Он рассказывает мне, что женился на Азите, потому что она была его кузиной, а еще потому, что он ее любил. Но в основном, объясняет он, это было одолжение, сделанное дяде и его семье. Иначе в военное время Азиту могли бы принудить к браку с незнакомым человеком.
– Вот почему я в это ввязался. Вся семья согласилась, что это было лучше всего.
– Но у вас уже была жена?
– Да. Но Азита – дочь моего дяди. С тех пор как я лишился отца, он стал для меня отцом. Когда он сказал, что не хочет уступать ее другой семье, я захотел помочь.
Он смотрит на Мехран.
– Он прямо настоящий мальчик, вам не кажется? Он выглядит как мальчик – и ведет себя как мальчик. Он для нас хороший сын.
Я тоже смотрю на Мехран. Черты ее лица напоминают отцовские, особенно когда она морщит лоб или хмурится. Усмехаясь, отец признает, что Мехран балуют больше, чем других детей. Но она – младшая, так что ей просто нужно немножко больше любви – об этом тоже нужно помнить. Это так в любой семье. К тому же Мехран снова станет девочкой; в этом, конечно, не может быть сомнений. Возможно, лет десять-двенадцать – хороший возраст для обратного перехода. Или на пару лет позднее, в зависимости от того, как она будет выглядеть. Отец не вполне уверен в сроках:
– Мы первый раз такое сделали. Посмотрим, что будет дальше.
Он не предвидит для Мехран никаких проблем, не считает, что годы, проведенные в мальчишеской роли, каким-то образом будут смущать ее впоследствии. Планирования и даже просто долгих размышлений о будущем лучше всего избегать. Став свидетелем бурных исторических событий и нескольких войн, он понял, что попытки предсказать будущее часто становятся причиной разочарований.
– Сегодня это нужно, а насчет завтра я не знаю. Мехран знает, что она девочка, а когда подрастет, еще лучше поймет разницу.
Их уловка сработала настолько хорошо, что он почти сумел обмануть самого себя.
– Честно говоря, я думаю о нем как о мальчике. Когда я его вижу, я вижу своего единственного сына.
Отец, безусловно, рассчитывает, что Мехран вырастет, превратится в молодую женщину, выйдет замуж и родит собственных детей. Любой другой исход был бы странным.
– Такова жизнь в Афганистане. Надеюсь, ему повезет. Может быть, даже будет легче потом, потому что сейчас он – мальчик.
За обедом, к которому готовят кебаб, Мехран отводят почетное место между отцом и начальником пожарной службы. Она подружилась с несколькими пожарными, каждый из которых дозволяет ей подержать в нетвердых ручонках свой «калашников». Если у пожарных и есть какие-то догадки насчет ее истинного пола, они достаточно учтивы, чтобы сказать об этом вслух. Они также очень вежливо отводят глаза, когда на пути попадаются три другие девочки, и дружно стараются сохранять дистанцию, чтобы избежать любого физического соприкосновения. Ни одной из остальных девочек не представляется шанса подержать в руках оружие. Поглотив гигантское количество еды, начальник пожарной службы достает сладко пахнущую самокрутку и прикуривает. Он пускает ее по кругу между своими подчиненными, которые с радостью принимают угощение, опустив оружие на колени. Это сделает обратный путь в Кабул не таким скучным.
По дороге домой Мехран засыпает на отцовском плече, а задача вести машину препоручается парню-пожарному с тяжелыми сонными веками. У Мехран есть еще несколько лет до начала жизни в роли обычной афганской женщины. А пока она пользуется привилегиями.
Часть II Юность
Глава 8 Сорванец
Захра
Выставленная на стол, она была точь-в-точь как животное в зоопарке. Вокруг раздавались веселые возгласы и громкий смех. Она застыла, не в силах шевельнуть и пальцем. Когда по ее щекам покатились слезы, она не подняла рук, чтобы их утереть. Слезы еще сильнее их раззадорили: «Смотрите, смотрите!» И на нее стали смотреть еще пристальнее. Некоторые возбужденно захлопали в ладоши. Наконец, она закрыла лицо ладонями и закричала, чтобы не слышать этих звуков…
Этому происшествию суждено было стать одним из ее самых первых ярких воспоминаний, и позднее она описывала его так: «Я сделала мир темным. Я думала, что если я не смогу видеть мир, то и он не увидит меня».
