Мимо проходили пациенты, пришедшие посмотреть на тех, кому еще хуже. У одной женщины, опутанной трубками, в руках был контейнер с мочой, у другой, тоже в трубках, – с мутно-красной жидкостью. Они стояли, смотрели на корчащегося от боли мужчину с неподдельным интересом, без всякого сочувствия и жалости. Смотрели как на долгожданное развлечение в однообразном больничном графике.
По коридору в огромных кастрюлях развозили на тележках ужин. Картошка, макароны, рыбные котлеты, компот, хлеб – белый и серый. Ходячие больные зашелестели по коридору обратно в палаты – развлечение развлечением, а ужин по расписанию. Игорю дико захотелось есть, просто до одури! Он пошел дальше, заглядывая в палаты. В предпоследней уже командовал Михалыч.
– Куда ее? – спрашивал он у нянечки.
– На эту кровать.
– Уважаемая, встать можем? – кричал в ухо бабуле со страшной гематомой на лице Михалыч.
– Что? – не слышала бабуля.
– Бери ее и перетаскивай, – велела нянечка.
– Душа моя, давай я тебя приобниму, – говорил Михалыч бабуле, профессионально обхватывая ее под руки и талию. – Давай, уважаемая, пойдем потихоньку, я тебя на танцы приглашаю. Сейчас с тобой тур вальса исполним – вон дотуда. Аккуратненько… Душа моя, да ты совсем пушинка, сейчас я тебя подхвачу и закружу. Ты не балерина, часом? Ох, точно в прошлом балерина! Как мне помогаешь!..
Нянечка сморщилась – и чего церемониться с этими бабками? Но Михалыч продолжал называть бабулю, которой Игорь на вид дал бы не меньше восьмидесяти, «уважаемой» и «душой моей». Бабуля расслышала, приободрилась, сделала несколько шажков и повисла на сильных и уверенных руках Михалыча.
– Ну нет, душа моя, я рассчитывал на продолжение… Давай еще пару шажков. Я тебя на танцы пригласил, а ты меня подводишь…
Бабуля сделала еще несколько шажков и упала уже на нужную койку.
– Ну вот, – обрадовался Михалыч, – дотанцевали!
Бабуля улыбнулась, но тут же испуганно дернулась и схватила Михалыча за руку:
– Не хочу здесь, на этой кровати. Не разрешай им. Тут все умирают. Я уже месяц лежу, и с этой кровати всех ногами вперед выносят. Родненький, я тебе денежку дам, у меня есть, ты не думай, только не ложь меня сюда! Назад отнеси. Не хочу я в морг! Страшно мне… Понимаешь? Боюсь я умирать. Не готова еще. Ты через пару дней приходи, тогда и переложишь.
– Да что ты такое говоришь, уважаемая? Ты спутала! Это с соседней кровати увозили. Я и увозил. А с твоей всех домой отправляли. Что я, врать тебе буду?
– С соседней? Может, я и перепутала… Помню, что отвозили в морг. Уже троих, пока я тут лежу. Думала, что я следующая. А не готова пока… Да и дочка еще не приехала. Вот как дочка приедет – так сразу и помру. Можешь меня тогда и в морг отвозить. Мне бы только дочку дождаться! Пару деньков…
– Нет, душа моя, я тебя в морг не повезу. Так и знай! На танцы пойдем, на свидание. Пойдем? Обещаешь? Вот сейчас подлечишься и побежишь впереди меня. Только смотри, с другим-то не убегай, а то знаю я вас! Только обещаете, а потом с молодым вот и убежишь!
Бабуля улыбалась беззубым ртом, совершенно счастливая.
