– Не волнуйтесь, все найду, сделаю, а таблетки-то от чего?
– Так давление у Михаила Дмитриевича. От давления…
– Хорошо, Елена Ивановна, отдыхайте. И помните про пельмешки! Вы мне обещали. Налепите штук пятьдесят или сто!
– Ну скажешь тоже, сто! Иди, родной, иди. Игорьку передай, чтобы не волновался, пусть работает спокойно. Скажи ему, что мне ничего не нужно. Пусть с отцом будет. Мне так спокойнее.
– Хорошо, все сделаю. – Комаровский подоткнул одеяло поглубже под ноги Елены Ивановны, но видно было, что остался недоволен. Быстро вышел в коридор, где к нему кинулась баба Катя. Через минуту Сашка уже прикрывал Елену Ивановну еще одним одеялом.
Игорь опять стал свидетелем сцены, которая его потрясла.
Елена Ивановна начала морщиться и ловить взгляд бабы Кати.
– Что? – тут же среагировал Сашка.
– Утку мне надо, Сашенька, – прошептала Елена Ивановна.
Баба Катя кинулась доставать утку, отрабатывая рубль, но Комаровский опередил нянечку – достал сам и бережно подложил куда надо. Даже одеяло не поднял. И Елена Ивановна приняла эту помощь с благодарностью, без всякого стеснения, как от родного, близкого человека.
Баба Катя уже смотрела на Сашку с нескрываемой любовью. А старшая нянечка притащила тарелку с рыбной котлетой:
– Ты поешь. Небось из города, не жрамши… Две минуты, а сытый будешь!
И Сашка послушно, с нескрываемым аппетитом принялся жевать эту вонючую рыбную котлету. А старшая нянечка смотрела на него и улыбалась.
Пока Сашка целовался с Еленой Ивановной, обнимался с бабой Катей, которая даже лишнюю подушку больной притащила, и жал руку Михалычу, который тоже подошел и пошуровал в рычагах – приподнял кровать поудобнее, Игорь стоял в коридоре и смотрел в окно. Старая больница, наверняка раньше здесь был госпиталь – окна большие, подоконники широкие, коридоры просторные, а палаты маленькие. Но почему так душно? Почему в таких больших коридорах, с высокими потолками, нет ощущения свободы, воздуха?
– Ну что? Поехали? – Сашка наконец вышел из палаты.
– Куда? – Игорь не хотел никуда ехать, ему хотелось домой. Нет, не домой – там отец, а его он видеть точно сейчас не мог. Тогда – хоть куда… Лишь бы побыстрее отсюда!
– Как куда? Поехали к тебе на дачу, там переночуем, а утром сюда вернемся, – объяснил Комаровский.
– Зачем?
– Зарядим другую смену – денег надо нянечкам дать, чтобы присматривали. И сырники привезем. Тут ведь в райцентре есть какой-нибудь ресторан? Закажем там. Или купим творог – я сам напеку. У вас на даче газ есть? Еще муку и яйца надо купить. Да, а какую рассаду Елена Ивановна везла? Надо купить точно такую же, чтобы она не волновалась. Еще таблетки от давления купить. Скажем ей, что нашли.
– Сырники не нужны. Она их терпеть не может. Для меня и отца жарила, а сама никогда не ела.
– Не важно. Она попросила – значит, надо привезти.
– В больнице кормят. Наверняка и сырники дают.
– А шаль? Где она? И носки? На даче есть?
– Не знаю, – тяжело ответил Игорь. Он уже пожалел, что вызвал Комаровского. Ну что пристал с этими сырниками и шалью? Мать лежит под двумя одеялами. Зачем ей шаль? И носки? У нее шок после аварии – вот и желания странные. Бред, можно сказать. Мать никогда в шерстяных носках не ходила. И зачем покупать рассаду и таблетки? Можно просто сказать, что все пропало, была ведь авария… Зачем обманывать, что все нашли?
