– Слышь, тебя самого замочат, понял!
Он мотал срок, он знает зону, поэтому выбрал единственно правильную для данного случая тактику. Победа куется в нападении.
– Гусар на моей стороне, понял?
Жук разжал руку, и Мохнатый смог отступить назад.
– При чем здесь Гусар? – с некоторой растерянностью спросил браток.
– При том, что он в законе. И мы с ним кореша, понял?
Действительно, Мохнатый отстегнул приличную сумму в воровской общак и теперь мог всерьез рассчитывать на поддержку бродяг.
– Ну и что с того?
– А то, что у вас проблемы могут возникнуть, пацаны. Вам это нужно?
– Так ты тот самый Мохнатый, который полгорода под себя взял? – в растерянности спросил громила.
– Я тот самый Мохнатый, который срок мотал! Я здесь не новичок, понял, так что не надо права качать!
– Да никто и не говорит, что ты новичок. Только ты кента моего замочил.
– Кого конкретно?
– Фирса.
– Гонишь? Фирса из-за бабы вальнули. И я здесь не при делах, понял?
– Но ты же «Двадцать пятый час» взял.
– Ну и что? На моей земле кладбище стоит, но это же не значит, что все трупы – мои?
– Ну, в общем, да, – кивнул потухший Жук.
– Тогда какие проблемы?
– Ты, Мохнатый, извини, я здесь уже давно: что там, на воле, не знаю – так, слухи доходят…
– Говорю же, из-за бабы Фирса вальнули. Пацан у этой бабы был, он его и вальнул. И его, и Касьяна…
– Да и про Касьяна я слышал… А что за пацан?
– Слышь, Жук, ты знаешь, сколько времени? – расхорохорился Мохнатый. – Я тебе чо, сказки на ночь рассказывать должен? Мне упасть надо, а я тут с тобой не в тему базлы гоняю…
– Извини, Мохнатый, не догнал… А где твоя скатка?
– Какая скатка? Менты меня по беспределу закрыли. Ни хабара, ни скатки, ничего!
– Ну, если моей периной не побрезгуешь, бери, братан!
Жук вытащил из-под одного матраса второй, взятый, видимо, по блату. Немного подумал и вернул его на место. Но сначала перебросил на верхнюю шконку свою постель с верхним матрасом. Он решил предоставить Мохнатому свое, более почетное место.
– Спасибо тебе, братан! Век не забуду!
– Ты извини, брат, что я не так тебя принял, – повинился перед ним «квадратный» амбал. – Австриец я.
Он подал Мохнатому руку, но тот сделал вид, что не заметил этого.
– Все нормально, Австриец, все путем.
Третьего арестанта звали Васютой. Он смотрелся не так внушительно, как его сокамерники, но все-таки физическая сила в нем чувствовалась. И волевой характер просматривался. Он одолжил Мохнатому второе одеяло, Австриец же подогрел его своей единственной подушкой.
– С миру по нитке – голому на рубашку, – снисходительно усмехнулся Мохнатый.
Не все так страшно, как могло показаться вначале. Когда его втолкнули в камеру, у Мохнатого мелькнула было мысль, что менты закинули его в пресс-хату. Но все оказалось не так. А если это действительно была пресс-хата, то можно будет пустить по воле слух, что Мохнатый вышел сухим из воды за счет силы своего боевого духа. Он такой крутой, что даже бандюги перед ним ломаются.
– Да какой ты голый, если почти весь город под себя взял, – с почтением к нему сказал Жук.
– Ну, не весь… Пока не весь.
– Я слышал, ты очень круто себя поставил. Говорят, ты наших пацанов построил.
– Каких это ваших?
– Ну, «юбилейских». Я сам с Юбилейного района, у Фирса в бригаде был; потом он на «Двадцать пятый час» ушел, в спокойную жизнь, а я с Джапаном остался… Ты, говорят, и Джапана убил, да? – мирно спросил Жук.
– А это плохо? – Мохнатый выстрелил в него взглядом.
