Елена влезла в сумку, достала паспорт, открыла на нужной странице.
Сунула лахудре под нос.
– Вот, – сказала Елена. – Здесь обозначено, что Гуськов мой муж. Законный. А кого он ебет, это меня не касается.
Елена бросила паспорт обратно в сумку, но сидеть возле лахудры больше не могла. Она встала и пошла к выходу.
На улице стоял мороз.
Шофер Сергей сидел в серебристом джипе и читал «Аргументы и факты». По его расчетам, хозяйка должна была выйти через полтора часа. Но Елена появилась раньше времени. Вся в слезах.
Сергей вышел из машины, открыл ей дверь. Елена села на заднее сиденье, забилась в угол и затихла.
– Домой? – спросил Сергей.
Елена не ответила.
Сергей сел за руль и тронул машину. Обычно после парикмахерской они заезжали в магазин «Эскада». Елена любила прикупить что-нибудь новенькое: кофточку или брючки, или то и другое. Потом шел магазин «Стокманн». Там покупалась рыба – тунец, которая одновременно являлась мясом, что-то вроде китового мяса, которое одновременно – рыба. Но сейчас ни рыба, ни мясо ее не интересовали. Она сидела в углу и плакала.
Сергей поехал домой.
У подъезда он помог Елене Михайловне сойти. Потом раскрыл багажник, вытащил люстру, купленную сегодня утром по дороге в парикмахерскую.
Сергей взвалил коробку на плечо.
Елена давно хотела такую люстру – сочетание хрусталя и круглого абажура. Сочетание тридцатых годов и шестидесятых.
Такой абажур висит низко и дает ровный свет над столом. Так и видится: за большим круглым столом – полная семья, три поколения: дедушки-бабушки, дети, внуки.
Абажур есть, стол есть и три поколения тоже есть, но все врозь и никогда не собираются вместе.
Елена будет сидеть за столом одна-одинешенька, в крайнем случае пригласит подругу, тоже брошенку. Будут выпивать и делать вид, что все хорошо. А ничего хорошего.
Елена в глубине души ждала, что Николай вернется. Но время шло. Их жизни разъезжались, как льдины в океане, и расстояние становилось все шире. Уже не перепрыгнешь. И посторонние люди знают. Это самое обидное.
Мало ли что творится внутри семьи, главное – сохранить лицо. А то, что произошло в парикмахерской, – это потеря лица. Вернее, это лицо, в которое плюнули.
Есть старинная песня: «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят…» Люди жестоки, как звери. Знакомая врач рассказывала, что они подсаживали больных норок в клетки к здоровым. Это нужно было для опыта. Здоровые накидывались на больного зверька и добивали. А люди… У них те же инстинкты.
Благополучные подруги упивались превосходством, дескать: «я счастливее тебя…» А пораженки радовались пополнением в своих рядах: «Мне плохо, пусть тебе тоже будет плохо. Чем ты лучше?»
Елена разделась, повесила шубу на плечики. Ушла в спальню.
– Сделай мне чай, – попросила Сережу.
Новая домработница была выходная.
Сережа пошел на кухню и заварил китайский зеленый чай. Когда он внес чашку в спальню, Елена спала.
Он поставил чашку на тумбочку. Стоял и смотрел.
* * *Сергей – офицер-отставник. Когда-то плавал на подводной лодке. Это была тяжелая служба. Был случай, когда солдат не выдержал замкнутого пространства, сошел с ума и пытался потопить лодку. Но лодка устроена так, что один человек не в состоянии сделать это.
Служба была тяжелая, но она закаляла людей. Они становились частью непотопляемого механизма. Однажды… не хотелось вспоминать. В общем, стало ясно, что впереди мучительная смерть от удушья. Тогда они встали в круг, солдаты и офицеры, положили руки друг другу на плечи и стали ждать конца, чувствуя близость и тепло друг друга. Поддерживали в буквальном смысле слова, и вдруг пришло спасение. Именно «вдруг». Они даже не смогли обрадоваться. Радость уже не проникала в сумеречное сознание.
