
Я понимала, что поступаю нехорошо, забирая с места происшествия важную улику, больше того – нарушаю закон. Но почему-то я не сомневалась, что смерть режиссера никто не будет расследовать, запишут причиной смерти – инфаркт и на этом успокоятся.
Спрятав флакончик подальше, я тихонько отправилась прочь: как выяснилось, репетиция на сегодня закончилась, и моя собственная театральная карьера прервалась, не начавшись.
Дома я хотела спокойно обдумать все последние события. Какая-то смутная мысль не давала мне покоя, но я никак не могла поймать эту мысль, она ускользала от меня, как хитрая мышь от толстого ленивого кота. Казалось, нужно только немного сосредоточиться, и я пойму что-то важное…
Но как раз сосредоточиться не удалось.
Бонни сидел перед дверью и смотрел мне прямо в душу своими выразительными глазами. Казалось, он говорит: «Я не прошу, но жду, когда у тебя наконец проснется совесть!»
Все ясно: из-за всей этой суматохи с сумкой и убийствами я уже несколько дней лишаю Бонни полноценной прогулки. То бегаю с ним по делам, то выгоняю его в наш маленький садик, а он-то мечтает порезвиться в приличном собачьем обществе, поиграть в шумные подвижные игры, обменяться последними новостями… Все-таки я преступно мало занимаюсь собакой. И дядя Вася норовит увильнуть от прогулки…
Дома я хотела спокойно обдумать все последние события. Какая-то смутная мысль не давала мне покоя, но я никак не могла поймать эту мысль, она ускользала от меня, как хитрая мышь от толстого ленивого кота. Казалось, нужно только немного сосредоточиться, и я пойму что-то важное…
Но как раз сосредоточиться не удалось.
Бонни сидел перед дверью и смотрел мне прямо в душу своими выразительными глазами. Казалось, он говорит: «Я не прошу, но жду, когда у тебя наконец проснется совесть!»
Все ясно: из-за всей этой суматохи с сумкой и убийствами я уже несколько дней лишаю Бонни полноценной прогулки. То бегаю с ним по делам, то выгоняю его в наш маленький садик, а он-то мечтает порезвиться в приличном собачьем обществе, поиграть в шумные подвижные игры, обменяться последними новостями… Все-таки я преступно мало занимаюсь собакой. И дядя Вася норовит увильнуть от прогулки…
– Ладно, Бонечка, – я вздохнула и натянула старую удобную курточку, в которой ходила на собачью площадку. – Отложим все остальные дела и погуляем, пока стоит хорошая погода!
А погода действительно стояла удивительно хорошая, что в нашем городе и летом случается редко, а уж для сентября это просто немыслимая удача.
Бонни радостно завилял хвостом, сбросив с тумбочки телефон и чуть не свалив на пол вешалку, и сорвал с крючка свой поводок. Я поймала на лету телефон, поставила его на место, пристегнула поводок к ошейнику, и мы отправились на прогулку.
На этот раз мы проскользнули переулками и тихими безлюдными улочками и вскоре вышли на заросший травой пустырь, где в любое время года собирались все уважающие себя собаки Васильевского острова. Само собой, со своими хозяевами.
Весь этот пустырь был по умолчанию разделен на две зоны. Меньшую часть, поближе к улице, облюбовали владельцы маленьких собачек – всяких болонок, пуделей, такс, скотчтерьеров, левреток и прочей собачьей мелюзги. Большую же часть пустыря, примыкающую непосредственно к реке Смоленке, занимали крупные собаки – ротвейлеры, доги, ньюфаундленды, разные овчарки и прочие солидные и внушительные представители собачьего общества.
Здесь же гуляли небольшие, но серьезные бойцовые собаки – бультерьеры, стаффордширы и прочая отмороженная «братва». Так сказать, новые русские собаки.
Некоторые собаки не могли как следует определиться со своей классовой принадлежностью и перебегали то к крупным собакам, то к мелким – например, шустрый фокстерьер Денис, который считал себя крутым и приставал к собакам гораздо крупнее себя, но как только ему грозила серьезная драка, он просил считать себя маленькой собачкой и улепетывал на безопасную территорию.
Также и медлительный английский бульдог Черчилль, переваливаясь на кривых коротких лапах, перебегал то к одному обществу, то к другому, везде чувствуя себя не в своей тарелке. Впрочем, остальные собаки тоже относились к нему с подозрением – морда плоская, носа нет, вообще непонятно, что за зверь.
Правда, сегодня на площадке не было ни Дениса, ни Черчилля. Зато носилась огромными кругами истеричная ризеншнауцерша Ядвига, которую мы с Бонни не любим за ее вздорный характер и противный, визгливый голос.
Как это часто бывает, хозяйка Ядвиги была очень похожа на свою собаку – такая же черная, кудлатая, суетливая, с таким же неприятным визгливым голосом, напоминающим дисковую пилу. Кроме того, она ужасно болтливая особа.
Увидев нас с Бонни, хозяйка Ядвиги заспешила в нашу сторону.
