Пенрод улыбнулся — какой он еще мальчишка, его племянник.
— Если все пойдет, как мы планируем, такой шанс может представиться. С благословения Перси я ответил Мирбаху от твоего имени. Перечислил все то, что ты можешь предложить, включая приемлемые даты и стандартные расценки. Эй, ты еще не попробовал говядину. Чертовски хороша. И кстати, совсем забыл, есть письмо от твоего приятеля Кермита Рузвельта.
— Которое вы тоже вскрыли, чтобы я не отвлекался?
— Господи, конечно, нет! — ужаснулся Пенрод. — И в мыслях такого не было. Это твоя личная корреспонденция.
— В противоположность всей прочей, которая проходит как общественная, так, дядя? — спросил Леон, и генерал добродушно улыбнулся.
— Служебные обязанности, мой мальчик, — произнес он и сменил тему. — Если я правильно понимаю, теперь, когда принцесса убралась, ты собираешься помочь Перси с сафари Истмонта?
— Верно. Отправляюсь завтра утром. Перси охотится сейчас на западном берегу озера Маньяра, на германской территории. В Тандала-Кэмп он оставил для меня записку. Пишет, что лорда Истмонта интересуют крупные буйволы, а озеро Маньяра самое лучшее для них место.
— Перси познакомил меня с Истмонтом, когда проезжал с ним через Найроби. Мы даже успели пообедать вместе: Перси, я и оба лорда, Истмонт и Деламер.
— Позвольте спросить, сэр, какого вы мнения об Истмонте?
— Вообще-то я и сам собирался сказать — вам с Перси нужно знать. Мне он с самого начала показался парнем со странностями. Что-то в нем меня беспокоило. И только потом, когда они с Перси отправились на озеро Маньяра, вдруг вспомнил один неприятный инцидент, имевший место во время южноафриканской кампании девяносто девятого года. Разведывательный взвод под командованием молодого капитана Мидлсексского полка йоменской кавалерии Берти Кокрейна проводил разведку в местечке под названием Слэнг-Нек и наткнулся на превосходящий их численно отряд буров. После первых же выстрелов капитан бежал. Бросил взвод на сержанта и побежал домой, к мамочке. Кончилось все плохо. Взводу удалось оторваться от противника, но при этом пятнадцать из двадцати бойцов остались на поле боя. Кокрейна отдали под трибунал, обвинили в трусости, признали виновным и уволили со службы. Если бы не высокопоставленные покровители, его бы скорее всего расстреляли. Вспомнив этот случай, я на всякий случай послал телеграмму одному знакомому в военном министерстве с просьбой уточнить кое-какие детали. Мои подозрения подтвердились: Кокрейн и Истмонт оказались одним и тем же лицом. И это еще не все. После своего бесславного увольнения Берти Кокрейн женился на очень богатой наследнице американского нефтяного магната. А еще через два года молодая миссис Кокрейн утонула, катаясь на лодке по озеру Ульсуотер в Камберленде. Кокрейна судили за убийство жены, однако оправдали за недостаточностью улик. Он унаследовал ее состояние, а два года спустя, после смерти дяди, стал графом Истмонтом, владельцем поместья площадью в десять тысяч акров возле Эпплби в Уэстморленде. Вот так старина Берти Кокрейн превратился в Бертрама, графа Истмонтского.
— Боже! А Перси об этом знает?
— Пока еще нет, но, полагаю, ты передашь ему радостные новости.
Леон возвращался в Тандалу в задумчивом настроении. Маниоро и Лойкот ждали его в лагере. Он распорядился приготовиться к выходу рано утром — предстоял неблизкий путь к лагерю Перси, расположенному на берегах озера Маньяра, после чего отправился в свою палатку и сел читать почту.
Три письма были от матери. Теплые, содержательные, по двадцать страниц в каждом, они пришли в Найроби одновременно, хотя и были написаны с промежутком в месяц. Леон узнал, что у отца все хорошо — и со здоровьем, и в прочих отношениях. Как всегда. Последнюю книгу матери, «Африканские раздумья», приняло для публикации лондонское издательство «Макмиллан». Старшая сестра, Пенелопа, выходит замуж в мае — то есть шесть недель назад! — за молодого человека, которого знает с детства. Нужно послать — пусть и с запозданием — свадебный подарок. Леон отложил мамины письма, пообещав себе ответить на них в ближайшее время, и вскрыл конверт с почтовым штемпелем Нью-Йорка и красной восковой печатью Кермита.