Сергей ушел в отставку, не дождавшись пятидесяти лет. Это была не столько отставка, сколько отбраковка. У него развилась клаустрофобия – боязнь замкнутого пространства. Не мог ездить в лифте и спускаться в метро.
На работу к банкиру Гуськову попал по случаю. Работал шофером, выполнял всякие поручения. Был главным куда пошлют.
Сергею это нравилось. Он с удовольствием валил на участке сухие деревья. Весной и осенью сгребал листья и складывал их в большие полиэтиленовые мешки. Чистил крыши. Закупал картошку в соседней деревне.
У Гуськовых работал охранник – чеченец Мовлади. Его все звали Володька. На Володьке были две овчарки – немецкая и кавказская. Он их кормил и выгуливал. Все остальное время сидел на своем балконе, как на вышке, и высматривал: кто идет и куда.
У Володьки в ауле осталась жена с тремя детьми. Он ездил к ней раз в год, отвозил деньги, заделывал нового ребенка – и обратно в Россию.
Сергей – вдовец. Жена умерла рано, в тридцать лет.
Сергей спрашивал у врача:
– Как же так? Она такая молодая, такая красивая…
– Рак косит всех, и молодых, и красивых, и даже детей.
– И ничего нельзя сделать?
– Пока ничего, – скорбно отвечал врач.
– А Бог куда смотрит?
Врач не отвечал на этот вопрос. Может быть, Бог отвлекся и не углядел. А может, Бог не для этого. Он запускает людей для жизни, а дальше барахтайся в одиночку.
Жена умирала в больнице. Однажды ей показалось: если она отсюда убежит, то выздоровеет.
– Забери меня отсюда, – просила она.
– Врач не разрешает, – объяснял Сергей.
– А ты укради.
Он взял ее на руки, закутал в байковое больничное одеяло. И унес.
Хоронил весь военный городок.
Если бы сегодняшние богатые знали, что такое военный городок… Лестничные марши с облупленными стенами, соответствующими рисунками. Семьи офицеров.
Что видела его жена Тамара? И что видит жена Гуськова Елена.
У Елены – дорогие парикмахерские, салоны красоты, продукты – в шведском магазине «Стокманн», одежда в «Эскадо».
Он, Сергей, ничего не дал своей жене, кроме любви. А Елена имеет все, кроме любви. И что же? Если нет любви, то ничего и не надо.
Жизнь сама по себе, не освещенная светом любви, – это та же подводная лодка, покачивающаяся в холоде и мраке.
Сергей взял чашку с чаем и стал пить. Елена открыла глаза и долго смотрела на Сергея. Видимо, не понимала, что он здесь делает.
– Я могу идти? – спросил Сергей.
– Может, повесишь люстру? – попросила Елена.
Рабочий день Сергея кончился. Она не имела права его задерживать. Но не хотела оставаться одна.
– А че не повесить? – отозвался Сергей и стал распаковывать люстру.
Елена перебралась в кресло, накрылась пледом, смотрела, как он трудится. Чужой труд завораживал.
Кот Мурзик улегся на коробку. Мурзик любил коробки.
Кот прищурил глаза. Наслаждался покоем.
Через час люстра висела – круглая и сверкающая, как НЛО. Модернизированный абажур.
Абажур над столом. Кот. Мужчина и женщина средних лет.
Время остановилось и никуда не двигалось. И не надо.
* * *Близился юбилей. Елене исполнялось пятьдесят лет.
Она заказала столик в дорогом ресторане. Позвала дочь с мужем, подруг. Это называется: родных и близких. Набралось восемь человек. Однако никто не пришел. У дочери заболел ребенок. Подруга упала и подвернула ногу. Сбежавший муж Николай улетел в Париж.
