В отличие от метафоры "сравнение - такая логическая форма, которая не создает нового и целостного информационного объекта, т.е. не осуществляет смыслового синтеза, приводящего к образованию нового концепта".
В сравнении ни один из сопоставляемых объектов не утрачивает целостности, не перестает быть собой, не "растворяется".
Сравнение - "это только подобия, но не его обработка". Здесь нет насилия, пусть даже - творческого, художественно оправданного, по отношению к изображаемой действительности. Люди вольны в своих ассоциациях. Говоря об одном предмете, писатель отсылает нас к другому, чем-то похожему, очень далекому, быть может, - логически, хронологически или пространственно. Но каждый из сравниваемых предметов остается на своем месте. Автор устанавливает между ними только ассоциативные связи. И мы переносимся в своем воображении от одного к другому вдоль ниточки сходства.
В метафоре все происходит "здесь и сейчас". Вектор направлен внутрь. "Метафора - это то, что е с т ь. Спор о сходстве - это спор о впечатлениях. Спор о выборе метафоры - это спор об истинной сущности предмета".
Сущность предмета всегда при нем, она не нуждается в другом предмете.
Если цель высказывания - сущность предмета, то фактически отсылки к другому не происходит. Другой предмет вовлекается в процесс как инструмент или катализатор.
Метафора - субъективная попытка вскрыть объективную суть.
Но если быть точным, создатель метафор не слишком озабочен достоверностью сообщаемых истин, его первоочередная задача - выразить свое мнение. Во всяком случае, в искусстве для метафориста важнее индивидуальное видение и красота созданного образа.
В метафоре достоверность и красота уживаются далеко не всегда.
Как заметил Ортега-и-Гассет, "красота метафоры начинает сиять тогда, когда кончается ее истинность".
Итак, метафора - это вещь в себе, тогда как сравнение - это, как минимум, две вещи, структурно обозначенные, определенные.
Столь же структурно определены и отношения сравнительных оборотов с контекстом, они - как бы "извне" и порой уводят далеко в сторону. С.37
Метафора, при всей субъективности творимого образа, строит свои отношения с текстом иначе, претендуя на выражение сути описываемых событий. И либо концентрирует в себе смысл тех или иных локальных участков текста, пронизывая их своим полем, либо проецируется на произведение в целом, прямо участвуя в формировании обобщающего суждения, оценки, авторской идеи, то есть опять-таки претендуя на выражение сути.
Метафора не столько стремится органично войти в текст, сколько вобрать его в себя, "растворить", "переплавить", даже - заменить собой подвластный ей мир.
Думается, что использование термина "микроструктура" в описанном смысле применительно к метафоре было бы не корректным. Метафора строит свои отношения с другими элементами художественного целого на принципиально иных основаниях.
Итак, под микроструктурами в нашей работе понимаются только сравнительные обороты и близкие им случаи с вводным "казалось".
Теперь, прояснив ряд теоретических обстоятельств, вернемся к предмету разговора - к чеховским ситуативным сравнениям.
Чехов продолжал исследование их изобразительно-выразительных возможностей, экспериментируя с формой оборотов.
В рассказе "Кулачье гнездо" (1885) писатель пробует варианты.
Вот первый из них: "Тут торчат пни да редеет жиденький ельник; уцелело одно только высокое дерево - это стройный старик тополь, пощаженный топором словно для того только, чтобы оплакивать несчастную судьбу своих сверстников" [С.3; 436].
Гипотетическая ситуация яркой, зримой картины не создает и почти утрачивает собственные свойства, предположительность оборота не простирается далее морализаторского олицетворения.
В еще более слабой позиции оказывается союзная связка "словно" в следующем примере:
"Наниматели нагибаются и входят в маленькое каменное строение с тремя решетчатыми, словно острожными, окошечками" [С.3; 437]. В этой конструкции союз "словно" по сути тождествен союзу "как" и формирует самое обычное, не ситуативное сравнение. В то же время легкий оттенок ситуативности здесь присутствует, обеспечиваемый контекстом. Герои входят в строение - словно в тюрьму.