– Хорошего, конечно, мало. Но ты же не в спину ему вставил, чисто раз на раз… Ладно, молчу, а то ты подумаешь, что я наседка.
– В натуре, спать пора, – сказал Австриец, выключая телевизор.
Арестанты легли спать, в камере стихло, но все-таки ощущение подвоха не исчезло – напротив, только усилилось. Что, если это какая-то ловушка? Что, если пассажиры этой камеры только и ждут, когда Мохнатый заснет?
Он чуть ли не до утра лежал с открытыми глазами, пытаясь удержать ситуацию под своим контролем, но все-таки сон в конце концов сморил его. Утром он проснулся живым и невредимым. Во время завтрака Жук позвал его к общему столу. Паршивая каша без масла и соли, которую подал баландер, не лезла в горло, но ее никто и не ел. У арестантов был не только телевизор, но и весьма солидный запас «вольных хлебов».
Сначала Жук спросил, когда Мохнатый ждет дачку с воли, а потом вдруг стал нахваливать и себя, и Австрийца. Тогда и понял Паша, что эти ребята хотят к нему в бригаду. Что ж, похвальное желание, и на нем следовало поиграть, чтобы держать этих амбалов на привязи. Но он будет только обещать, а на самом деле в команду к себе никого не возьмет. Перебежчики ему не нужны…
Глава 17
После сытного обеда человеку полагался сладкий сон, но наглый Городовой вытащил его на допрос. Это беспредел, и мент должен это понимать. Но у него ни капельки раскаяния в глазах: сидит, скалится и, похоже, всерьез думает, что взял самого Мохнатого за горло.
– А где адвокат?
– Предъявят обвинение, будет и адвокат. Ты что, Паша, права решил качнуть?
– Если нет обвинения, почему я здесь?
– Потому что здесь надежней.
– Да я вообще-то и здесь как дома, – скривил губы в пренебрежительной ухмылке Мохнатый.
– Завтра утром, Паша, к тебе следователь подъедет; надо, чтобы ты показания свои подтвердил.
– Какие показания?
– Ну, которые ты нам вчера дал. Насчет Вентиля, Кряка, Джапана…
– Ничего я вам не давал. Вы сами взяли. Выбили из меня. Под страхом смерти. Так я следователю и скажу.
– Паша, ты ничего не попутал? Ты же обещал нас во всем слушаться.
– Да нет, начальник, это ты попутал. Ты вчера по беспределу меня прессовал. Тебе ответить за это придется!
– Паша, очнись! Тебя снова заносит…
– Да нет, начальник, это тебя заносит. Под вышку меня подвести хочешь? Нет, так не пойдет…
– Ну да, это понятно. Не хочешь признаваться – не надо. Но Куприяна сдай. Забудем Вентиля, забудем Кряка, забудем Джапана. Давай обо мне вспомним. Скажешь, что Куприян меня заказал. Позвонишь ему, прикажешь, чтобы приезжал…
– Ну, ты, начальник, в натуре!.. Чтобы Мохнатый своих пацанов сдавал? Адвоката сюда давай! И прокурора. Ну, чего таращишься, мент? Что, хрен тебе не мясо, да? Не на того нарвался, понял? Ничего у тебя на меня нет! Я скоро отсюда выйду…
– И что тогда?
– А ответить тогда придется!
– Кому, мне?
– Нет, Пушкину Александру Сергеевичу!
– Я думал, ты все понял, Паша, – разочарованно покачал головой капитан.
– Я же говорю тебе, мент, не на того ты нарвался! – презрительно скривился Мохнатый.
Он снова почувствовал себя верхом на белом коне. Перед допросом Паша успел договориться с надзирателем, чтобы тот передал на волю маляву. Кашалот поставит на уши всех, кто может ему помочь, и скоро его вытащат на свободу. А Городовой ответит за свой беспредел по всей строгости закона. Мохнатый никаких денег на это не пожалеет.
– Сам скоро зону будешь топтать!
– Может, успокоишься?