Михалыч тем временем проворно орудовал рычагами, подкручивая, подвинчивая, приподнимая, опуская изголовье. Поправлял подушку, одеяло, при этом успевал еще и цыкать на нянечку, у которой было полно дел и пациентов – переполненное отделение, внизу каталку ждут, надо еще троих погрузить да поднять, а Михалыч нянькается с бабкой, которой и жить-то осталось – пару дней в лучшем случае. Не жиличка… В чем только душа еще держится? Ведь уже неделю, как помереть должна была, а крепкой оказалась. Как сказала, что дочь дождется, так и трепыхается. Дочери звонили, та приезжать отказалась – в другом городе, денег на билет нет, троих детей оставить не с кем. Вот как такое бабуле скажешь? Лучше пусть надеется. Сказали, что едет дочь, билеты достает, со дня на день приедет…
– Ну как? Хорошо? Есть хочешь, душа моя? Что хочешь? Я все сделаю, – пообещал Михалыч, поглаживая бабуле руку.
– Я хочу прическу, – засмущалась бабуля, – если на танцы-то.
Михалыч посмотрел на нянечку, та сделала ему страшное лицо, но потом покорно сбегала в перевязочную, вернулась с бинтом, оторвала кусок и обмотала седые космы бабули в девчачий хвост.
– Мне нравится, очень красиво, – сказал Михалыч, и бабуля ему поверила. Зеркала все равно не было. Она откинулась на подушки и затихла.
– Больно мне…
– Укол ей сделай, – велел Михалыч нянечке.
– Откуда я ей обезболивающее возьму? Потерпит! – возмутилась нянечка.
– Сделай, я сказал, – велел Михалыч изменившимся голосом. Говорил тихо, чтобы бабуля не слышала, но строго – не возразишь.
– Не могу, Михалыч, хоть режь! Не имею права. Я ж не медсестра. Да что я тебе рассказываю?..
– Зови Ольгу, быстро, я сказал!
– Да она меня прибьет на месте. Михалыч, миленький, пойдем уже. Ты мне так нужен!
– Зови Ольгу. Или мне самому позвать? – пригрозил Михалыч.
Нянечка кинулась в коридор и через минуту вернулась с медсестрой. Игорь заметил, что даже главная медсестра относится к Михалычу с уважением и даже почтением.
– Ольга Владимировна, укольчик тут нужен… Как для себя прошу, – тихо сказал Михалыч.
Ольга Владимировна молча откинула одеяло. Игорь увидел тощую, как палка, ногу бабули – синюю от гематом, шишек и вен-жгутов. Быстрым движением ввела препарат.
Бабуля ойкнула и тут же затихла.
– Спасибо, родненький… – прошептала она.
Михалыч продолжал гладить бабуле руку.
– Все… – тихо сказал он.
– Что все? – не поняла нянечка.
– Скончалась.
– Что ж мне теперь, заново постель перестилать? – всплеснула руками нянечка.
– Дура ты! – сказал Михалыч. – Как я только тебя терплю… Лучше я со Светкой буду работать. А ты меня ищи-свищи, не приду. И Молодого не дам, не выделю. Поняла?
– Михалыч, миленький, ну прости, не сердись! Ну, сорвалось с языка. Устала я, уже вторые сутки на ногах…
– Без меня не могла ее отпустить по-человечески? – уже спокойно упрекнул Михалыч.
– Да откуда ж я знала? Это у тебя чутье, а по мне так бабка сбрендила. Нормальная она была, стабильная, упертая. Да я ж, как ты велел, все сделала – про дочку сказала, что едет… Ну что я-то? Чуть что – я виновата?
– Дура ты… – Михалыч вышел из палаты. Его кто-то позвал, но он не откликнулся.
Нянечка выглянула в коридор и уперла руки в бока.
– Ну вот куда он? Он же мне нужен! – объявила она сразу всем. – Молодой, пойдем, а? Еще троих надо поднять!
Игорь стоял у подоконника около открытой фрамуги – в коридоре, несмотря на открытое окно, было душно. Дышать нечем. Запахи, казалось, не выветривались, а гуляли по коридору, палатам, смешивались, концентрировались. Сколько он так простоял у подоконника – не помнил. Может, минуту, может десять… Очнулся от окрика старшей нянечки.
– Молодой человек, ты чего стену подпираешь? Не боись, без тебя не упадет. Давай, отклеивайся – и на выход. Посещения закончены. График видел?
– Я маму ищу. Сказали, здесь…
– С рейсового?
– Да.