– Жаль, что вас не было сегодня утром! – проговорила она вместо приветствия. – Сюда приходила хозяйка девочки вашей породы, у нее скоро подходит детородный возраст, и она спрашивала, нет ли где симпатичного бордоского мальчика…
Женщины-собачницы называют своих любимцев «девочками» и «мальчиками». Мужчины в этом плане грубее, но конкретнее – используют простые, ясные слова «сука» и «кобель». Я в этом смысле одобряю мужской подход, по крайней мере в отношении крупных собак. Еще можно понять, когда называют мальчиком крошечного йоркширского терьера или девочкой – мальтийскую болонку, но когда мальчиком называют огромного клыкастого ротвейлера или датского дога, а девочкой – девяностокилограммовую мастино наполетано, согласитесь, в этом есть что-то фальшивое.
– Вот я и подумала, что вам была бы хорошая пара, – продолжала хозяйка Ядвиги. – Вам бы следовало познакомиться… Язенька, сейчас же брось эту гадость!
Последние слова, конечно, были обращены к Ядвиге, которая откопала крупную потемневшую от времени кость и теперь безуспешно пыталась ее разгрызть.
– Я, конечно, не дала ей ваши координаты, – хозяйка Ядвиги опять обращалась ко мне. – Но сказала, что здесь иногда гуляет очень красивый бордоский дог, так что, если она хочет с вами познакомиться, пусть почаще сюда заглядывает… Язенька, я кому сказала – выбрось кость немедленно!..
Как вам это понравится? Она, видите ли, не дала какой-то неизвестной собачнице наши с Бонни координаты и ставит это себе в заслугу! Да она при всем желании ничего не могла сообщить, потому что ей самой неизвестны ни наш телефон, ни адрес. Я такими вещами не разбрасываюсь и уж в любом случае не сообщила бы ей – ведь при ее болтливости эти координаты тут же стали бы известны всему Васильевскому острову, а то и всем собаководам города…
– А вы что-то давно не появлялись, – продолжала Ядвигина хозяйка. – Я уж думала, не заболел ли ваш Бонни…
– Тьфу-тьфу, не сглазьте! – Я постучала себя по лбу, за неимением поблизости другой деревяшки. – А эта бордоская девочка симпатичная?
– Откуда я знаю? – Моя собеседница пожала плечами. – Я ее не видела. Хозяйка приходила без нее…
Вот те на! Это уж вообще ни на что не похоже! Собаковладельцы никогда не приходят на площадку без своих четвероногих любимцев, это совершенно не принято в нашем кругу. А уж тем более прийти без собаки на чужую площадку… Это совсем не вписывается в кодекс поведения собаковода!
Я хотела было высказать это своей собеседнице, но вовремя удержалась – она бы меня все равно не поняла. Тем более что она меня и не слушала, увлеченно пересказывая последние новости собачьей площадки. Есть такие люди, которые умеют слушать только себя и разговор с которыми превращается в театральный монолог.
– Арчибальд подрался с Рамзесом, – выкладывала она увлеченно, – ужас, что творилось! Хозяева их еле растащили! У Рамзеса порвано левое ухо, а у Арчи прокушена лапа, пришлось везти его к ветеринару… а еще Альма – ну, вы знаете, эта пожилая колли – съела какую-то дрянь и проболела целую неделю…
– Кстати, посмотрите, ваша Ядвига пытается разгрызть ту кость. Как бы чего не вышло!
На этот раз она меня услышала и бросилась к своей собаке, чтобы отнять у нее сомнительную находку. Пусть займется делом, а то мне совсем неинтересно слушать ее болтовню!
Бонни побегал кругами, потом Ядвига, у которой хозяйка отняла кость, принялась с ним заигрывать. Она ему не очень нравится, как и мне, но он из вежливости немножко с ней поиграл. Потом пришла лайка Маруся, и мы решили, что пора возвращаться домой.
Маруся – это особая статья, настоящая легенда нашей площадки. Она небольшая поджарая лайка, удивительно молчаливая и сдержанная. Хозяин у нее такой же – тихий, немногословный, небольшого роста, с обветренным лицом. Когда они появились на нашей площадке первый раз, случилась такая история.
Незадолго до этого на нашей площадке появился наглый мордатый парень явно криминального вида с чрезвычайно злобным, очень крупным питбулем. Его питбуль стал задираться с остальными собаками, а хозяин его только подзуживал. Питбуль здорово порвал одного ротвейлера, прокусил ухо крупному датскому догу, ранил добермана.
Когда хозяину питбуля сказали, чтобы он приструнил своего монстра, тот покрыл всех отборным матом и заявил, что каждая собака должна уметь за себя постоять.
Скоро все собачники стали приходить на площадку только в его отсутствие, а завидев питбуля на горизонте, тут же уходили. В общем, обстановка сложилась очень напряженная.
И вот в этот тяжелый момент как раз и появилась в наших краях Маруся с хозяином.
Когда они пришли первый раз, кто-то поспешил предупредить Марусиного хозяина, чтобы не выпускал свою девочку на площадку, где как раз в это время гулял отмороженный питбуль.
– Он ее порвет! – предупредил доброхот, с жалостью взглянув на миниатюрную лайку. – Жалко собачку.
– Да нет, – спокойно отмахнулся Марусин хозяин, – она шустрая, увернется!
– Ну, мое дело предупредить, – вздохнул доброхот и потащил прочь своего ротвейлера.
А Маруся ровной неспешной походкой выбежала на середину площадки и поравнялась с питбулем. Тот, в своей обычной бандитской манере, без всякого предупреждения бросился на лайку, явно собираясь загрызть ее насмерть.
Собаки сцепились, поднялась пыль, из-за которой ничего не было видно, только доносилось злобное рычание, перемежающееся хрипом и визгом.