– Корнелл, меня тревожит, когда вы говорите, как Сфинкс.
– Хочешь, чтобы я говорил, как Сфинкс?
– Нет, я не хочу, чтобы вы говорили, как Сфинкс.
– Я поговорю, как Сфинкс. – Он сложил салфетку и провел большими руками по гладкому прилавку, отполированному, как столешница стойки бара. Потом посмотрел на часы. Он был расстроен.
– Что?
– Пальто.
– Пальто, – повтори Гарри.
– Сегодня утром, едва мы приступили к работе, явились два типа.
– Два пальто?
– Двое мужчин в пальто.
– На дворе июнь. Зачем кому-то ходить в пальто?
– Вот ты и скажи.
– Я не знаю.
Перед ними поставили их заказы.
– Зачем кому-то надевать пальто летом?
Влюбленный Гарри был так счастлив, что не мог взять в толк тревоги Корнелла.
– Может, им холодно.
– При восьмидесяти-то градусах?[33]
– Может, они только что переболели, перенесли какую-то серьезную психическую травму или, допустим, живут на Гавайях, так что здесь им сравнительно холодно. Эскимос, окажись он здесь хоть зимой, мог бы обойтись гавайской рубашкой.
– Ничего более глупого от тебя не слыхивал.
– Тогда сами скажите.
Корнелл отхлебнул кока-колы из стакана с надписью «Кока-Кола».
– Чтобы скрыть оружие. Пистолеты. Бейсбольные биты. Не знаю.
– Вот оно что.
– Да, вот так.
– Чего они хотели?
– Ты когда-нибудь задумывался, на что мы тратим пятьсот долларов в неделю наличными?
– Мы за многое платим наличными.
– Может, сотню в неделю, не больше.
– Какие-то выплаты? За что? За вывоз мусора? Полицейским? Инспекторам?
– Только на Рождество или когда инспекторы начинают нас трясти. В основном они пасутся на новом строительстве.
– Крышевание? Как давно это тянется?
– Примерно с двадцать третьего или двадцать четвертого.
– Отец платил?
– Да.
– Какое расточительство.
– Четыре сотни в неделю Микки Готлибу.
– Знаю это имя. Я думал, они с отцом друзья.
– Гарри, с такими друзьями и дифтерия не нужна.
– Почему он ничего мне не рассказывал?
– Не хотел, что ты участвовал в таких вещах.
– А какие еще есть тайны?
– Откуда я знаю? – сказал Корнелл. – Это какие-то новые типы. Я платил сборщикам Готлиба, вот и все. Их я знал. Привык к ним. Хотите – верьте, хотите – нет, но те были нормальными. А вот нынешние готовы пощелкать кнутом.
– Что они сказали?
– Они не стали со мной говорить.
– Почему?
– Да ладно, Гарри!
– Вы сказали им, что вы владелец?
– Сказал.
– А они?
– Рассмеялись. Я мог бы показать им документы, но они все равно бы смеялись. Они вернутся, хотят увидеть белого.
– Какой в этом толк?
– Кто знает, чего они хотят? Война окончилась, все ожидают роста инфляции. Что-то должно измениться.
– Как обходился с ними мой отец?
– Твой отец был крутым.
– Ну да.
– Лучшего переговорщика я не видывал.
– Что он делал?
– Платил им, сколько они запрашивали.
– Они ведь не природная стихия, – сказал Гарри.
Корнелл вытянул шею, чтобы посмотреть на часы у дальнего конца прилавка. С запрокинутой вот так головой он слегка походил на черепаху.
– Беда в том, что они могут взять что угодно. Им наплевать. И заявились-то как раз не вовремя. Справишься ты с этим? Боишься?
– Немного. Что странно, всего неделю или десять дней назад я бы не испугался.
– Это из-за девушки?
– Да.
Чары молодой женщины естественны, нескончаемы и не требуют усилий. Легкие и изобильные, они преодолевают пропасть безмолвия и наполняют память, пока та не озарится ими, как в сновидении. Из-за Кэтрин Гарри почти не мог думать о визитерах, которых ожидал. Помимо пустых пальто, движущихся, как куклы на палочках, их образ оставался в его сознании размытым, но даже если бы он представлял их себе совершенно точно и в полной мере осознавал исходящую от них угрозу, это не затмило бы его постоянного воспоминания о ней, такого полнокровного, словно она была рядом. Он мог лишиться равновесия на лестнице, а то и руки в каком-нибудь станке. Он ходил так, словно был слегка опьянен то ли вином, то ли каким-то наркотиком, всецело занятый мыслями о ней, в которых различал и воспроизводил короткие отрезки движения, звука, речи и запаха. Он не знал, сколько минут провел стоя на стремянке на колесиках, на последней ступеньке которой были уложены коробки, в мельчайших подробностях вспоминая два поцелуя, каждое сказанное ею слово и то, как она их произносила, каждое ее движение, ее лицо, одежду, духи и браслет на запястье. Этот браслет представлял собой полоску витого золота, к которой крепились три крошечные золотые печатки. Одна была вырезана в виде льва, другая – какой-то птицы, а третья – человечка, и каждая служила основой для плоского камня – рубина, сапфира и изумруда – для отпечатывания в воске. Работа была такой тонкой, что он, даже не думая, что она сможет на это ответить, на всякий случай спросил у нее, кому принадлежали эти печатки раньше.