Городовой не казался сейчас таким самоуверенным, как вчера, на ледяной реке. Потому что не было у него над Мохнатым той власти, которая позволяла казнить и миловать.
– Да я спокоен, как удав!
– Вот и хорошо. Успокойся, подумай, вспомни, что наша власть всегда бьет вашу, бандитскую.
– Так уж и всегда? И не бандит я, понял? Я – честный арестант! Я с ворами завсегда!
– Да мне разницы мало, что вор, что бандит. И тех давить надо, и этих. Чем я и занимаюсь. Но тебя, возможно, не стану дожимать. Возможно, мы тебе даже поможем. Хочешь, с Караваем поговорим? Вдруг он под тебя встанет со всей своей бригадой. Тогда весь Юбилейный район твой…
– Тебе какая от этого выгода? – зло посмотрел на капитана Мохнатый.
– Прямая. Вы отношения выясняете, друг друга убиваете, а мы подпрыгиваем. Да и мирные граждане от ваших перестрелок пострадать могут. Начальство, опять же, нас дергает. А так ты подписку дашь… Не туда, куда ты подумал, дашь, – ухмыльнулся Городовой. – Я насчет подписки о сотрудничестве. Так уж и быть, Вентиля мы тебе простим. И Кряка. И Джапана. Ты вернешься к своим, зарегистрируешь частную охранную фирму, установишь с «подшефными» коммерсантами законные отношения, будешь взимать с них за услуги. Но не более десяти процентов от прибыли…
– Я не понял, мент, ты что, на голове сегодня ходил? Какая подписка? Чтобы я твоим сексотом был? Ну, ты, в натуре!..
– Все плохо, Паша. Для тебя все очень плохо. Уж поверь, я знаю, что говорю. Выход у тебя сейчас один – принять мое предложение… Ну хорошо, пусть будет пятнадцать процентов от прибыли. Для кого-то пятнадцать, для кого-то десять, а может, даже пять. Надо, чтобы бизнес развивался, чтобы город богател, чтобы людям лучше жилось. А коммерцию в районе твоя непомерная жадность душит…
– Ты бредишь, мент!
– Значит, отказываешься?
– Значит, отказываешься?
– Да! Да! И сто тысяч раз «да»!
– Что ж, ты об этом пожалеешь. Ты меня знаешь, Паша: если я сказал, что ты пожалеешь, значит, так и будет.
Городовой смотрел на него тяжелым, изматывающим душу взглядом. Не по себе было Мохнатому. Но все-таки он пересилил себя.
– Да пошел ты, мусор!
– Ну вот, уже и мусор, – разочарованно вздохнул капитан.
– Что заслужил.
– Ну да ладно, я готов тебя простить. Ты сейчас подпишешь договор о сотрудничестве, и я все забуду. И сегодня же ты будешь на свободе…
– Ты псих!.. Я требую прокурора!
– Ну что ж, будет тебе и прокурор. Все будет…
Городовой вызвал конвой, и очень скоро Мохнатый оказался в камере. Но там никого не было. Оказывается, его сокамерники прогуливались по тюремному дворику, вдыхали хоть и морозный, но свежий воздух. Впрочем, Мохнатый не очень расстроился, что из-за проклятого мента пропустил прогулку. Ясно же, что Городовой блефует. Просто нет у него ничего такого, чтобы удержать Мохнатого за решеткой, поэтому и наводит тень на плетень.
Арестанты вернулись с прогулки какими-то хмурыми, озабоченными. Жук даже не глянул на Мохнатого, лег на свою шконку, накрыл лицо газеткой и задремал. Австриец включил телевизор и на пару с Васютой уткнулся в экран.
Впрочем, Паше было не до них. Он ждал новостей, но их не было. Ни маляв не было, ни дачек с харчами, ни адвоката.
Когда появился баландер, Мохнатый даже голову от подушки не оторвал. Не собирался он хлебать тюремное дерьмо. Тем более что Жук уже накрывал на стол. Запахло копченой колбасой, сыром и беконом.