Рузвельт-младший сдержал слово. Он подробно описал последние месяцы сафари с Квентином Гроганом, спуск по Нилу, путешествие через Судан и Египет. Чары Лусимы остались в силе, Большой Лекарь не знал промаха и наводил ужас на африканские стада. На пароходе, по пути из Александрии в Нью-Йорк, Кермит влюбился, но девушка, как оказалось, была уже помолвлена. Впрочем, отказ вовсе не выбил его из седла. Далее шел рассказ об обеде в доме Эндрю Карнеги, стального магната и мультимиллионера, финансировавшего президентское сафари. Среди гостей Кермит выделил германского промышленника из Баварии, Отто фон Мирбаха. За столом они сидели напротив и успели проникнуться симпатией друг к другу. После обеда, когда дамы удалились в гостиную, американец и немец продолжили общение за портвейном и сигарами.
Отто — личность необыкновенная, будто сошедшая со страниц бульварного романа, — дуэльные шрамы и все такое. Человек-гора, кипучий, шумный, энергичный и уверенный в себе. Он владелец машиностроительных заводов «Мирбах мотор», о которых ты наверняка слышал. По-моему, ты даже упоминал как-то об этой компании, одной из крупнейших и самых успешных в Европе. На ее предприятиях занято более тридцати тысяч рабочих. Они делают ротационные двигатели для аэропланов и дирижаблей, а также автомобили для германской армии и аэропланы для воздушных сил. Но самое интересное то, что Отто заядлый охотник. В Баварии у него огромное поместье, где он охотится на оленей и кабанов. А зимой этот парень принимает гостей в Шлоссе. У них считается вполне обычным уложить двести кабанов за день. Отто пригласил меня к себе, когда я в следующий раз буду в Европе. Я рассказал о нашем сафари, и он очень заинтересовался. Сказал, что давно, много лет, думает об африканской охоте. Отто спросил твой адрес, и я, конечно, дал его ему. Надеюсь, ты не против?
— Вот, значит, откуда фон Мирбах узнал, как до меня добраться, — пробормотал Леон, переворачивая страницу. — Спасибо, Кермит.
Жена Отто — а может, любовница, я не разобрался в их отношениях — одна из прекраснейших женщин на свете. Зовут ее Ева фон Вельберг. Утонченная, рафинированная, молчаливая женщина, но когда она посмотрела на меня, мое сердце растаяло, как масло на сковородке. Будь у меня малейший шанс заслужить ее благосклонность, я бы без раздумий сразился с Отто на дуэли, хоть он и считается едва ли не лучшим фехтовальщиком в Европе. Вот такое впечатление произвела на меня Ева.
Леон рассмеялся — Кермит верен себе. Учитывая его склонность к гиперболам, Ева фон Вельберг женщина скорее привлекательная, чем красивая. В заключение письма Кермит умолял друга ответить поскорее и сообщить все последние новости, а также просил передать привет всем друзьям, которых он успел завести в Британской Восточной Африке, и в первую очередь Маниоро и Лойкоту.
Salaams и Waimanns Heil (этому меня Отто научил — так приветствуют друг друга охотники) от твоего БКВ.
Не сразу, но Леон все же понял, что означают буквы в конце, а когда понял, улыбнулся.
— И тебе всего наилучшего, Кермит Рузвельт, мой брат по крови воина. Раздвинув походное бюро, Леон сел писать ответ, но не успел обмакнуть перо в чернильницу, как Ишмаэль ударил в гонг, призывая всех к обеду. Леон застонал — он еще не оправился от ленча с Пенродом. О том, чтобы уклониться не могло быть и речи: обед Ишмаэля — процедура не произвольная, а обязательная.
Первые двести миль стали кошмаром. «Воксхолл» не столько катился, сколько полз по разбитым проселкам, то и дело останавливаясь для починки проколотых шин. Маниоро и Лойкот стали настоящими специалистами по обнаружению и извлечению колючек. На песчаных отрезках дороги мотор регулярно перегревался, и приходилось останавливаться и ждать, пока он остынет, прежде чем продолжить путь.
Как таковой границы между Британской и Германской Восточной Африкой никогда не существовало. Она не была обозначена, ее никто не охранял, а пограничные столбы заменяли метки на придорожных деревьях да выбеленные солнцем звериные черепа на столбах. Полагаясь больше на чутье и небо, они в конце концов добрались до крошечной лавки на берегу реки Макуюни. Хозяину лавки, индусу, Перси оставил двух лошадей.
Припарковав «воксхолл» под фикусом позади дома, Леон перебрался в седло. Отсюда до временного лагеря, устроенного на возвышенности над озером, оставалось еще пятьдесят миль.
До места Леон и масаи добрались уже после темноты на следующий день, но ни Перси, ни его знатный клиент в лагерь еще не вернулись. Повар приготовил для Леона жаренное на гриле сердце гиппопотама и кашу из маниоки с тыквенным пюре и густым мясным соусом бисто.