«Красная – герцогу де Ларошфуко, – сказала она, – зеленая – королеве Анне, а голубая – кому-то из Медичи, забыла, кому именно. Их происхождение не вполне достоверно. Они у меня давно, с тех пор, когда я была маленькой». – Она ничуть не изумлялась обладанию такими вещами.
«Знаете, – спросил он, – как они выглядят у вас на запястье, рядом с вашей кистью, оттеняемые вами?»
Она взглядом дала ему понять, что никогда об этом не думала.
«Не имеет значения, кому они принадлежали раньше», – сказал он.
«Я немного боюсь потерять их, – сказала она, – но к этой блузке мне нужно было взять что-нибудь мощное, для равновесия».
Разбуженный выбросом адреналина, он удержался за миг до падения со стремянки, но если бы и упал, то наверняка не почувствовал бы боли. Гарри оставался погруженным в воспоминания о Кэтрин, даже когда на складе появился Корнелл, который сказал:
– Они здесь, в офисе. Прошли прямо мимо тебя. Я отправил Розу в канцелярский магазин.
Теперь он столкнулся с противонаправленной силой. У обоих были огромные лица, которые заставляли думать о расплющенных верхушках колышков для установки палаток и о мясной лавке, где с крюков свисают огромные куски красного мяса, растянутые собственным весом. Эти люди выглядели так, словно изголодались по насилию, в котором им по своей жестокости отказывал мир. Они были огромны чуть ли не как слоны, двигались как волки, а маленькие их глазки вполне подошли бы крысам.
– Здравствуйте, – сказал Гарри, протягивая руку, которой они не взяли. Их оскорбляло то, что он не проникся духом их визита (хотя он, конечно, проникся) и что его выплаты им не включат компенсацию за тот урок, который они сейчас преподадут ему бесплатно. Он все это почувствовал, но какой-то неучтенный инстинкт бесстрашно удерживал его на прежнем курсе. Корнелл видел, что Гарри что-то старательно обдумывает, но что именно, Корнелл не знал, он даже сомневался, что это знает сам Гарри. А люди в пальто не понимали, что встревоженный вид Корнелла связан скорее с ним, а не с ними.
– Не угодно ли по чашечке кофе? – спросил Гарри, испытывая свою удачу, потому что выражения их лиц говорили, что ему следует отказаться от инициативы. – Могу отправить своего парня, чтобы принес чего-нибудь поесть.
Отвернувшись от них к Корнеллу, он дал понять, что ведет свою игру, хотя по его голосу этого нельзя было заметить.
– Пончики, пирожки? – спросил он, прикидываясь дурачком, но и вызывающе в то же время. Они не могли раскусить, с кем имеют дело.
– Мы пришли за деньгами.
– За деньгами?
– Вы здесь владелец, так?
– Только что унаследовал от отца.
– Поговорите с ним.
– Не могу. Он умер.
– До того, как он умер, он работал с Готлибом, но мистер Готлиб передал это дело нам.
– Какое дело?
– Мы обеспечиваем защиту.
– От чего?
– У вас никогда не было проблем, верно? А могли бы и быть.
– Что случилось с Готлибом?
– Микки Готлиб отошел от дел.
– И теперь мы платим вам?
Они устало кивнули.
– Я не отказываюсь от сотрудничества, но откуда нам знать, что вы не просто два парня, которые зашли с улицы?
– Потому что, будь мы просто двумя парнями, которые зашли с улицы и потребовали денег, мы бы и до его дня рождения не дожили, – сказал один из них, указывая на другого.
– А когда у него день рождения? – спросил Гарри.
– В четверг.
– С днем рождения, – сказал Гарри. Корнелл поднял брови. – Корнелл, не возьмете ли денег из мелкой наличности?
Корнелл подошел к сейфу и, прикрывая его своим телом, стал быстро набирать кодовую комбинацию.
– Вы что, не скрываете от него код к сейфу? – просил у Гарри один из людей в пальто.
– Не скрываю.
Человек в пальто предостерегающе покачал пальцем.
– Я бы на вашем месте не стал этого делать. Это безумие. Они же воруют.