Елена сидела в ресторане в одиночестве и смотрела на накрытый стол. Чего там только не было… Одной не съесть. Отменить заказ нельзя.
Елена вышла к машине и пригласила телохранителя Мовлади. Сегодня он подменял Сергея. Сергей уехал на чью-то свадьбу в город Нижний Новгород. Мовлади прекрасно водил машину, а Сергей ловко управлялся с собаками. Они были взаимозаменяемы.
Мовлади оглядел стол. Стояли закуски, которых он раньше никогда не ел; например, сырая рыба, завернутая в рис. Он опасался есть такую еду, от сырой рыбы бывают глисты. Но есть хотелось.
Мовлади какое-то время воевал. Но война затянулась. Надоело скитаться в горах, спать на сырой земле. Дома все разрушено, работы нет. А в Москве все строится. Богатым людям нужна охрана. Чеченцы – прирожденные воины. Говорят, даже царица Екатерина держала охрану из чеченцев.
– Хочешь руки вымыть? – спросила хозяйка.
– Зачем? – не понял Мовлади.
– За стол не садятся с грязными руками, – объяснила Лена.
– Но я же не руками буду есть, а вилкой, – возразил Мовлади.
– Как хочешь…
Мовлади стал есть. Елена смотрела на столб его шеи. Лицо обтянуто молодостью. Волосы русые, а глаза светлые. Среди чеченцев встречаются такие – светловолосые и светлоглазые.
Николай взял его в охрану, потому что чеченцы – люди войны. Они военные по призванию. Но Елена подозревала, что чеченцы – люди любви. А иначе зачем нужен такой размах рук, такие трепетные ноздри.
– Сколько тебе лет? – спросила Елена.
– Двадцать шесть, – ответил Мовлади.
– А мне знаешь сколько?
– Не знаю.
– Пятьдесят.
– Моей маме пятьдесят, – простодушно заметил Мовлади.
– А кто лучше выглядит, она или я?
– А мне знаешь сколько?
– Не знаю.
– Пятьдесят.
– Моей маме пятьдесят, – простодушно заметил Мовлади.
– А кто лучше выглядит, она или я?
– Она, – сказал Мовлади. – Мама толстая.
– Разве лучше быть толстой?
– Для старухи лучше. У худых кожа висит.
– А у меня разве висит?
Мовлади повернул лицо к хозяйке, откровенно рассматривал. Глаза накрашенные, губы накрашенные и даже щеки – и те накрашенные.
– Зачем спрашиваешь? – не понял Мовлади. – Когда у женщины есть внуки, она должна высматривать внуков. А иначе зачем она живет?
– Дикий ты человек, – сказала Елена. – Значит, мужчина может иметь молодую, а женщина – нет?
– Мужчина берет женщину для продолжения потомства. Рожать должна сильная и молодая.
– Значит, ты рассматриваешь женщину как корову? Но бывает еще кое-что…
Мовлади промолчал.
– Давай выпьем, – предложила Елена.
– Я не могу, – отказался Мовлади. – Я за рулем.
– Мы такси возьмем.
– Хозяин будет недоволен.
– А мы ему не скажем.
– Все равно не могу. Дело чести.
– Я твоя хозяйка. Будешь делать то, что я скажу.
– А хозяин где? – не понял Мовлади.
– Ушел к другой. К молодой.
– Надо было привести ее в дом. Младшая жена. Аллах разрешает.
– А меня куда?
– Здесь же, на хозяйстве. Старшая жена.
– Он меня бросил.
– Бросать – грех. Аллах запрещает. Твои братья должны его наказать.
– Жизнь накажет, – пообещала Елена. Разлила коньяк по рюмкам.
* * *Среди ночи Елена открыла глаза.
Рядом с ней спал молодой чеченец, взгромоздив на нее тяжелую ногу.
О! Как давно не было у нее ничего подобного. Какое счастье ощущать рядом живого и теплого человека.
– Я люблю тебя, – проговорила Елена, и в этот момент она была честна.