До места Леон и масаи добрались уже после темноты на следующий день, но ни Перси, ни его знатный клиент в лагерь еще не вернулись. Повар приготовил для Леона жаренное на гриле сердце гиппопотама и кашу из маниоки с тыквенным пюре и густым мясным соусом бисто.
Потом Леон долго сидел у огня, наблюдая за пролетающими через диск луны темными дрожащими тенями фламинго. Горевший на далеком берегу костер казался огненной головой змеи, медленно ползущей между погрузившимися в ночь холмами. Лишь в одиннадцатом часу из тьмы долетело тихое конское ржание, и он пошел навстречу охотникам.
Неловко, с болезненной гримасой, спешившись, Перси сделал пару шагов и лишь тогда заметил стоящего в темноте партнера. Старик выпрямился, расправил плечи и с усилием улыбнулся:
— Вот так встреча! А ты вовремя. Идем к костру — я познакомлю тебя с его светлостью и, может быть, даже плесну капельку «Талискера».
Истмонт оказался мужчиной высоким, нескладным, с большими руками и ногами и головой размером с арбуз. Длинные, тонкие члены плохо соотносились с крупным, тяжелым туловищем. Леон обменялся с ним рукопожатием, и его ладонь утонула в лапе Истмонта. В неверном свете костра лицо лорда выглядело угловатым и мрачным. Говорил он мало, а потом и вовсе умолк и только смотрел на огонь, предоставив Перси рассказывать об охоте.
— Его светлость пожелал добыть крупного буйвола, и именно такого мы отыскали сегодня утром. Отменный экземпляр, старик-одиночка, а размах рогов, клянусь всем святым, не меньше пятидесяти пяти дюймов.
— Перси, этого не может быть. Но я тебе верю. Вы уже привезли его в лагерь или оставили до завтра?
Наступило неловкое молчание. Перси коротко взглянул на клиента. Истмонт сидел в той же позе, глядя в огонь, и как будто не слышал, о чем идет речь.
— Дело в том… — Перси снова выдержал паузу, потом вздохнул и заговорил быстро, словно дав волю накопившимся чувствам. — Есть, понимаешь ли, небольшая проблема. Голова по-прежнему соединена с туловищем, а у туловища есть ноги, и эти самые ноги все еще ходят, причем довольно-таки быстро.
Леон почувствовал, как по спине прошел холодок.
— Ранен? — осторожно спросил он.
Перси неохотно кивнул:
— Да. Думаю, серьезно.
— Насколько серьезно? Куда? В брюхо? Сколько было крови?
— В заднюю ногу, — ответил Перси и торопливо добавил: — По-моему, перебита бедренная кость. К завтрашнему утру прыти у него поубавится.
— Я спросил про кровь. Крови много было?
— Не очень.
— Артериальная или венозная?
— Трудно сказать.
— Перси, отличить венозную кровь от артериальной вовсе не трудно. Ты сам учил меня, как это делается. Одна ярко-красная, другая темная. В чем дело? Почему ты не определил?
— Потому что ее было мало.
— Вы далеко за ним шли?
— Пока не стемнело.
— Я не спрашиваю, долго ли. Я спрашиваю…
— Пару миль.
— Вот дерьмо.
— Говорить надо не «дерьмо», a «merde» — это не так грубо, — попытался отшутиться Перси.
Леон не улыбнулся.
— Меня больше устраивает старый добрый англосаксонский вариант.
Пару минут сидели молча. Потом Леон посмотрел на лорда Истмонта:
— Какого калибра у вас ружье, ваша светлость?
— Триста семьдесят пять, — ответил, не поднимая головы, лорд.
Леон стиснул зубы, чтобы не выругаться. О чем они думают, отправляясь на охоту с такими вот игрушками?
— Где он укрылся, Перси?
— В чаще. Пойдем за ним завтра, с утра пораньше. С такой раной далеко не уйдет, так что, думаю, долго гоняться не придется.
— У меня есть план получше. Вы, двое, останетесь в лагере, отдохнете. А буйволом я займусь, — предложил Леон.
Его светлость взревел, как сивуч в брачный сезон:
— Ничего подобного, сопляк! Буйвол мой, и я сам его прикончу!
— При всем уважении, ваша светлость, не могу не заметить, что ситуация потенциально опасна и лишний ствол может только повредить. Я лишь предлагаю исключить ненужный риск и сделать то, за что вы и платите немалые деньги.
Леон улыбнулся, демонстрируя готовность решить вопрос дипломатическим путем.
— Я плачу деньги, чтобы вы делали то, что вам говорят, юноша! — рявкнул лорд.
Леон стиснул зубы и взглянул на Перси. Тот качнул головой:
— Не волнуйся, все будет в порядке. Думаю, мы найдем его уже завтра.
Леон поднялся.
— Как хотите. Я буду готов выехать с самого утра. Спокойной ночи, милорд.