– Пойдем, в эту палату сегодня женщину положили. Заходи, не стесняйся. Твоя матушка-то?
Игорь посмотрел на бесформенную гору, лежащую под одеялом. Приблизился и увидел опухшее лицо в кровоподтеках. Редкие седые волосы, почти ежиком торчащие на черепе. Нет, ошибка…
– Она? – спросила нянечка.
– Нет, не она. Не знаю… – промямлил Игорь.
– Как не знаешь? Ты поближе подойди. Посмотри внимательно, – сказала нянечка и пихнула Игоря в спину. Тот оказался рядом с кроватью. Да, это была его мать – никаких сомнений. Но он продолжал мотать головой – нет, этого не может быть! Не мама, какая-то чужая толстая тетка, лысая и страшная… Лицо так отекло, что глаза превратились в щелочки. Женщина тихо стонала…
– Так она? – спросила строго нянечка.
– Да, она… – признался Игорь.
– Что ж ты, мамку ро́дную не узнал? Небось видитесь редко? Да что с вас, мужиков, взять?
– Да нет, не редко. – Игорю стало стыдно, и он начал оправдываться.
– Тогда что ж не узнал-то? Мамку-то ро́дную? Не тетка чужая, поди! Ладно, коли уж ты здесь – помогать будешь!
– Как? – Игорю стало плохо, по-настоящему. Колени подкашивались, руки дрожали.
– А так! Пеленку ей надо подложить, судно вынести, помыть.
– Я не умею…
– Конечно, не умеешь. Что ты с лица-то спал? Как она тебе задницу подтирала и горшки выносила – так ничего. Теперь давай! Твоя очередь. Не развалишься! Заодно поймешь, как о матери заботиться надо. Или не поймешь… Давай, ты ее перекатывай, а я буду подстилать. Понял? Тяжелая она. А в отделении двадцать пять человек. Все с ног сбились. Михалыч, вон, обиделся на меня. Я одна тягать не могу. Так что давай потихоньку переваливай ее на бок. Или брезгливый? Что ты отворачиваешься? Да я ее прикрою простынкой. Что ж за мужики-то пошли? Нежные, аж не дунь – не плюнь.
Игорь, стараясь не смотреть на мать, следовал указаниям нянечки – держал, поворачивал, опускал, подтягивал повыше. Мать тихо стонала.
Игорь, стараясь не смотреть на мать, следовал указаниям нянечки – держал, поворачивал, опускал, подтягивал повыше. Мать тихо стонала.
– Что, родная? Больно тебе? Потерпи. Дело надо сделать. Сынок твой здесь…
– Не надо, – прошептала мама, – пусть уйдет.
– Вот еще! Пусть видит, как мамка его мучается и страдает. В другой раз понимать будет. Ничего, милая, я его тут поучу немного. Ему на пользу пойдет.
И нянечка продолжала командовать Игорем, будто желая отомстить за всех матерей, о которых не заботились сыновья.
Куцая простыня задралась, и Игорь увидел голые груди матери, растекшиеся по животу. Его поразило то, что мать была огромной и очень тяжелой. Хотя он никогда не считал ее грузной. Он старался не думать, не слышать то, что говорит ему нянечка. Хотел побыстрее выйти отсюда и напиться. Глотнуть водки и задохнуться. Курить хотелось даже больше, чем водки. Но ослушаться старшую нянечку он не мог – на него нашел ступор. Иначе как объяснить, что он пошел выносить утку, держа ее на вытянутых руках. Его мутило, тошнило, он думал о том, что не должен выносить утку, а должен сидеть рядом с матерью и гладить ее по руке. Вместо этого он был уже взмокший, пропахший потом от усилий, униженный – пожилая нянечка оказалась жилистой и сильной. Куда сильнее его. А он, молодой мужик, оказался хлюпиком, недотрогой, хиляком, жопоручкой… Всеми этими эпитетами его наградила нянечка, и Игорю казалось, что это она еще с ним была ласковой, а так бы могла и жестче приложить.
– Больно… – прошептала мама.
– Сделаете ей укол? – спросил Игорь у нянечки.