Игорь злился и на мать – она чудом жива осталась, лежит в больнице, а думает не о себе, даже не об Игоре, а о муже. Таблетки ему, видите ли, купила… Да у отца давление как у космонавта! Неужели ее волнует только его здоровье? А свое? А то, что пережил Игорь? Отец даже от «Международной панорамы» не отвлекся ради жены, а она переживает, что его без таблеток оставила.
Игорь решил, что, как только мать поправится, скажет ей все, как есть: что отец трубку бросил, что плевать на нее хотел и даже не приехал. И это он, Игорь, бросил все дела и кинулся к ней. Это он ее тягал так, что спина вступила. Он выносил утку, а она этого даже не помнит…
– У тебя есть ключи от дачи? – Комаровский никак не мог успокоиться и продолжал развивать бурную деятельность. – Поехали. Там разберемся. Все равно нужны тапочки, халат, чашка, ложка… Лучше, чтобы было все свое.
– А ты откуда знаешь? – Такие мелочи, как ложка и халат, даже не пришли Игорю в голову.
– У меня бабуля три месяца до смерти в больнице лежала. Ты разве не знал? Я тебе говорил. Я с ней был. Завтра утром мы здесь должны быть. Новый день, новая смена. Да и Елене Ивановне нужно, чтобы рядом кто-то находился… из своих. Она будет рада.
Игорь почувствовал, что Сашка хотел сказать «из родных», но сказал «из своих».
– Слушай, а если она попросила то, что не любит и никогда не носила… Это что значит? – спросил Игорь.
– Ты имеешь в виду сырники и шаль?
– Да, – выдавил Игорь. – Она умрет?
– Не обязательно, – спокойно ответил Игорь. – Может, она сырники в детстве любила, а шаль… ну, просто… захотелось. Моя бабуля мясо просила, шашлык, да чтобы непременно на шампуре, и вино красное – видимо, что-то из молодости вспоминала. А ты даже думать не смей про смерть, понял?
– Ты говоришь, как старшая нянечка…
– Старшая нянечка – это главный человек на ближайшую неделю. Так что будь с ней повежливее. А то стоял, нос воротил… Я же видел, и нянечка видела. Это она только делает вид, что ничего не замечает, а так, поверь, муха без ее ведома не пролетит, она людей со ста метров чует. Работа такая. Ты ей не понравился.
– Зато ты понравился – дальше некуда! – огрызнулся Игорь. – Я маму не узнал, понимаешь? Сказал, что не она. И нянька эта решила меня воспитывать – заставила утку выносить, перекладывать. А отец смотрел телевизор, трубку положил.
– Он просто не знает, как на это реагировать. У него такое состояние.
– А у меня какое состояние? Я знаю, как реагировать? – не выдержав, заорал Игорь. – Почему мама сказала, чтобы ты мне ничего не говорил? Она даже не помнила, что я был рядом, не видела меня.
– Успокойся. Так бывает. С чужими в таких ситуациях бывает проще, чем с родными. Она хотела тебя оградить.
– Да пошел ты со своими советами!
Они медленно плелись по дороге – автобусы давно не ходили, а такси не появлялось. Игорь купил бутылку водки и прикладывался часто. Сашка тоже пил, но немного.
На даче было холодно – дом промерз. Раскочегарили печку. Достали одеяла. Уснули, но часа в два проснулись – стало душно до одури. Проветрили, снова легли. Но так и не уснули – Игорь слышал, как Сашка ворочается и тоже не спит. Игорь хотел сказать другу спасибо, но так и не смог, не нашел в себе сил. Сказать спасибо – значит признать превосходство Сашки, принять, что он все сделал лучше. Как всегда. Опять Комаровский его обскакал на полном ходу…
Утром встали рано. Игорь деловито лазил по шкафу и складывал какие-то вещи.
– Ты тут соседок знаешь? – спросил он.
– Нет, мать с ними общалась, – ответил Игорь.
– Жаль. Могли бы зайти, сырников попросить испечь по-быстрому – ни муки, ни яиц нет.
– Да не будет она сырники. Что ты заладил про эти сырники? – заорал Игорь, хотя и не хотел кричать, собирался сдерживаться – Комаровский ему еще нужен. – Она вообще ничего не понимала. Мало ли что попросить могла. Сегодня и не вспомнит.