Истмонт не ответил, и он повернулся к Перси. В свете костра старик выглядел уставшим и больным.
— Доброй ночи, старина. Не беспокойся. У меня такое чувство, что мы его найдем.
Солнце еще не взошло, а Леон с Маниоро и Лойкотом уже стояли на обрыве над укрывшимся дымкой тумана озером. Рассвет выдался тихий, безветренный, и неподвижная, застывшая поверхность отливала тусклым оловянным блеском. В сером зеркале воды отражались вытянувшиеся длинными ломкими линиями стайки розовых фламинго. Красота!
— Бвана Самавати думает, что у быка перебита задняя нога, — провожая взглядом фламинго, заметил Леон. — Может быть, это его задержит. — Лойкот, отхаркавшись, сплюнул на черный лавовый песок. Маниоро, поковырявшись в носу, внимательно рассматривал что-то на кончике указательного пальца. На заявление Леона никто из них отзываться не спешил. Сломанная нога — не та причина, которая может остановить разъяренного буйвола или хотя бы серьезно ему помешать. — Бвана Мжигуу хочет идти первым, говорит, этот буйвол — его. Говорит, он его завалит.
Масаи, прозвавшие Истмонта Большой Ногой, встретили последнюю новость столь же радостно, как если бы узнали о смерти близкого друга.
— Может, Мжигуу попадет быку в другую ногу. Вот это его задержит, — задумчиво произнес Маниоро, и Лойкот задергался в пароксизмах смеха.
Леон и сам не выдержал и прыснул. Общее веселье добавило всем настроения.
Позади них из палатки вышел Перси, и Леон оставив масаи на берегу, направился к партнеру. За ночь состояние старика ничуть не улучшилось, лицо было серым, как вода в озере, а хромота стала еще заметнее.
— Доброе утро, Перси. Как спалось?
— Чертова нога всю ночь покоя не давала.
— Кофе готов. — Они вместе зашагали к столовой. — Видел Пенрода в Найроби. Дядя просил передать тебе кое-что.
— Давай.
— Истмонт служил в Южной Африке. Из армии его выставили. За трусость в бою. — Перси остановился. — А дома у него утонула при странных обстоятельствах богатая жена. Отпущен за недоказанностью вины.
Перси постоял задумчиво, потом кивнул:
— Знаешь, я ничуть не удивлен. Подвел его вчера к буйволу на двадцать ярдов. Ближе просто некуда. И он выстрелил в заднюю ногу, потому что трясся от страха.
— А сегодня? Собираешься пустить его первым?
— Ты сам слышал, что он сказал. Вариантов у нас немного, так ведь?
— Хочешь, я его прикрою?
— А на меня ты уже не рассчитываешь? — обиделся Перси.
— Нет, конечно, — поспешил загладить вину Леон. — Ты еще хоть куда.
— Спасибо. Рад слышать. Истмонт — мой клиент, и я сам его прикрою. Хотя, врать не стану, мне будет легче, зная, что ты за спиной. — Из палатки вышел и неуверенно, походкой посаженного на цепь медведя побрел к ним Истмонт. — Доброе утро, милорд, — приветствовал его Перси. — Ну как, готовы свалить вашего буйвола?
Проведя в пути около часа, они добрались наконец до того места, где Перси накануне вечером потерял раненого зверя. Леону оно не понравилось сразу. Кусты были высокие и густые, с узкими проходами, протоптанными носорогами, слонами и буйволами.
Котва, следопыт Перси, служивший у него почти тридцать лет, отыскал и указал на след, почти стертый другими прошедшими за ночь крупными животными. Дальше за дело взялись Маниоро и Лойкот. Три охотника последовали за ними верхом.
Земля была мягкая, песчаная, так что первые две мили прошли легко и быстро. Потом характер почвы стал меняться, песок сменился камнем, на котором копыта почти не оставляли следов. Крови было мало. Высыхая, она чернела, и обнаружить редкие капли среди опавших листьев и веточек становилось все труднее. Всадники старались не мешать масаи, сдерживая коней и со стороны наблюдая за магическими ритуалами следопытов. Еще через час солнце поднялось над холмами и начало припекать. Ветра не было, духота усиливалась. Умолкли даже птицы и насекомые. Тишина давила, грозя разверзнуться и явить то злобное и страшное, что таилось в ней. Буш стал почти непроходимым. Следопыты с трудом протискивались между цепляющимися за одежду ветками.
Наконец Леон остановил коня и, наклонившись к Перси, прошептал:
— Мы слишком шумим. Буйвол слышит нас за милю и уходит. Дальше пойдем пешком.
Все трое спешились. Лошадей стреножили, а чтобы не ржали, на морды им повесили торбы. Сделали по последнему глотку из фляжек. Перед тем как тронуться, Перси дал Истмонту последние инструкции.