Корнелл счел это крайне забавным, но рассмеяться не посмел. Он отсчитал двадцатками четыреста долларов, убрал остаток назад, подошел к Гарри и вручил ему деньги. Гарри снова пересчитал и протянул им пачку.
– Какое дело?
– Мы обеспечиваем защиту.
– От чего?
– У вас никогда не было проблем, верно? А могли бы и быть.
– Что случилось с Готлибом?
– Микки Готлиб отошел от дел.
– И теперь мы платим вам?
Они устало кивнули.
– Я не отказываюсь от сотрудничества, но откуда нам знать, что вы не просто два парня, которые зашли с улицы?
– Потому что, будь мы просто двумя парнями, которые зашли с улицы и потребовали денег, мы бы и до его дня рождения не дожили, – сказал один из них, указывая на другого.
– А когда у него день рождения? – спросил Гарри.
– В четверг.
– С днем рождения, – сказал Гарри. Корнелл поднял брови. – Корнелл, не возьмете ли денег из мелкой наличности?
Корнелл подошел к сейфу и, прикрывая его своим телом, стал быстро набирать кодовую комбинацию.
– Вы что, не скрываете от него код к сейфу? – просил у Гарри один из людей в пальто.
– Не скрываю.
Человек в пальто предостерегающе покачал пальцем.
– Я бы на вашем месте не стал этого делать. Это безумие. Они же воруют.
Корнелл счел это крайне забавным, но рассмеяться не посмел. Он отсчитал двадцатками четыреста долларов, убрал остаток назад, подошел к Гарри и вручил ему деньги. Гарри снова пересчитал и протянул им пачку.
– Сколько здесь? – спросил тот, у которого приближался день рождения.
– Четыреста.
– Сумма возросла.
– И составляет?
– Две тысячи.
В мертвой тишине Гарри чувствовал, как бьется у него сердце, и это ощущение даже сейчас доставляло ему радость.
– Две тысячи в месяц? – спросил он, подозревая, что они, возможно, имеют в виду не увеличение на четыреста долларов.
– В неделю.
– Как это возможно? Это же в пять раз больше, чем было.
– Мне наплевать, как это возможно, но так есть.
– У нас нет двух тысяч.
– Можете отдать нам в пятницу, на целый день позже моего дня рождения.
– Если платить по две тысячи в неделю, то мы вылетим из бизнеса до конца года.
– Все меняется, – сказал другой тип в пальто. – Везде. Цены растут.
– Мне надо поговорить с вашим боссом.
– Не положено.
– Послушайте, не могли бы вы передать ему, что я только что приступил к этому бизнесу, у меня нет никакого опыта в таких вещах и мне нужен его совет? Хорошо? Мне нужен его совет.
– Мы ему передадим, но вам лучше подготовить две тысячи к пятнице. Понятно?
– Нельзя ли мне доставить их ему лично, чтобы получить минуту его времени?
– Нельзя.
– Две тысячи долларов! – сказал Корнелл, сжимая кулак. – Две тысячи долларов в неделю! К октябрю мы вылетим в трубу.
– Какие у нас сейчас доходы? – спросил Гарри.
– Около шести тысяч в неделю, но они снижаются. Расходы составляют чуть больше шести тысяч в неделю, и они растут.
– Эти четыре сотни включаются в расходы?
– Да, но остается еще шестнадцать сотен, которые нас разорят, причем быстро.
– С тем, что у меня есть, я смогу продержать нас на плаву примерно год.
– Потом у тебя все равно ничего не останется, и что дальше?
– Отец хотел бы, чтобы я сохранил этот бизнес. Это его деньги. Я их не заработал.
– Но в этом нет никакого смысла.
– Смысл есть, причем очень глубокий. Когда оказываешься в ситуации, которая кажется безвыходной, когда нет сомнений, что тебя одолеют, надо помнить, что только половина действий врага действительно дает ему превосходство. Остальное заключается в том, чтобы давать ему об этом знать, тем самым выполняя за него его работу.
– Если он в самом деле может тебя одолеть, что толку это не признавать? – спросил Корнелл. Ему не приходилось участвовать в маневренной войне.
– Если не признаешь этого, ситуация меняется. Теперь ему приходится задуматься о цене, менять свое направление и темп. У него возникает подозрение, что у тебя, возможно, ситуация лучше, чем он думал. Поэтому он становится осторожнее. Цена для него возрастает. Временная шкала меняется. Ты, со своей стороны, готов к смерти, а он с этим медлит, ты остаешься жив. В этот отрезок времени, который может быть коротким или длинным, может что-то произойти – и, как правило, происходит. Если можешь держаться, а время идет, что-то меняется, и у тебя появляется шанс. Вражеские силы могут измениться сами по себе или под каким-нибудь внешним воздействием. Могут произойти объективные изменения – из-за погоды, из-за какой-нибудь аварии, из-за действий в других эшелонах – или в тебе самом, в том, что ты выяснил и что решил. Это не означает, что мы непременно выживем, – это лишь открывает поле для маневра. Я не собираюсь уступать и делать за них их работу, прежде чем выясню все обстоятельства.