Приход в детский садик в Пешаваре в стандартной униформе для мальчиков был ошибкой. Одежду принесла ей мать, и секрет Захры продержался несколько дней, но потом другие дети ее разоблачили. Старшие принялись дразнить ее: она ведь ненастоящий мальчик, так почему ей хочется казаться мальчиком? Один из ребятишек побежал за воспитательницей, которая была очень недовольна, узнав об этом маскараде. В садик вызвали родителей Захры, и они молча выслушали целую лекцию о важности дисциплины и послушания для детей с самых юных лет. Это миссия как детского сада, так и школы, и не следует с ней шутить. Родителям придется достать для своей дочери подобающую девичью форму, прежде чем ей позволят вернуться в садик.
Дома Захра плакала и норовила вывернуться из синей юбочки и белой блузки. Именно в тот день, когда она вернулась в садик, ее выставили на стол, чтобы она служила примером остальным.
– Это девочка, – объявила воспитательница. – Посмотрите на нее. Вот так выглядит девочка. Видите? Она никогда не была мальчиком. Теперь вы все это запомните.
Почти десять лет спустя, стоя на пороге кабульской квартиры, принадлежащей ее семье, Захра одета в одежду по собственному выбору: свободного покроя черный пиджак, рубашку на пуговицах и темные брюки. Она выглядит точь-в-точь как элегантный юноша, гуляющий по тонкой грани между полами, – с ее округлым лицом, полными губами, длинными ресницами и блестящими стрижеными а-ля Том Круз волосами с аккуратным боковым пробором. Она приветствует нас без улыбки. И не опускает взгляд (побуждение, впитавшееся в плоть и кровь большинства афганок). Она бесстрашна, смотрит мне прямо в глаза, уперев одну руку в бедро. А почему бы и нет? Ее внешность соответствует господствующему полу; моя – нет.
Благодаря еще одной цепочке слухов и знакомств «из рук в руки» я нашла 15-летнюю Захру и ее семью. Они родом из Андхоя, что в северной провинции Фарьяб. Там, если верить на слово нескольким кабульским торговцам коврами, девочек нередко одевают как мальчиков, чтобы они помогали в роли прядильщиц в производстве ковров. Но Захра никогда не была бача пош, выполнявшим тяжелую работу. Напротив, ее родители говорят, что их дочь просто всегда хотела быть мальчиком. Они тут ни при чем. И так же как многие истории о бача пош, с которыми я сталкивалась до сих пор, эта оказывается не вполне правдивой.
Захра вступает в опасный возраст.
Девочку-афганку, которая перестала быть ребенком и начала свой путь к молодой женщине, следует немедленно прикрыть и защитить, чтобы гарантировать сохранение ее девственности и репутации для будущего брака. Неважно, насколько спортивным, мальчишеским и живым был дух бача пош, пубертат – или, по словам доктора Фарейбы, в идеале чуть раньше – это время, когда для большинства девушек по необходимости опускается занавес. Именно тогда их нужно провести через обратное превращение, иначе бача пош, по словам Фарейбы, может «немножко повредиться в уме», если будет представляться кем-то иным, вступая в возраст половой зрелости, когда гендерная сегрегация достигает полного расцвета. По этой причине, оставаясь в свои 15 лет в мужском обличье, Захра постепенно вступает на гораздо более трудную почву, чем бача пош помоложе. К ее годам девочек уже обыкновенно учат стараться быть приличными, стеснительными и очень тихими молодыми женщинами.
Однако Захра лишена большинства традиционных женских черт характера и не держит язык за зубами. Она жила как мальчик столько, сколько себя помнит, и не имеет никакого намерения меняться. Она даже не хочет становиться афганской женщиной. Они – граждане второго сорта, объясняет она мне, всегда принадлежат мужчинам и подчиняются им. Так с чего бы ей хотеть стать одной из их числа?
– Люди называют девушек плохими словами; они кричат на девушек на улицах, – говорит она. – Когда я это вижу, я не хочу быть девушкой. Когда я – парень, они со мной так не разговаривают.
Захра предпочла бы работать, самостоятельно себя содержать и принимать собственные решения, не переходя под опеку мужа из-под власти отца, как диктует женщинам афганская культура. Другие кабульские девушки-подростки говорят о похожих желаниях как о шутливой фантазии, поскольку вызов, брошенный родителям, – большая редкость в афганской среде. Но Захра совершенно серьезна, и обычный путь афганки для нее, по ее собственным словам, немыслим. Ей не нужна семья, не хочет она и заводить детей.
