Затем наступила очередь устанавливать двигатели. На каждый аэроплан приходилось по четыре семицилиндровых роторных мотора мощностью в двести пятьдесят лошадиных сил каждый. Закрепив двигатели на испытательных стендах, изготовленных из тиковых железнодорожных шпал, Густав запустил первые четыре. Рев их достиг даже расположенного в нескольких милях от лагеря клуба «Мутайга», и вскоре возле ангара, как мухи у дохлого пса, собрались едва ли не все столичные бездельники. Поскольку их шумное присутствие не только раздражало, но и серьезно мешало работе, Леон поручил Хенни обнести участок ограждением из колючей проволоки, чтобы любопытствующие пялились на заморские диковинки издалека.
Проверив и отрегулировав двигатели, Густав объявил, что готов установить их на плоскости машин. Двигатели по одному поднимали лебедкой на установленные рядом с крыльями козлы, потом механики под командой самого Густава подтаскивали их к нужному месту и приворачивали болтами к плоскостям — по два на каждую.
Сборочные работы заняли ровно три недели.
— Теперь их нужно проверить, — сказал Густав.
— Вы будете на них летать? — с трудом сдерживая волнение, спросил Леон.
Инженер, к его разочарованию, покачал головой:
— Nein! Я не сумасшедший! Летать на этих мудреных штуках умеет только граф Отто. — Заметив огорчение на лице молодого британца, Густав попытался немного его утешить. — Я буду испытывать их на земле, и ты можешь посидеть рядом со мной в кабине.
На следующее утро Леон поднялся по лесенке в просторную кабину «Бабочки». Густав — в длинной черной кожаной куртке, кожаном шлеме и сдвинутых на лоб защитных очках — поднялся следом и занял свое место. Прежде всего он показал Леону, как пристегиваться, потом, взявшись за ручки управления, пошевелил рулями высоты и поворота и проверил элероны. Убедившись, что все работает, инженер дал сигнал помощникам и приступил к предполетной проверке систем. Наконец все четыре двигателя заработали, и Густав поднял большой палец, показывая, что тормозные колодки можно убрать.
Сосредоточенный и уверенный, словно музыкант, посаженный за кафедральный орган, он двинул рукоять газа, и «Бабочка» медленно и торжественно выкатилась из ангара навстречу яркому африканскому солнцу. Несколько сотен зевак за колючей проволокой встретили ее появление восторженными криками. Сопровождаемая механиками, покачиваясь и подпрыгивая на неровностях, «Бабочка» сделала четыре круга по периметру поля и остановилась.
Заметив, что спутник загрустил, Густав наконец сжалился над ним и, перекрывая шум двигателей, прокричал:
— Садись! Берись за рычаги! Посмотрим, сможешь ли ты с ней справиться.
Леон с готовностью пересел на его место и взялся за норовисто подрагивающие рукоятки. Наблюдая за тем, как быстро он овладевает искусством управления, как четко улавливает тонкие нюансы контроля, немец одобрительно кивал:
— Ja, моя пташка умеет распознавать тех, кто ее уважает и бережет. Помяни мое слово, ты скоро ею овладеешь.
Наконец вернулись в ангар. Спустившись по лесенке на землю, Леон привстал на цыпочки и нежно погладил клетчатый нос «Бабочки».
— Когда-нибудь я полечу на тебе, моя красавица, — прошептал он. — Вот увидишь.
Сзади подошел Густав, и Леон, воспользовавшись моментом, задал давно не дававший ему покоя вопрос.
— Что это такое? — Он показал на крючья и скобы под крыльями с обеих сторон фюзеляжа. — Для чего они нужны?
— Это для бомб, — простодушно объяснил инженер.
Леон постарался не выдать волнения.
— А… конечно… — протянул он, делая вид, что такого рода вещи не вызывают у него особенного интереса. — И сколько она может нести?
— Много! — с гордостью ответил Густав. — Машина очень мощная. Чтобы было понятней, постараюсь перевести в ваши английские меры. Этот аэроплан поднимает бомбы общим весом в две тысячи фунтов, команду из пяти человек и полные баки топлива. В час он делает сто десять миль, достигает высоты в девять тысяч футов, пролетает пятьсот миль и потом еще возвращается на базу.
— Вот это да! Замечательно! — восхитился Леон.
Густав любовно провел ладонью по фюзеляжу. С такой же нежностью он, наверное, гладил свою дочурку, если она у него была.
— В мире нет машины, которая могла бы с ней сравниться, — с хвастливой ноткой заявил он.
В полдень следующего дня Пенрод Баллантайн отправил в военное министерство телеграмму с рабочими характеристиками экспериментальной модели нового германского самолета «Мирбах Марк».