– А? – Мовлади проснулся. Открыл ясные очи. – Что?
Он закинул руки за голову. От подмышек пошел запах лошадиной мочи – не противный, немножко травяной, но очень острый.
– Поди в ванную, – попросила Елена. – От тебя воняет.
– А? – снова спросил Мовлади. – Чем воняет?
– Лошадью.
– Я с лошади три года не слезал…
Мовлади поднялся и зашлепал в ванную. Раздался шум падающей воды. Потом шум смолк.
Мовлади явился в первозданном виде – невысокий, гибкий, как артист балета. Его кожа была гладкая, безволосая и даже на вид горячая.
Из памяти выплыли стихи Новеллы Матвеевой: «О! Как я счастлив, – кричит во дворе петух. Свежие срезы бревен подобны сырам. Пляшет, как дух, сухой тополиный пух…»
* * *Елена позвонила Николаю и сказала:
– Надо поговорить. Приезжай.
– Я в Париже, – объяснил Николай.
– Я не могу ждать.
– Ну говори сейчас.
– Дай мне отдельное содержание, – потребовала Елена.
– Ты хочешь развестись? – уточнил Николай.
– Нет. Я хочу иметь свой собственный счет и быть самостоятельной. Я не хочу от тебя зависеть.
– Не завись, – разрешил Николай.
– Ты держатель денег, поэтому ты хамишь и ведешь себя как хочешь. Я тоже хочу быть держателем денег.
– Этого не будет, – отрезал Николай.
– Почему?
– Потому что я хочу тобой манипулировать.
– Зачем? – не поняла Елена.
– Ты – часть меня. Мое прошлое. Я хочу иметь это при себе.
– Но у тебя же есть Фрося Бурлакова.
– Фрося – это Фрося, а ты – это ты.
– Чтоб ты пропал! – крикнула Елена. Бросила трубку.
Николай стоял и слушал короткие гудки.
* * *Есть время разбрасывать камни. А есть время собирать камни.
У Николая – наоборот.
Первую часть жизни он собирал камни, в смысле – деньги. Он радовался первым деньгам, боялся их тратить, копил, жадничал. Сказывались голодное детство и нищая юность.
Однажды тетка Рая попросила в долг четыреста рублей. Николай уже работал, деньги были, но он не дал.
Тетка Рая любила его, маленького. Воспитывала как могла, поскольку родная мать была постоянно занята на работе.
Мать работала портнихой в ателье по две смены. Маленький Коля рос, как лопух при дороге, и если бы не тетка, стал бы Колька уличным шпаной со всеми последствиями.
Тетка Рая кормила, проверяла уроки, а если во дворе обижали – шла и разбиралась с обидчиком. Случалось, била морду – в тех случаях, когда слова не действовали.
И вот он пожалел постаревшей тетке четыреста рублей.
А тетка возьми да умри. Умерла тетя Рая.
Николай на похоронах плакал от стыда. И потом плакал.
Настало время, когда денег стало больше, чем он мог потратить. Вот тут бы и взять тетку на крыло. А поздно…
Николай стал тратить направо и налево. Замаливал грех. Он даже любил, когда у него просили.
Просили многие, особенно люди творческих профессий: певцы – на альбом, поэты – на юбилей, артисты – на зубы.
Николай никогда не отказывал просящему, но уважать переставал.
* * *В начале съемок Савраскину казалось, что на него рухнул дом и он никогда не выберется из-под завала. Но – глаза боятся, руки делают. Фильм продвигался вперед – медленно, но верно, и уже стали видны просветы. Кира Сергеевна посмотрела материал и сказала:
– Настоящее народное кино. Ты усадишь перед телевизором всю страну.
Анжела промелькнула в фильме два раза: один раз в воде, другой раз – в дыму. Оба раза – голая.
– А что так мало? – спросила Кира Сергеевна.
– У нее харизмы нет, – сказал Савраскин. – Она серая, как утренний рассвет.