– На веки вечные я хочу быть парнем, парнем и только парнем, – говорит она.
В ее школе нет других бача пош, но она пришла к этому выводу самостоятельно, путем наблюдений за соседями и собственной семьей. В ее семье на 11 человек приходится три комнаты, и Захра спит в одной спальне с сестрами. Как и во многих афганских семьях, уединиться можно в лучшем случае в ванной комнате. Причем кто-нибудь из ее восьми сестер всегда стучит в дверь, требуя впустить, или просто стучит, пробегая мимо.
С разрешения родителей Захры, после того как у нее заканчиваются занятия в школе, мы с ней и моей переводчицей Сетарех начинаем обходить район Кабула, в котором живет Захра. У нее нарочито тяжеловесная походка, словно между ног у нее что-то есть. Высоко подняв напряженные плечи, зацепив большие пальцы за отвороты карманов, она шагает вперед широким, вразвалку шагом в своем любимом наряде, состоящем из клетчатой рубахи с капюшоном, которая на пару размеров ей велика, джинсов и шлепанцев. Она низко наклоняет голову, едва ли не упираясь подбородком в грудь, и поднимает глаза только в том случае, если кто-то окликнет ее по имени. Она знает, что ее сила – во внешнем виде, и ее походка успешно сигнализирует окружающим, что она – типичный мальчишка-подросток с непростым характером.
Благодаря этому маленькому маскараду Захра – воплощенная провокация и вызов порядку всего общества, в котором она живет.
Мода всегда была способом сообщать окружающим о своей классовой и гендерной принадлежности и уровне силы. В Афганистане пол и сила – это одно и то же. Брюки, стрижка, правильно подобранная походка – и девочка-подросток может получить все, чего ей не положено иметь. Как Талибан жестко контролировал внешний вид мужчин и женщин во время своего правления, когда женщины могли появляться в общественных местах только покрытыми с головы до ног, так и на протяжении всей человеческой истории те, кто хотел гарантировать сохранение патриархального порядка, применяли специфические правила, касающиеся одежды.
Английский король Иаков I запрещал{63} женщинам одеваться по-мужски в период своего правления в 1600-е годы, дабы женщины наверняка не получали никаких неположенных преимуществ.
Во Франции 1800-х был принят закон{64}, гласивший, что женщины не могут носить брюки; этот закон не был формально отменен вплоть до 2013 г.
Талибан открытым текстом запрещал женщинам носить мужскую одежду, а также одевать девочек как мальчиков, что может косвенным образом указывать на то, что в обществе имелось достаточно таких нарушений, как в случае Захры, и достаточно бача пош, раз талибы усматривали необходимость в запрете такой практики. Сегодня не существует официального закона, в котором присутствовало бы упоминание об одевании девочек как мальчиков.
Политика Талибана в области одежды теперь тоже дело прошлое, но дресс-коды для женщин, начиная с достижения ими половой зрелости и после, по-прежнему подчинены строгому общественному контролю, и в добровольных блюстителях порядка нет недостатка. Женщина должна четко сигнализировать о своем поле с помощью одежды, но есть текучие ограничения того, на сколько женщиной ей позволено быть.
Однажды, как только мы выходим за порог дома Захры, мимо нас проезжает подросток на велосипеде, облизывает губы и выкрикивает что-то на дари. Лицо Сетарех дергается от явного желания крикнуть ему в ответ, но вместо этого она сдерживается, опуская взгляд, как «хорошая девочка». Но Захра реагирует быстро. Первым делом она выкрикивает вслед велосипедисту пару ругательств. Затем поворачивается к Сетарех и многословно извиняется за поведение подростка. Обе они отказываются переводить оскорбление, но вскоре истина просачивается наружу: оскорбительная фраза имела смысл «я вижу очертания твоего тела», после чего следовало умозаключение о том, к какому типу женщин, вероятно, относится Сетарех. Никакие женские формы не должны быть заметны, когда женщина двигается, и темно-зеленые свободные брюки, туника и платок в пенджабском стиле покрывают все, кроме лица и кистей рук Сетарех. Но ее туника скроена с малюсеньким намеком на талию посередине, и весь ансамбль, не такой уж необычный для современной кабульской женщины в возрасте между двадцатью и тридцатью, менее консервативен, чем глухой черный покров. Кроме того, в глазах велосипедиста Сетарех – одинокая женщина в компании иностранки и молодого парня: иными словами, в подозрительной и, возможно, неподобающей компании.