– Если просила, то нужно привезти. Ищи давай ее шаль. Еще в аптеку надо будет заехать. Клеенку, чтобы подстилать, нормальную купить. Бинты, зеленку. Ей рану на ноге зашивали, надо обрабатывать, пока швы не сняли.
– Что, в больнице зеленки нет? – все еще злился Игорь.
– Надо купить, – решительно сказал Сашка.
– Слушай, у меня с деньгами сейчас не очень. Зачем нянькам-то платить? Разве они не должны и так подходить?
– Я взял деньги. Потом вернешь. Считай, что в долг, – ответил Комаровский.
Игорь промерз, пока шли к больнице, нестерпимо хотелось водки, настроение было отвратительным, а тут еще Сашка – бодрый, подтянутый, будто и не спал на драном диване под еще более драным пледом. Опять он сверкал, как начищенный самовар. В долг, сказал, даст… А как отдавать этот долг?
Все утро они мотались по окрестностям и искали сырники. Купили яблок, кефира, творожную пасту, колбасы. Точнее, все купил Сашка. Заодно прикупил мыло, туалетную бумагу. Игорь опять плелся следом, мучаясь похмельем и осознавая собственное бессилие и никчемность. Он устал, дико устал. Но Сашка потащил его в кафе, где распушил павлиний хвост и уговорил повариху нажарить сырничков. Повариха оказалась душевной женщиной, слышала про аварию рейсового, сама на нем часто ездила, а тут – отвело, уберегло.
– Ты для мамы так? – уточнила повариха.
– Нет, но она меня в детстве кормила часто. Сын – вон сидит, – Сашка показал на Игоря, который присел за стол, потому как стоять было тяжко, – плохо ему совсем. Такой шок пережить. Мама все-таки… Мы же со школы друзья, с первого класса. После школы я к ним домой забегал, голодные же были все время, и тетя Лена меня пельменями кормила. У нее всегда пельмешки в морозилке были. Домашние, самодельные. Так и кормила все годы. Она мне как вторая мама.
И повариха, смахивая слезу, налепила сырников, пожарила, сложила, завернула и денег не взяла.
– Не возьму, даже не предлагай! – отмахнулась она.
– Тогда конфеты. – Сашка выложил из сумки коробку конфет. В магазине он купил пряники, карамельки, пастилу и халву.
Игорь хотел спросить, зачем так много? Зачем тратить деньги на ерунду? Но не стал.
С сырниками они наконец поехали в больницу. Сашка отправил Игоря к матери, а сам пошел к главврачу, в сестринскую, в перевязочную. Игорь не удивился, если бы Комаровский еще и в столовую наведался.
Прошел в палату. Мать лежала, глядя в потолок.
– Мам, это я, – сказал Игорь, подходя и осторожно присаживаясь на краешек кровати. – Я тебе сырников принес, как ты просила…
– Сырников? Я же не люблю их. Зачем? – удивилась мать. – Мне холодно, все время холодно… Ты шаль принес?
Игорь порылся в сумке и нашел шаль. Хотя он ее точно туда не клал. Наверное, Сашка нашел и положил.
– Да, мама, вот твоя шаль. Тут еще халат, тапочки… – Игорь выкладывал из пакета то, что туда сложил Сашка. – Еще зеленка, бинты, кефир – я в холодильник положу. Вот еще яблоки.
– Зачем мне халат и тапочки? Я же не могу ходить, – раздраженно спросила мать. – Как там отец?
– Хорошо. Не волнуйся.
– Ты домой сейчас поезжай. Не оставляй его. Купи ему курицу, свари бульон. Он очень бульон любит. И пусть пьет таблетки. У него же давление и сердце.
– Хорошо, не волнуйся, – заладил на одной ноте Игорь.
– Ты сумку нашел? Рассаду мою? Надо посадить, а то погибнет.
– Мам, была авария. Рейсовый перевернулся, ты помнишь?