– А народ у нас какой, по-твоему?
– Народ всякий. Я – тоже народ.
– Ты интеллигенция. Добавь Анжеле пару эпизодов. Пусть она споет.
– Во время пожара? – не понял Савраскин. – Или подводой…
Савраскиным совершенно невозможно было манипулировать. Он точно знал: что он хочет и чего не хочет. И заменить одно другим было нереально.
Однажды Анжела опоздала на съемку. Не намного, на полчаса. Но Савраскин разинул пасть и заорал так, что приподнялся потолок. В группе знали, что его несет. Это была особенность Савраскина.
У каждого хорошего режиссера своя патология одаренности: одни пьют, другие меняют баб, а Савраскин – псих. Начиная орать, он не мог остановиться и слов не выбирал.
Анжела стояла под его криком, как под камнепадом. Слова-камни ударяли по лицу. Она заплакала.
Савраскин повернулся и выскочил из павильона. Через десять минут он вскочил обратно.
Ничего не изменилось. Анжела продолжала плакать.
Савраскин подошел, увидел скрюченное горем маленькое личико и сказал:
– Ну ладно…
Анжела заплакала еще горше.
– Ну извини…
Савраскин обнял ее, прижал к себе.
Анжела уткнулась в его шею, измочив ее слезами.
* * *Вечером раздался звонок. Анжела вздрогнула. Она точно знала, что это ОН. И это был ОН.
– Ты что сейчас делаешь? – спросил голос Савраскина.
– А что?
– Спустись вниз. Я около твоего дома.
Анжела спустилась на лифте. Выбежала на улицу.
Савраскин сидел в «Жигулях» с раскрытой дверцей. Анжела сразу села в машину. Он хлопнул дверцей, и они поехали.
– Куда? – спросила Анжела.
– Куда хочешь.
Солнце уходило за фиолетовую полосу заката. Фиолет был подкрашен розовым заревом. Красиво, как закат в океане.
– Посмотри… – проговорила Анжела.
– Куда?
– На закат.
Он остановил машину. Стал смотреть на Анжелу.
– Ты чего? – смутилась она.
– Я же не могу смотреть на закат и ехать.
Какая-то сила надавила ей на лопатки и приблизила к его лицу. От его лица шло горькое тепло. Он первый поцеловал ее. Анжела не хотела, чтобы поцелуй прерывался, но у нее кончилось дыхание. Они оба отпрянули друг от друга, вдохнули и снова погрузились в блаженный кипяток. Сердце стучало так, что казалось – выбьет ребра.
* * *Слух о том, что у Савраскина роман с Анжелой, быстро распространился по студии. Дошел до Киры Сергеевны.
– Это правда? – спросила Кира Сергеевна. Разговор происходил в ее кабинете.
– Что? – не поняла Анжела, хотя все поняла.
– Николай Алексеевич сделал для тебя все. Он выстроил всю твою жизнь. Он потратил на тебя миллион долларов.
– Для него миллион, как для вас рубль. Захотел и потратил. А не захотел бы – не потратил, – спокойно объяснила Анжела.
– Ты действуешь, как аферистка.
– Но что же мне делать? Я не собиралась влюбляться в Диму. Но я влюбилась.
– Трахается хорошо. Да?
– Очень хорошо, – простодушно призналась Анжела. – Это такое счастье трахаться по любви…
– Есть такие понятия, как порядочность, – напомнила Кира Сергеевна.
– Есть только любовь, – убежденно сказала Анжела.
– И долго ты собираешься его обманывать?
– Кого? – уточнила Анжела.
– Николая Алексеевича.
– Я не собираюсь его обманывать.
Зазвонил мобильный телефон – Анжела знала, что это Савраскин.
– Да! – радостно крикнула Анжела.
– Слышно? – уточнил он. – Сейчас…
Заиграла музыка. Кто-то играл на рояле.
– Я к композитору заехал. Это главная тема, слушай…