Работая над рассказом "Сапоги" (1885), писатель делает попытку ввести в текст гипотетическую ситуацию без сравнительного оборота, без уже привычных нам союзных слов:
"И, глядя на его испуганное лицо, можно было подумать, что на него свалилась штукатурка или что он только что у себя в номере увидел привидение" [С.4; 7]. С.38
В этой конструкции нетрудно узнать несколько видоизмененный оборот типа: "У него было такое испуганное лицо, словно (точно, как будто) на него свалилась штукатурка или он только что у себя в номере увидел привидение".
Последний пример из чеховского текста, думается, показывает, что в данном случае писателя интересовал не сам сравнительный оборот, а возможность эстетической игры с гипотетической ситуацией. Причем здесь две таких ситуации, и они оказываются "синонимичными", в равной мере способными вызвать у фортепианного настройщика Муркина испуганное выражение лица.
Подобный прием "обхода" привычного оборота видится и в следующем примере:
"- Это я-с! - начал жалобным голосом Муркин, становясь в позу кавалера, говорящего с великосветской дамой" [С.4; 7].
У Чехова приведенная конструкция могла бы выглядеть иначе: "словно (точно, как будто) кавалер, говорящий с великосветской дамой".
В обоих случаях имеет место отсылка к какой-то иной ситуации, но конструкции, использованные писателем, значительно ослабляют оттенок гипотетичности.
Рассказ содержит еще один пример отсылки к иной ситуации: "Целый день ходил он по городу, настраивал фортепиано, и целый день ему казалось, что весь мир глядит на его ноги и видит на них сапоги с латками и с покривившимися каблуками!" [С.4; 9].
Ощущение иной ситуации здесь также ослаблено и, может быть, заслонено тем, что повышенное внимание мира к ногам настройщика было не реальным, а кажущимся.
Однако у художественного текста свои законы. И читатель на мгновение все же представляет себе мир, который глядит на сапоги Муркина.
Соотносятся две ситуации: действительная, отвечающая описываемой в рассказе реальности, в которой скорее всего мало кто обращает внимание на обувь Муркина, и - предполагаемая настройщиком, не гипотетическая, а именно предполагаемая. Герою "кажется".
Оттенки, быть может, не слишком значительны, но все же вполне различимы.
Рассказ "Нервы" (1885) дает любопытный пример соединения в одной фразе двух освоенных Чеховым приемов, старого и нового: "Ему показалось, что над его головой кто-то тяжело дышит, точно дядя вышел из рамы и склонился над племянником..." [С.4; 13].
Слово "показалось" ослабляет эффект достоверности иной ситуации, однако от этого она не становится менее зримой.
В другой конструкции из того же рассказа, на первый взгляд, предстают старые принципы: "Он позвонил еще раз, и словно в ответ на его звон, зазвонили на погосте" [С.4; 14].
Но контекст наполняет оборот значением "показалось".
Под этим знаком воспринимаются и как будто бы совершенно определенные утвердительные фразы: "В коридоре было темно, и из каждого угла глядело что-то темное" [С.4; 15]. С.39
Герою, находящемуся "под свежим впечатлением только что пережитого спиритического сеанса", действительно к а ж е т с я: "Ваксин повернулся лицом к косяку, но тотчас ему показалось, что кто-то слегка дернул его сзади за сорочку и тронул за плечо..." [С.4; 15].
Чехов словно задумал художественный эксперимент, в котором заинтересовавший его эффект "кажимости" проявляется очень активно и мотивирован сюжетно.
Рассказ "Дачники" (1885) по-своему развивает этот эксперимент: "Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на свое скучное, никому не нужное девство" [С.4; 16].
Предположительное "вероятно" подчеркивает, выдвигает на первый план гипотетическое начало.
Нетрудно заметить, что вместо "вероятно" вполне можно было бы поставить "точно", "словно", "как будто".
Связь с базовой сравнительной конструкцией очевидна.
В следующем примере обнаруживаем старую форму:
"Луна, точно табаку понюхала, спряталась за облако. Людское счастье напомнило ей об ее одиночестве, одинокой постели за лесами и долами..." [С.4; 16].
Вторая фраза могла бы быть присоединена к первой союзами "словно", "точно", "как будто" - у Чехова есть такие развернутые и построенные по тому же принципу конструкции.