– Сделаю, если лекарства принесешь. Достанешь – сделаю, мы на нее уже свои израсходовали. Двадцать пять человек в отделении. Сам понимаешь. Мы ж на аварию не рассчитывали. Только я тебе ничего не говорила. Ты к Ольге Владимировне подойди, к медсестре старшей, и спроси, что надо. Вроде как сам додумался, побеспокоился. Понял? И подпиши для кого. Продукты принесешь – тоже подписывай и в холодильник убирай. Сама она есть не может пока, так что нужно, чтобы ее кормили. Понял?
– А где брать лекарство? И кто ее будет кормить?
– Милок, ты от шока, что ли? Давай возьми себя в руки! Ты мужик, сын. Вот и ножками побегай да головой подумай. Никто у тебя в больницах не лежал, что ли? Счастливый ты, раз ничего не знаешь! Ладно, научу тебя, так уж и быть. Сегодня на дежурстве баба Катя – вон, видишь, которая полы моет? Так ты ей рублик дай, она и подойдет к твоей мамке лишний раз, и покормит, и одеяло поправит. Давай-давай, пошевеливайся!
– А она… мама… выживет? – спросил Игорь.
– Ты дурак или как? – ахнула нянечка. – Что ты такое говоришь?! Конечно, выживет! Раз уже выжила – значит, повезло ей. Четыре трупа после аварии. А ее первую вытащили, да палата ей досталась. Даже думать так нельзя, понял? Давай уже, выметайся, я дальше сама. Сегодня лекарства привезешь – так мать спать будет. Не привезешь – пеняй на себя. А списочек тебе Ольга Владимировна даст.
Игорь нашел Ольгу Владимировну, что-то промычал про маму и лекарства и получил на руки клочок бумаги со списком лекарств, которые нужно достать. Потом вышел из больницы, добрел до телефона-автомата и позвонил отцу.
– Маме лекарства нужны, срочно. Она в больнице. Говорят, повезло. Рейсовый перевернулся.
– Ну, значит, повезло, – ответил равнодушно отец и положил трубку.
Игорь порылся в кармане, нашел еще двушку и позвонил по единственному номеру, который знал как свой собственный: ночью разбуди – вслепую наберет.
Сашка откликнулся немедленно и велел ждать. Сказал, что сам привезет лекарства. И через час уже был в больнице, развив бурную деятельность: очаровывал медсестер, делал комплименты нянечкам, кому совал рубль, кому конфеты, вручил бутылку Михалычу, прорвался к главврачу… Игорь шел по пятам за другом молчаливой тенью, но не испытывал чувства благодарности. На него накатила дикая усталость, он уже не хотел пить, а накурился до чертиков – целую пачку засадил, пока ждал Сашку.
Комаровский же был свеженький, бодренький, обаятельный как черт, будто не в больницу приехал, а на ужин в Дом литераторов пришел. На Игоря накатила злость на друга и нестерпимая зависть – умению Комаровского разговаривать хоть с главврачом, хоть с нянечкой на равных, как свой. Перекурить на лестнице с Михалычем, перезнакомиться чуть ли не со всеми больными. Комаровский же передвинул каталку с мужчиной, который все еще просил закрыть окно, и куда-то ее удачно приткнул. И все-то у него ловко получилось! Мужик затих, а медсестры смотрели на Сашку с обожанием и строили глазки. Даже старшая нянечка растаяла, оценив профессиональную хватку Сашки.