– Гарри, они занимаются этим десятилетиями. Весь город откупается. Политики и полиция – все у них в кармане. Ничего не изменится.
– Вы сами говорили, что каждый день что-то меняется. Они не владеют каждой трещинкой и щелкой. Они не могут все делать правильно. Не могут быть непобедимыми.
– Собираешься сражаться с ними? С ними нельзя сражаться.
– Я хочу увидеть, какое у нас положение. Сначала разберусь, нельзя ли заставить их снизить сумму. Может, они ошиблись. Разговаривая с этими типами, я чувствовал что-то вроде смертельного давления. Очень сильно чувствовал возможность поражения. Я и раньше такое испытывал, совсем недавно. А посмотрите: я по-прежнему здесь, перед вами.
12. Меняющийся свет
С тех пор как ему сообщили, что придется регулярно и бесконечно платить головокружительные суммы какому-то вымогателю, которого он не знал даже по имени, его не покидало ощущение, что на него давят, ставшее фоном всех событий; полностью забыть об этом бремени не удавалось даже во сне, а когда он просыпался, оно полностью пробуждалось вместе с ним.
Каждый раз, когда он делал расчеты, которые практичные люди делают регулярно, их результаты, незначительно варьируясь в соответствии с небольшими различиями в исходных предположениях, подтверждали, что это будет невозможно. И когда очередной расчет подходил к концу, конец этот был смертелен – для бизнеса, который был последним, что оставалось от жизни его отца, для коммерческого равновесия, на котором держалось благополучие полусотни семей, для его сбережений и его шансов с Кэтрин. Он не мог предложить ей себя разорившимся неудачником и никогда не стал бы оправдывать свой катастрофический провал молодостью и неопытностью. Во время пеших прогулок, а ходил он много, все эти цифры крутились у него в голове. Часами они выстраивались в ряды, занимая позиции, как солдаты восемнадцатого века в строго организованных сражениях. Он не был создан, чтобы день напролет размышлять о цифрах, и их непрерывный воздушный балет ослаблял его по мере того, как они заполняли собой весь мир. Ему казалось, что он медленно истекает кровью, меж тем как типы в пальто наполняются ею и разбухают, и над воротниками торчат их лица, насосавшиеся до отвала, опухшие и красные.
Иногда, несмотря на тревогу, ему казалось, что ничего не изменилось. Временами он почти радостно воображал до полудюжины способов не просто выпутаться, но и одержать победу. Но, возвращаясь к ним снова и снова, начинал отчетливо осознавать трудности, а связанные с ними риски представлялись ему все более угрожающими. Потерпев неудачу в попытках предотвратить снижение доходов, он не мог ничего придумать для их существенного увеличения – единственного, что могло поддержать его платежеспособность. Корнелл осознавал поражение гораздо лучше. Период ожидания изменений прекрасно знаком тому, кто прождал всю жизнь и ни разу не видел, чтобы несправедливые путы на его судьбе исчезали сами собой. Гарри бросало то в отчаяние, то в эйфорию, вызываемую временными восторгами по поводу замыслов, от которых в конце концов приходилось отказываться. Совершенно естественным казалось желание убить Готлиба, но Готлиба, по-видимому, уже уничтожил или убрал со сцены кто-то более могущественный, тот, кто в гражданском обществе и в мирной стране сделал убийство частью своего бизнеса.
Как мог этот человек, чьего имени Гарри никогда не слышал и чьего лица никогда не видел, поработить его за один день? Ответ был прост и не внушал надежд. В мирное время его соперник жил в состоянии войны и принуждал к тому же других. Если они принимали его вызов, он боролся с ними, как считал нужным. Если же они не сопротивлялись, он просто брал у них все, что хотел. Так раньше жили рыцари и лорды – отбирая у крестьян плоды их труда. Этот старый, как человечество, обычай проник в Новый Свет и нашел здесь приют среди внешне счастливого и светлого жизнеустройства.
Согласно подсчетам Гарри, у него в запасе был год, в течение которого он мог разобраться, что можно сделать. Что происходило, спрашивал он себя, когда крестьяне возвращались с войны, научившись пикой сбрасывать рыцаря с коня и расправляться с ним его же собственным мечом? В прежние времена крестьяне сражались редко, но теперь войны стали демократичными, и город был полон бывших солдат, которые умели сражаться, даже если и предпочитали мирную жизнь.