Опустив в данном случае союз и превратив гипотетическую часть оборота в отдельную фразу, писатель избежал "нанизывания" однотипных конструкций и придал последней фразе полную определенность, однозначность. Ситуация подается так, словно (характерно, однако, что все равно не избежать этого оборота, пусть - при интерпретации) ночному светилу в действительности свойственна рефлексия, которая оказывается как бы его органическим свойством и принимается как само собой разумеющееся. Раньше подобное могло высказываться у Чехова лишь в предположительной форме. Перед нами явление, отмеченное еще П.Бицилли: предметам "приписано то, что поэт д е л а е т с ними".
Третий ситуативный оборот в этом рассказе также связан с луной:
"Из-за облака опять выплыла луна. Казалось, она улыбалась; казалось, ей было приятно, что у нее нет родственников" [С.4; 17].
Как уже отмечалось ранее, вводное "казалось" очень близко формам "словно", "как будто", "точно", именно оно здесь создает эффект ситуативности, двоения описываемой картины.
В трех приведенных примерах интересны не олицетворения, уже в чеховские времена не воспринимавшиеся как нечто оригинальное и новое. Интересна игра повествователя с предположительными конструкциями, каждая из которых заключает в себе микросюжет. Причем в последнем случае писатель подчеркивает "кажимость" эмоций, приписываемых луне, по сути - обнажает использованный только что прием. С.40
Можно сказать, что происходящее с луной выстраивается в некий сюжет из трех эпизодов, представляющий собой своеобразную оценочную параллель происходящему на земле.
Повествователь приписывает небесному персонажу определенные чувства, реакции на то, что он видит внизу. В первом случае это делается в мягкой, "щадящей" форме и предваряется предположительным "вероятно". Повествователь словно стремится угадать "чувства" луны (как видим, и здесь не уйти от данного оборота, подчеркивающего условность искусства). Затем с полной мерой уверенности, без малейшего оттенка предположения, передает "эмоции" светила, которое выступает как субъект чувствования.
В последнем из трех эпизодов повествователь предлагает любопытную смену ракурса.
Дважды повторенное "казалось" как бы поровну распределяет читательское внимание между луной, которая уже предстает в качестве объекта наблюдения, и тем субъектом, которому "казалось" - будь то повествователь, незримо присутствующий в описываемой действительности, или один из героев, удрученный внезапным и обременительным приездом родственников.
Все три конструкции связаны с изображением луны, передачей ее "эмоциональных" состояний. Все три создаются разными и в то же время синонимичными или близкими, имеющими одну природу, средствами, что отчасти меняет присущую оборотам единую внутреннюю форму, заставляет "играть" ее оттенки.
Быть может, это продиктовано стремлением к разнообразию - в рамках некоего единства, желанием опробовать разные виды полюбившейся писателю конструкции, разные виды и - их производные. Но нам следует помнить, что в данном случае варианты ситуативных оборотов - это варианты изображения. Как известно, "художественный прием не может быть только приемом обработки словесного материала (лингвистической данности слов), он должен быть прежде всего приемом обработки определенного содержания, но при этом с помощью определенного материала". И даже незначительное, казалось бы, видоизменение приема отзывается в художественной картине.
Надо сказать, что поиск разных вариантов излюбленного оборота шел у Чехова достаточно интенсивно. И конечно же их перебор не всегда производился в рамках одного произведения.
В рассказе "Интеллигентное бревно" (1885) обнаруживаем только один оборот, относящийся к предмету нашего разговора, но - довольно любопытный: "Вообще начинающие судьи всегда конфузятся, когда видят в своей камере знакомых; когда же им приходится судить знакомых, то они делают впечатление людей, проваливающихся от конфуза сквозь землю" [С.4; 33].
Нетрудно заметить, что в основе этой громоздкой и не слишком изящной фразы лежит все то же ситуативное сравнение, несколько видоизмененное, быть может - с целью уйти от привычных форм, но сохранить принцип сопоставления двух ситуаций. С.41
Можно снова провести эксперимент и перестроить фразу, чтобы нагляднее показать родство конструкций: "...когда же им приходится судить знакомых, то они словно (точно, как будто) проваливаются от конфуза сквозь землю". Разумеется, измененная фраза не абсолютно равноценна исходной. Однако близость их внутренней формы, думается, не вызывает сомнений. И в том, и в другом случае ситуация с начинающими судьями, вынужденными судить знакомых, соотносится с ситуацией, в которой те же самые люди проваливаются сквозь землю.