– Нет, не помню. Туман помню, потом больно было очень… И пусть отец сюда не едет. Не надо ему меня такой видеть. Ты ему не позволяй.
Игорь кивнул. Он не стал говорить матери, что отец преспокойно смотрел свою «Международную панораму» и не собирался никуда ехать.
– Елена Ивановна, ну какая красавица вы сегодня! – в палату, как свежий ветер, ворвался Сашка. Следом семенила медсестра – новенькая, влюбленно смотревшая на Комаровского.
– Елена Ивановна, сейчас укольчик сделаем, – ласково прощебетала медсестра.
– Сашенька… – улыбнулась мать и сразу размякла, успокоилась.
– Ну, а сырнички? Вы видели? Все как заказывали! Я же обещал! Давайте вместе и позавтракаем!
– Сырнички? Правда? – Мать даже сделала попытку приподняться на подушках.
Комаровский кормил Елену Ивановну сырниками, с вилочки. Сам тоже ел. Они ели будто наперегонки.
– Елена Ивановна, я уже два съел, а вы только один! Ну-ка, догоняйте! Такая женщина их жарила – я вам передать не могу! Здоровья вам желала. От всего сердца. Так что ешьте, она как себе жарила.
– Сашенька, ты доешь, тебе еще домой ехать, мне так много не надо, – вяло сопротивлялась Елена Ивановна, но послушно проглатывала кусочек. На тумбочке, будто из воздуха, появилась чашка с горячим чаем – ее принесла нянечка, даже лишний кусок сахара положила, а Комаровский, вооружившись большой ложкой, поил Елену Ивановну чаем. И все у него выходило ловко, ни капли не пролил.
А Игорь снова стоял у рукомойника, зажатый холодильником, и мыл чашки, ложки бабок-соседок, бегал за ручкой, чтобы записать название лекарства. Чувствуя свою ненужность, вышел покурить, потом позвонил отцу из автомата:
– Пап, маме уже получше. Но ее оставят на неделю где-то, не меньше.
– Хорошо, надо так надо. Спроси у нее, куда она положила мои таблетки. Все утро ищу, не могу найти. И привези с дачи мои тапочки, я просил мать. Мне в этих неудобно, а старые на даче.
– Я не буду туда возвращаться.
– И как же я без тапочек?
Игорь положил трубку.
Все казалось ему странным, бессмысленным, неестественным. Мать, которая радуется приходу Сашки больше, чем родному сыну. Беспокоится: позавтракал ли Комаровский и как он голодный поедет домой? Она соглашается есть сырники из рук Сашки, а Игорю сказала, что терпеть их не может. Отец, которого заботят домашние тапочки и собственные таблетки и нет дела до жены. Он сам, которого мутит от вчерашней дрянной водки. Да еще Сашке остался должен. Надо будет спросить – сколько. Он же тут направо-налево конфеты и деньги раздавал. А сколько он врачу сунул – вообще непонятно. Зачем – тоже непонятно. Но если Сашка бросается деньгами, то почему Игорь должен за это платить? Он бы не дал этой няньке ни копейки. За что? За то, что она должна делать за зарплату?
Игорь вернулся в палату. Комаровский продолжал балагурить, приобнимал новенькую медсестру за талию и пожимал руку врачу, который подошел к матери, пальпировал живот, спросил про самочувствие. Тут же нянечка стояла наготове с чистым пододеяльником. Окно было открыто настежь. Мать лежала довольная – она любила свежий воздух, ей всегда было жарко, душно. Бабули на других кроватях ежились и прикрывались одеялами, но молчали, нутром чувствуя, кто тут главная больная и кто теперь будет распоряжаться фрамугой.
– Как хорошо, Сашенька! – повторяла то и дело мать.
Комаровский со всей кавалькадой вышел в коридор, и Игорь остался с матерью один на один, не считая завистливо притихших бабок.
– Милок, закрой окно, я мерзну, – попросила бабуля, и Игорь закрыл окно. Мать поджала губы.
– Милок, позвони моему сыну, телефон вот тут, на бумажке, на тумбочке. Скажи ему, что я здесь. Леня зовут. Ты позвони.