Теперь перед Леоном стояла еще задача: подобрать место и подготовить четыре взлетно-посадочные полосы, по одной на каждой из находящихся на значительном удалении друг от друга охотничьих стоянок. Граф Отто дал четкие указания относительно их характеристик, включая длину и положение относительно направления преобладающих в это время года ветров. Подыскав подходящие по размерам площадки, Леон выверил угол наклона с помощью теодолита и разметил полосы колышками. Тем временем Хенни Дюран привлек из окрестных деревень несколько сотен рабочих, которым предстояло корчевать деревья и выравнивать полосы. Встречавшиеся на пути термитники подрывали динамитом, многочисленные норы и овражки засыпали землей. Когда все было готово, Леон выложил по периметру полос пережженный лайм, чтобы их было видно с воздуха. В начале каждой полосы он поставил по ветроуказателю. Наполненные ветром флажки гордо реяли на деревянных мачтах.
Пока Хенни обустраивал аэродромы, Макс Розенталь, следуя детальным указаниям своего хозяина, занимался строительством временных лагерей. Леон постоянно курсировал между площадками и городом, обеспечивая одного и второго всем необходимым для подготовки к встрече гостей. Время летело незаметно. В конце концов они все же уложились в график, закончив работы едва ли не накануне того памятного дня, когда океанский лайнер с графом Отто фон Мирбахом бросил якорь в бухте Килиндини.
Леону стоило немалых сил получить место на лоцманском катере, вышедшем из лагуны Килиндини навстречу появившемуся на горизонте германскому пассажирскому лайнеру «Адмирал». Погода выдалась тихая, море было спокойное, так что перебраться с катера на пароход не составило большого труда. Поднявшись на борт, он едва не столкнулся с преградившим ему дорогу помощником капитана. Впрочем, услышав имя графа фон Мирбаха, немец моментально смягчился и даже лично проводил Леона на мостик.
Леон узнал своего клиента с первого взгляда — Кермит описал его очень точно. Граф стоял у поручня, потягивая «Кохибу» и беседуя о чем-то с капитаном, слушавшим его с подобострастным видом. Отто фон Мирбах был единственным из пассажиров, кому разрешили находиться на мостике во время сложных маневров громадного лайнера в бухте. Понаблюдав за ним пару минут, Леон подошел и представился.
Граф был крупным, крепким как дуб мужчиной в элегантном кремовом костюме. Состоявший, казалось, из одних мускулов, он держался с высокомерной самоуверенностью человека, обладающего безграничной властью и огромным состоянием. Его нельзя было назвать симпатичным в привычном смысле этого слова, а резкие черты свидетельствовали о жесткости и неуступчивости. Полученный на дуэли шрам пересекал щеку от уголка рта до уха, отчего правая сторона лица как будто застыла в кривой, недоброй ухмылке. Живые, постоянно настороженные бледно-зеленые глаза светились умом. В левой руке граф держал белую панаму, так что голова с густыми, коротко подстриженными рыжими волосами оставалась непокрытой.
Тот еще мерзавец, подумал Леон и, вынеся такое суждение, подошел к графу.
— Имею ли я честь обратиться к графу Отто фон Мирбаху? — спросил он, ограничившись легким кивком.
— Имеете. Позвольте спросить, кто вы такой? — поинтересовался, в свою очередь, граф.
Голос у него был зычный, тон — командный.
— Леон Кортни, сэр, ваш охотник. Добро пожаловать в Британскую Восточную Африку.
Граф одарил его благосклонной улыбкой и протянул руку, здоровенную, крепкую, с золотистыми веснушками и короткими рыжеватыми волосками. На третьем пальце было золотое кольцо с крупным белым брильянтом. Леон знал, какое испытание его ждет, и приготовился.
— Давно жду встречи с вами, Кортни. Мистер Кермит Рузвельт и принцесса Изабелла фон Гогенцоллерн много о вас рассказывали. — Ладонь как будто попала в тиски, и Леону понадобились все силы, чтобы выдержать давление железных пальцев. — Оба самого высокого мнения о вас. Надеюсь, вы меня не подведете, ja?
Английским граф владел в совершенстве.
— Не подведу, сэр. Полагаю, у нас есть все основания надеяться на лучшее. Я выписал на ваше имя несколько лицензий, однако мне нужно знать, какая дичь интересует вас в первую очередь. Слоны? Львы?
Английским граф владел в совершенстве.
— Не подведу, сэр. Полагаю, у нас есть все основания надеяться на лучшее. Я выписал на ваше имя несколько лицензий, однако мне нужно знать, какая дичь интересует вас в первую очередь. Слоны? Львы?