Но чеховское стремление избежать здесь использования привычных оборотов, даже в ущерб стилистическому изяществу фразы, - характерно. Возможно, что писатель обратил внимание на собственное пристрастие. И после рассказа "Интеллигентное бревно" в этом отношении наступает некоторое "затишье". На две недели. Именно такой срок отделяет публикацию рассказа от появления в печати "Лошадиной фамилии" (1885), где находим такой оборот:
"Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака" [С.4; 61].
Использование данного оборота, близкого к общеязыковому штампу, не создает яркой, зримой картины. Для того, чтобы ее вызвать в воображении, требуются дополнительные усилия, а это верный признак "стертости" тропа. Эффект, присущий большей части чеховских оборотов такой формы, здесь не возникает. Соотнесение двух ситуаций с одним и тем же персонажем оказывается невозможным в силу штампованности сравнения, хоть и несколько измененного. И приведенное сравнение, подобно идиоме, лишь вызывает представление об очень быстром беге - отчасти зримое, все же. В чем же здесь дело?
По замечанию Б.М.Гаспарова, "важным образным аспектом, позволяющим осуществить зрительное воплощение незрительных по своей сути явлений, является к и н е т и ч е с к и й компонент образа. ...мы способны зрительно представить себе образ движения - его направленность в пространстве, скорость, плавность или прерывистость, движение единичного объекта либо множества тел - без конкретного воплощения самого движущегося предмета. Мы можем также представить себе жест, со всей присущей ему кинетической экспрессивностью, без зрительного воплощения исполнителя этого жеста.
Кинетическое представление играет очевидную роль в образной репрезентации выражений, смысл которых связан с физической или символической идеей движения".
Сравнительный оборот из "Лошадиной фамилии" можно было бы расценить как случайность, отчасти - просчет автора. Но рассказы, написанные вскоре после данного произведения, также дают примеры ситуативных по форме сравнений, уже не в полной мере наделенных качеством ситуативности. Это обстоятельство заставляет говорить о новой тенденции в чеховских экспериментах с такими сравнениями, о тенденции, которая на некоторое время определила поиски писателя в изучаемой сфере. С.42
Проявлялось это по-разному.
Вот сравнительный оборот интересующего нас типа из рассказа "Злоумышленник" (1885): "Денис переминается с ноги на ногу, глядит на стол с зеленым сукном и усиленно мигает глазами, словно видит перед собой не сукно, а солнце" [С,4; 87].
Отчетливой, зримой картины гипотетическая часть конструкции не создает. Читателю необходимо соориентироваться между "сукном" и "солнцем", причем безоговорочного и логичного выбора в пользу "солнца" не происходит - его трудно представить на месте "сукна". И "зеленое сукно", противопоставленное слепящему солнцу, побеждает. "Солнце" становится абстрактным указанием на "усиленное мигание глазами", не столько мотивировкой, сколько дублирующим знаком. На чем все и замыкается. Доминирует официозный подтекст "зеленого сукна", далеко не ключевой для концепции произведения.
Данный пример вряд ли отвечает генеральной тенденции чеховской изобразительности. Говоря о недостатках одного обсуждаемого текста, Чехов писал: "Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду" [П.8; 259]. Приведенные слова относятся к 1899 году, но и четырнадцатью годами ранее, то есть в год публикации "Лошадиной фамилии", отмеченный принцип являлся определяющим для писателя.
Между тем обороты рассматриваемого типа становились в произведения А.Чехонте все более "проходными", все более лаконичными, отступали на второй, третий план и появлялись лишь эпизодически. В этот период автор не стремится решать с их помощью серьезные художественные задачи. И они выполняют, в общем, периферийные функции.
Именно в таком качестве встречаем ситуативное сравнение в рассказе "Общее образование" (1885):
"- Не повезло мне по зубной части, Осип Францыч! - вздыхал маленький поджарый человечек в потускневшем пальто, латаных сапогах и с серыми, словно ощипанными, усами, глядя с подобострастием на своего коллегу, жирного, толстого немца в новом дорогом пальто и с гаванкой в зубах" [С.4; 150].
Сравнительный оборот "словно ощипанными", и без того довольно "куцый", буквально утоплен в нагромождении других подробностей, не привлекает особого внимания, и уж тем более не создает яркого эффекта ситуативности.
Так же "приглушаются" подобные сравнения в рассказе "Писатель" (1885):