На фоне Комаровского Игорь сразу стал мелковат, трусоват, туповат – ущербный бедный друг при влиятельном сильном вожаке. Сашка чувствовал себя как рыба в воде. Казалось, эта поездка, а до этого поиски лекарства – где уж он его достал в такие рекордные сроки, это одному богу известно – не доставляют ему никакого неудобства. Сашка выглядел франтом – в костюме, при галстуке. А Игорь в своей ободранной куртке и грязных штанах волочился следом, прихлебателем, рыбой-прилипалой. Сашка не брезговал целовать руки медсестрам, жать грязную ручищу Михалычу и тут же разговаривать с главврачом, для которого припас бутылку коньяка. Комаровский виртуозно владел искусством подкладывать рубли и трешки – нянечке, бабе Кате, аккуратно, в карман халатика – так, что той даже не пришлось швабру из рук выпускать. Медсестре Ольге Владимировне – на стол, не скрываясь, прямо на посту. Главврачу, помимо коньяка, Комаровский вручил собственную книгу, скромно представившись начинающим писателем. Но врач увидел то, что должен был увидеть, – торчащий из-под обложки уголок конверта. И все получалось очень правильно, удобно, никакой неловкости. Игорь же не знал, как сунуть рубль нянечке – вот так просто подойти и отдать? А как сказать, за кого рубль? Вдруг перепутает, возьмет, а к матери не подойдет?
Но самым страшным ударом для Игоря стало то, что его мать немедленно узнала Сашку, хотя видела его давно, еще школьником. Начала улыбаться, деликатно подтянула повыше простыню и называла его «Сашенька». Было видно, что ей тяжело говорить, но она старалась. Сашка присел на кровать, взял ее за руку и начал гладить, говоря какие-то глупости про то, что она еще ого-го, еще как всем покажет!..
Тут же прискакала медсестра, отвернула чуток, чтобы не смущать ни гостя, ни больную, угол простыни и сделала укол в бедро.
Пока друг-герой сидел на кровати, заняв его, Игоря, место, он притулился между раковиной и холодильником.
Палата была рассчитана на четырех пациентов. На трех койках лежали бабки, на четвертой – мать Игоря.
– Милок, слышь? – обратилась к Игорю одна бабка – худая как палка, вся высохшая. Голова у нее была забинтована так, что получилась шапочка. – Там на раковине моя кружка – помой, а?
Игорь хотел было отказаться: он к матери пришел, а не к этим бабкам. Но матери он сейчас был не нужен – она улыбалась «Сашеньке». Игорь ополоснул чашку и поставил на тумбочку.
– Сынок, тебя как зовут? – подала голос другая соседка по палате.
– Игорь.
– Игоряша, помой ложку и сумку переставь. Здесь, под моей кроватью, ты ее в уголок придвинь.
Игорь помыл ложку и переставил сумку. После чего он перебирал пакеты в холодильнике: «Ты, Игоряша, потуже, потуже заверни и подальше подтолкни, а то упадет». Открывал дверь, закрывал дверь, снова открывал. Пришла медсестра – проводить вечерние процедуры.
– Выйдите, – велела она Игорю. Сашка же продолжал сидеть, как сидел. Игорь, стоя в коридоре, опять начал злиться: ну о чем можно разговаривать с его матерью? Да ни о чем! Что они там шушукаются? Почему не с ним, с сыном? А Комаровский? Тоже хорош… Пыль в глаза горазд пустить. Ему все равно перед кем – любая медсестра сгодится. Тоже мне, герой – лекарства достал, сидит красавец такой, в костюме…
Медсестра вышла, и Игорь вернулся в палату.
– Елена Ивановна, а как же пельмешки? – бодрым голосом вещал Сашка. – Очень я люблю ваши пельмешки! Никто такие не делает! Обещаете? Как только выйдете – налепите и пригласите меня на обед. Только побольше лепите! Помните, как я пельмени у вас уплетал? За ушами трещало! А вы мне еще больше, чем Игорю, накладывали. И сидели напротив, смотрели, как я ем. Как только доедал, вы мне еще подкладывали добавку. Помните? Я так объедался, что дышать не мог! Так что давайте, выходите побыстрее отсюда. Я жду приглашения на обед. А теперь честно мне скажите – что привезти?
– Сашенька, родной, привези мне сырничков. Очень хочу сырников. И шаль мою – ну ты помнишь, кружевную. Мерзну я очень… Еще носки – у меня ноги ледяные. Ты мне носки привези. И вот еще что: ты сумки найди, там семена были… И рассада. Найди рассаду. Еще там же, в сумке, таблетки лежали, я в аптеку по дороге заходила. Таблетки для Михаила Дмитриевича. Ты найди сумки-то! Жалко таблетки. И рассаду. Пропадет ведь…