– Хорошо.
– Бумажку-то возьми!
– Я запомнил номер. Мам, я не знаю, когда смогу приехать. Работа…
– Сашенька сказал, что приедет, – ответила мать. – А ты отцу купи сметаны. Обязательно купи. Я там борщ наварила, а сметану забыла купить. А он без сметаны не будет. Купи. И борщ обязательно перекипяти, а то прокиснет. Рубашки его как накопятся, в химчистку отнеси. Только потом раскрой, вытащи все иголки и на вешалки развесь. Что еще… Яйца там сваренные, утром на стол поставь, а то отец сам не достанет. Так и стухнут. Они на тарелочке, отдельно. Скажи ему, чтобы таблетки после еды принимал. Лучше сам достань и положи на кухонный стол – тогда он не забудет принять. Бульон, свари бульон – курица в морозилке. И тапочки его забери, он просил.
Игорю стало так же обидно, как бывало в детстве: мать больше любит отца, только о нем и думает, о его удобстве, а на сына ей наплевать. Разве так бывает? Разве материнская любовь к ребенку не сильнее всех остальных любовей, вместе взятых? Может, она и вовсе не хотела иметь ребенка? Или хотела девочку, например, а родился мальчик. И мать, разочарованная, так и не смогла полюбить сына, как собиралась любить дочь. Может, и не было в ней столько любви, такого запаса. А тот, что был, на мужа весь вышел, сыну не досталось.
– Ну что, поехали? – Сашка заглянул в палату.
Игорь кивнул матери, не найдя в себе силы наклониться и поцеловать. Она тоже не сделала движения – не подалась вперед.
В город они ехали на такси – Сашка заплатил.
– Так, завтра я приеду, послезавтра – ты, – наставлял его Комаровский в дороге. Игорь кивал и молчал. Ну, а этому-то какое дело до чужого человека? Даже не родственницы? Ему-то что за радость мотаться за город, в захудалую больницу? Да и не помнил Игорь, чтобы Сашка пельмени у них ел. Не было такого. Или было? Ну, может, один раз. Придумал на ходу, сказочник. Выделывается героем перед этими тупыми медсестрами. Тоже, нашел себе благодарную публику. Покрасоваться больше не перед кем? Да невозможно поверить, чтобы Сашка все делал искренне. Вот Игорь – скажи ему, что чья-то мать, пусть даже друга, в больницу попала – ну, посочувствует по телефону, а чтобы ехать… К каждой тетке не наездишься. Но ведь как сочиняет на ходу, гад! Заслушаешься! У медсестричек от рассказа про пельмени глаза на мокром месте. Знает, на что давить, мерзавец! Еще и твердил всем, что у друга, то есть родного сына, – потрясение, шок. Очень за мать переживает. Только видно, что ни няньки, ни медсестры в эту сказочку не поверили. Будто специально Сашка так рассказывал, чтобы не верили. А про пельмешки все поверили. И получилось, что Комаровский, считай, родной сын, а Игорь – гад последний, даже мать родную не признал. Про «не признал» старшая нянька по смене передала, в красках расписала, и про жопорукого прибавила. Так что новая смена про Игоря уже все знала и понимала.
– Спасибо тебе, – сказал Игорь Сашке, выходя из машины, – большое спасибо, без тебя бы я не справился. Я не умею так, как ты…
– Да ладно тебе, старик, сочтемся, – отмахнулся Комаровский.
Да уж, сочтемся, подумал Игорь. Только как? Сколько он теперь должен? И где, интересно, брать деньги? Если Сашка такой весь из себя благородный, так пусть бы не в долг, а так. Нет же – сказал, что в долг, сочтемся. Вот и все благородство.
Дома работал телевизор. Отец смотрел футбольный матч.
– Это я, – сообщил о своем приходе Игорь.
– Тапочки привез? – спросил отец. Про мать ни слова, сразу про тапочки.
Игорь, не ответив, прошел на кухню, налил себе чай. Зашел в комнату к отцу, постоял и пошел к себе.