Но Мохнатого к столу не позвали. Сокамерники сели ужинать без него.
– Слышь, братва, я не понял!
– А чего тут понимать? – не глядя на него, сказал Жук. – Никакой ты не Мохнатый.
– Ага, фуфло ты нам прогнал, – кивнул Австриец.
– Мохнатый сейчас в клубе у себя зажигает, – криво усмехнулся Васюта. – Там в «Двадцать пятом часе» телки, говорят, козырные. Одним бы глазком на них глянуть…
– Да не вопрос, как откинешься, так сразу и заходи. – Мохнатый попытался улыбнуться, но щека дернулась в нервном тике.
– Куда заходить? К тебе, что ли?
– Слышь, Васюта, ты бы за базаром следил!
– Да я-то Васюта. Фамилие у меня такое. А вот кто ты такой? Может, у тебя другая кликуха, откуда я знаю…
– Мохнатый я!
– Бавыкин твоя фамилия. Зовут Паша. Где тут Мохнатый, а?
– Мохнатым меня за длинные патлы прозвали! – разволновался Паша.
Что-то страшное произошло. Может, звезды на небе не так встали, поэтому сокамерники вдруг изменили свое к нему отношение. Но это не беда, с этим он как-нибудь разберется. Гораздо хуже, если тухлую эту кашу замутили менты – тот же Городовой, например. Он же обещал ему большие неприятности.
– Ну и где твои патлы?
Это все Маргарита со своими советами – давай, говорит, я тебя подстригу, модельную стрижку сделаю… Короткую, но модельную. На парикмахера она, говорит, училась. В общем, сбрила гриву. Такой вот парик получился…
– Ты чо, хочешь, чтобы я по клубу с космами ходил? Так заведение цивильное! Там солидные люди собираются…
– А может, где-то мохнатое у тебя осталось? – похабно засмеялся Австриец. – Может, покажешь?
– Ну, если ты загнешься, то покажу! – вскипел Мохнатый.
– А это мы еще посмотрим, кто из нас загнется, – окатил его ледяным взглядом Австриец.
– Зря ты так, Бавыка! – хищно глянул на него Жук. – Если ты петух, это не значит, что ты на людей бросаться можешь…
– Кто петух?! – в паническом возмущении взвыл Мохнатый.
Но на него никто уже не обращал внимания. Арестанты молча жевали, пили чай, а потом без лишних слов разошлись по своим шконкам.
А ночью на Мохнатого обрушился кошмар.
…Ненависть бывает холодной и горячей, но в этом чувстве важен не столько градус, сколько полярность напряжения. Ненависть может быть с «плюсом» и убивать, испепелять, а может быть с «минусом», тогда это беспомощность, пустой пшик. Вот и Мохнатый смотрел на Богдана с беззубой ненавистью. И хотел вцепиться ему в глотку, но сам при этом понимал, что не хватит ему решимости сжать челюсти мертвой хваткой.
– Ну что, будешь давать подписку? – ухмыльнулся Богдан.
Этого ублюдка ему совсем было не жаль. Он сам нарвался на свою судьбу, так что пусть на себя и пеняет. А та мерзость, что произошла с ним, хоть и унизительна по своей сути, но вполне обыденна для уголовного мира, для того искривленного измерения, в котором обитал Мохнатый. Был бы он нормальным человеком, Богдан бы переживал, а так ни капли сожаления. Как говорится, за что боролся…
– Или ты уже дал?
– Зачем ты так, начальник?
– Я же тебя предупреждал, а ты не понял.
– Мог бы и предупредить, что хата беспредельная…
– Беспредельная, – кивнул Богдан. – Как только тебя туда закинули, так она беспредельной и стала… Тебя же предупреждали, Паша, что ты запросто можешь стать Парашей. Предупреждали, а ты не понял. Меня убить пытался…
– Это Куприян не так все понял, – хныкнул Мохнатый.
Он прекрасно понимал, какая судьба его ждет впереди с такой репутацией, которую он заслужил.