Граф разжал наконец пальцы, и кровь устремилась в побелевшую ладонь. Леон с трудом удержался, чтобы не помассировать руку. В бледно-зеленых глазах немца блеснуло уважение — пальцы у него тоже онемели, но виду он не подавал.
— А вы неплохо говорите по-немецки, — заметил фон Мирбах. — Что касается вашего вопроса. Прежде всего меня интересуют крупные звери, в том числе слоны и львы. Особенно последние. Мой отец был послом в Каире в то время, когда Китченер воевал с Махди, и имел возможность охотиться в Абиссинии и Судане. В моем охотничьем домике в Шварцвальде много львиных шкур, да все они старые и побиты молью. Слышал, черные здесь охотятся на львов с одним копьем. Это правда?
— Да, сэр. У масаи и самбуру такую охоту устраивают для проверки молодых воинов на смелость и мужество.
— Я хотел бы лично посмотреть, как это происходит.
— Я договорюсь.
— Хорошо, но мне хотелось бы также добыть несколько пар приличных слоновьих бивней. Скажите, Кортни, какой из здешних зверей, на ваш взгляд, самый опасный? Слон или лев?
— Как говорят старые охотники, самый опасный зверь тот, который тебя убивает.
— Ja, понимаю. Типично английская шутка. — Граф коротко хохотнул. — А вы сами как считаете?
Перед глазами встала яркая, словно это было вчера, картина: кривой черный рог, торчащий из живота Перси Филипса. Леон помрачнел.
— Буйвол. Раненый буйвол, вот самый опасный зверь.
— Похоже, для такого вывода у вас есть серьезные основания. Это ведь не очередная английская шутка, nein?
— Нет.
— В таком случае мы будем охотиться и на слонов, и на буйволов, но в первую очередь на буйволов.
— Вы, конечно, понимаете, сэр, что хотя я сделаю все возможное, дабы помочь вам добыть трофеи, мы имеем дело с дикими животными и многое зависит от удачи?
— Мне удача никогда не изменяла, — ответил граф Отто, и это его заявление прозвучало не похвальбой, а констатацией факта.
— Сэр, это очевидно даже для самых неискушенных.
— К числу которых вы, мистер Кортни, явно не принадлежите.
Подобно двум боксерам-тяжеловесам в начале первого раунда, они улыбались и обменивались репликами-выпадами, оставаясь в то же время настороже, оценивая, прощупывая друг друга, улавливая малейшие нюансы в том заряженном токе, что наполнил пространство между ними.
А потом Леон уловил вдруг в теплом тропическом воздухе легкий аромат парфюма. Пленительный, колдовской аромат, вошедший в него в тот самый миг, когда он поднял с земли шелковую вещицу, выпавшую из раскрывшегося сундука. Взгляд графа Отто ушел чуть в сторону, скользнув над плечом, и Леон, следуя за ним, обернулся.
Это была она. Он ждал встречи с ней с того дня, когда прочитал письмо Кермита, и все же оказался не готов. В груди что-то затрепетало, как будто там ожила и попыталась вырваться из клетки ребер маленькая птичка. Дыхание сбилось. Кермит описал ее несколькими скупыми словами и не ошибся только в одной детали. Необычайные, поразительной ясности, глаза с заворачивающимися вверх внешними уголками — Леон не решился бы назвать их ни голубыми, ни сизо-серыми — были широко расставлены и окаймлены длинными густыми ресницами. Лоб широкий, подбородок четкой, тонкой лепки. Губы полные, и когда она улыбнулась, они слегка приоткрылись, позволяя увидеть ослепительно белую полоску зубов. Свои роскошные черные волосы она убрала со лба под модную, небрежно сдвинутую набок шляпку, но пара мягких локонов выбились из-под заколок и легкомысленно вились над розовыми ушками. Она была довольно высокая, почти по плечо Леону, однако он мог бы без труда обвить ее талию одной рукой.
Короткие, с буфами, рукава бархатной блузы позволяли любоваться тонкими, но не слабыми руками, руками наездницы. Длинные, сужающиеся к кончикам пальцы с перламутровыми ноготками и изящной формы ладони выдавали артистическую натуру. Из-под длинных свободных юбок выступали заостренные мысочки сапожек для верховой езды. Ножки под дорогой змеиной кожей, вероятно, были не менее изящными, чем ладони. По крайней мере такими представлял их Леон.
— Ева, позволь представить тебе герра Кортни. Он охотник и будет заботиться о нас в этом небольшом африканском приключении. Герр Кортни, познакомьтесь — Ева фон Вельберг.
— Мое почтение.