Я окидываю взглядом свои широкие черные брюки и черный тренч длиной по колено.
– А кто же тогда я? Разве я – не еще одна женщина?
И Захра, и Сетарех смотрят на меня.
– Вы, – единогласно отвечают они, – всего лишь иностранка. До вас никому нет дела. Достают только афганок. Даже маленькие мальчики похожи на полицию нравов и уже умеют втолковывать женщинам, что им следует носить.
Будучи иностранкой и немусульманкой, я по определению принадлежу к другому биологическому виду. Следовательно, я в некотором смысле беспола – что в данных обстоятельствах, возможно, и к лучшему. Но то, что на мне надето, все равно имеет значение, и я со знанием дела одеваюсь так, чтобы привлекать к себе минимум внимания. За несколько дней до этого уличного происшествия Сетарех в знак хорошего отношения занялась созданием моего нового облика. Понаблюдав за мной во время наших разнообразных походов по Кабулу, она, наконец, решила поделиться комментарием. Моя одежда была недостаточно свободной, или недостаточно широкой, или недостаточно темной. Рукава – чуточку коротковаты и демонстрируют намек на запястье, а тонкая ткань моей туники склонна липнуть к бедрам при ходьбе. Да еще босые ноги в сандалиях! Все пялились на мои бледные ступни.
Спустя десять минут после того, как мы нырнули в мой скудный гардероб, все, что было сочтено сексуальным, из него исчезло, и я полностью превратилась в черный бесформенный предмет. «Должно быть, я выгляжу почти как афганка?» – поинтересовалась я. «Да не совсем, – рассмеялась Сетарех. – Вы никогда не будете выглядеть как афганка».
Хотя этот новый образ намного лучше прежнего, он все равно решительно выдает во мне иностранку. Ткани, которые я ношу, слишком дороги: афганки носят блестящий полиэстер, импортируемый из Пакистана. Мое черное пальто – это хорошо, но покрой у него чересчур современный и недостаточно прямой. Хуже всего брюки – пошитые из высокотехнологичной дышащей ткани, они выглядят спортивными. С каких это пор приличная афганка занимается спортом?! Это мужское дело.
Даже если бы я спряталась под буркой, язык моего тела выдавал бы во мне кого угодно, только не афганку. Сетарех предостерегла меня:
– Вы размахиваете руками при разговоре. У вас агрессивный тон. Вы словно чего-то требуете. Вы упираете руки в бока, будто хотите бросить людям вызов. Для женщины это слишком грубо. Вы быстро ходите и не опускаете взгляд. Вы смотрите людям в лицо, когда захотите.
Она снова улыбнулась – поскольку следующее замечание было очевидным: черный рюкзак, в котором я иногда ношу свою камеру, так же плох, как и сумка на ремне цвета хаки. И то и другое разоблачает во мне женщину с Запада! Словно я собралась заниматься скалолазанием. Нет, объяснила Сетарех, современная кабульская женщина стремится выглядеть космополиткой, как женщины в рекламе из Дубая, Пакистана или Ирана. Она пользуется косметикой, ходит с приличной, женственной сумочкой и носит высокий каблук – не такой высокий, чтобы можно было застрять в дождливые дни, когда кабульская пыль мгновенно превращается в жидкий ил, или не суметь перепрыгивать через водосточные канавы, но все же достаточно изящный, чтобы оставаться женственной. Практичность в одежде – это для людей нецивилизованных. И для мужчин.
Однако смысл не в том, чтобы выглядеть хорошо, и не в том, чтобы походить на афганку. Чтобы работать эффективно, мы должны сливаться с толпой и просто быть как можно ближе к полному ничто – но при этом оставаться женщинами. Проявлять уважение. Афганцы превратили в своеобразный вид спорта выслеживание мужчин-иностранцев со стрижеными бородами и в традиционном деревенском одеянии, которые катаются компаниями по два-три человека в обычных городских такси, изо всех сил стараясь походить на местных уроженцев. Их дорогие солнечные очки и туристические ботинки всегда их выдают. Перебарщивать – это очень стыдно, на взгляд Сетарех.
Все ее подруги тратят много времени на «чистку перышек» и старания расширить рамки женского дресс-кода, в котором они должны выглядеть как женщины, но в то же время не до такой степени женственно, чтобы показалось, что они привечают внимание мужчин.