– Это ты не так все понял. Мы тебя как фраера дешевого повязали. За город тебя вывезли, прорубь показали. Дали тебе понять, что ты у нас в руках. Даже Вентиля тебе могли простить… А ты не понял. Не захотел понять. Ну и кто виноват в том, что с тобой произошло?
Мохнатый жалко вздохнул и уронил голову на грудь.
– Сидел бы сейчас ровно, и ничего бы не болело. Но боль пройдет, а рана останется. Только вот вопрос: узнает братва об этом или нет?
Мохнатый встрепенулся и с робкой надеждой посмотрел на Богдана.
– Можно, конечно, слух пустить… А можно и не пустить…
– Я могу подписку дать!
– Тогда слух останется в этих стенах…
Все правильно понял Мохнатый, на лохмачей он нарвался, на прессовальщиков, которых взрастила и взлелеяла тюремная администрация. Их отобрали из обиженных, определили в одну камеру с нормальными условиями жизни, там они мотали свои сроки. Чуть что не так, и любой из них мог отправиться на зону, а там – жестокая расправа и медленная, мучительная смерть. Лохмачей выдрессировали, научили держать язык за зубами, но не факт, что страшный для Мохнатого слух не выйдет за пределы пресс-хаты. Но если вдруг выйдет, можно сказать, что это наговор. Братва устроит проверку, но слух не подтвердится. Если, конечно, сделать все, как надо. Но для этого нужно желание. И Мохнатый должен очень постараться, чтобы оно возникло. Вот он и засуетился.
– Хорошо, я дам подписку! И охранную фирму организую. Чтобы все по закону. Десять процентов с прибыли, и не больше! И никакого беспредела!
– А галстук носить будешь? – усмехнулся Богдан.
– Галстук?!
– Да, пионерский. Говоришь ты очень складно, как председатель совета дружины. Пионер – всем ребятам пример…
– Могу и пионером! – Мохнатый смотрел на Богдана, как Зоя Космодемьянская на портрет товарища Сталина.
– Ничего, Паша, один раз, как говорится, не такой уж и… Только не знаю, говорит ли так твоя братва. И насчет Ксении не могу точно сказать. Если ты к ней сунешься, она узнает, как ты здесь подарки раздавал…
– Какая Ксения, о чем ты, начальник? Я о ней уже забыл!
Мохнатый представлял собой жалкое зрелище. Он был похож на злую осу, из которой вырвали жало. Теперь его можно было выпускать на волю. Лучше пусть петух будет стоять во главе стада быков, чем лев, который сможет повести эту толпу к новым вершинам.
И Ксении уже не стоит бояться Мохнатого. Но все-таки она должна уехать из города. Хотя бы потому, что Егор не должен оставаться здесь. Богдан переступил через себя, оставив его на свободе, и этот парень должен убраться из Народовольска как можно дальше. Только тогда Городовой сможет о нем забыть…
Ковер-самолет от ковра в кабинете начальника отличается тем, что на одном летают, а на другом производят разбор полетов. Но полковник Мироедов пока молчал. Богдан переминался перед ним с ноги на ногу, а он что-то сосредоточенно писал. Психологический прием, позволяющий держать подчиненного в напряжении.
Наконец начальник ГУВД оторвался от бумаг и посмотрел на Богдана поверх очков. Косматые брови сведены на переносице, тонкие губы плотно сомкнуты и выгнуты сердитым коромыслом.
– Я слышал, вы, товарищ капитан, произвели арест гражданина Бавыкина?
– Извините, не сдержался.
– Что значит «не сдержался»? Есть закон, там четко прописано, где надо сдерживаться, а где нет. Или закон для вас не писан?
Богдан молча раскрыл папку и достал бланки протокола. Мягким, вышколенным шагом подошел к столу начальника, аккуратно положил бумаги.
– Что это такое?
– Признательные показания. Гражданин Бавыкин признался в том, что организовал убийство Круглова, Уткина и сам лично во время бандитской разборки убил гражданина Японцева.
Полковник взял протокол, пробежался взглядом по строчкам.