Она улыбнулась и протянула правую руку — ладонью вниз. Леон поклонился и, взяв ее, поднес почти к самым губам. Потом выпрямился и отступил на шаг. Она задержала взгляд лишь на мгновение дольше. В глубине ее синих, как озера, глаз таилось нечто загадочное, трудно уловимое, многозначительное.
Она отвернулась сказать что-то графу, и Леон ощутил в себе нечто никогда прежде его не посещавшее и потому совершенно незнакомое. Это была удивительная, странная смесь восторга и сожаления, счастливого обретения и тяжкой утраты. В один короткий миг он как будто открыл для себя неизмеримую ценность чего-то и тут же лишился этого. Когда граф по-хозяйски положил ей на талию широкую, с рыжими волосками, руку и Ева, прильнув к нему, улыбнулась в ответ, Леон понял, что ненавидит его, но в этой ненависти ощущался горьковато-приятный привкус, схожий с тем, что оставляет в горле жженый порох.
Багаж графа Отто и его прекрасной спутницы состоял из нескольких сундуков и контейнеров с винтовками, ружьями и боеприпасами, так что доставка его на берег не заняла много времени. Все остальное было выслано заранее. Ящики быстро перегрузили на стоявший наготове грузовик. Отдав необходимые распоряжения, граф подошел к своим служащим, выстроившимся в шеренгу в ожидании господина. Мирбах приветствовал их с той снисходительной сердечностью, с которой отец обращается к несмышленым детишкам. Каждого назвал по имени, для каждого нашел какие-то особенные слова. Они, в свою очередь, вели себя как щенки, удостоившиеся хозяйской ласки, и только что не помахивали хвостиками: смущенно улыбались, кланялись и бормотали слова благодарности. Было очевидно, что граф для них почти то же, что и сам Господь.
Обойдя строй, граф повернулся к Леону:
— Представьте ваших помощников.
Леон подозвал Хенни и Макса. Мирбах и к ним обратился в той же дружелюбно-покровительственной манере. Этот человек определенно умел располагать к себе людей и завоевывать доверие, но Леон понимал, что стоит кому-то рассердить его, не исполнить его приказание, как радушие и снисходительность обернутся безжалостной суровостью.
— Sehr gut meine Kinder.[4] А теперь отправимся в Найроби, — объявил граф.
Механики, Хенни, Макс и Ишмаэль забрались в кузов, Густав сел за руль, и тяжелый грузовик тронулся с места.
— Кортни, поедете со мной. Фрейлейн фон Вельберг сядет впереди, а вы устраивайтесь сзади. Будете показывать дорогу и знакомить нас с местными достопримечательностями.
Мирбах помог Еве разместиться на переднем сиденье, укрыл ей ноги шерстяной накидкой, вручил защитные очки и тонкие лайковые перчатки, чтобы солнце не обожгло нежные ручки, завязал под подбородком шелковый шарфик, чтобы шляпку не сорвало ветром, проверил оружие, стоявшее в пирамидке за шоферским сиденьем, сел за руль, опустил очки и завел двигатель. Мотор взрыкнул, и они устремились вдогонку за грузовиком. Ехал граф быстро, демонстрируя при этом безупречное мастерство вождения. Наблюдая исподтишка за Евой, Леон видел, как напрягается ее лежащая на бортике рука и белеют костяшки пальцев, когда граф, не снижая скорости, проходил крутой поворот или машина начинала подпрыгивать на ухабах, но при этом выражение лица молодой женщины оставалось неизменно спокойным.
Дорога повернула в сторону от океана, и теперь им все чаще встречались стада газелей и антилоп. Восхищенная их быстротой и грацией, Ева смеялась и хлопала в ладоши.
— Отто! — крикнула она. — Что это за животные? Они такие милые и так забавно скачут, будто танцуют!
— Кортни, ответьте фрейлейн, — бросил через плечо граф.
— Это газели Томпсона, мисс. Их здесь тысячи, и у вас еще будет возможность познакомиться с ними поближе. Что касается любопытной манеры подскакивать, то для нее существует особое название: смотровой прыжок. Газели скачут так, когда встревожены, предупреждая других о близкой опасности.
— Пожалуйста, Отто, останови машину. Я хочу сделать несколько набросков.
— Как тебе угодно, дорогая.
Граф пожал плечами и заглушил мотор. Ева положила на колени альбом и достала карандаш. Леон слегка подался вперед, с изумлением наблюдая, как у него на глазах на чистой странице появляется великолепный набросок скачущего животного — выгнутая спина, напряженные ноги, вскинутая голова… Ее художественный талант был несомненен. Леон вспомнил, что видел среди доставленного «Зильберфогелем» багажа мольберт и ящики с краской, но не придал им тогда значения.