– Они что-то хотели от вас?
– Не забивай себе голову пустяками, моя красавица! Мой девиз: вся жизнь – борьба!
Зазвонил сотовый. Дьяков мигом подобрался:
– Рад вас слышать! Что у вас с оплатой? Ах, вам нужна квитанция? А зачем? К чему нам эта бюрократия? Ах, вы настаиваете! С квитанцией будет дороже. Что значит договаривались? А вы знаете, какие сейчас налоги? То-то же. Результат? Гарантировать? Ну конечно. Но за результат надо доплатить. Сколько? М-м – м… – он настороженно глянул на Елизавету. – Короче, эту сумму помножьте на пять. Ну ладно-ладно, только ради вас – на четыре. По рукам? Ага… угу…хи-хи.
Конец связи.
– Квитанция им нужна! Черт знает что такое!
Елизавета прокашлялась. Надо было переходить к делу. Не ради же собственного удовольствия и тем более не для того, чтобы лишний раз пообщаться с Дьяковым, она приняла участие во всей этой рисковой затее.
– Я вас хотела кое о чем спросить. Это касается свидетеля Коровина, – она внимательно поглядела на Дьякова, ожидая увидеть смятение на по-идиотски безмятежном лице коллеги. Но тот нимало не смутился.
– Коровин? А это что за деятель, дорогая?
– Это тот человек, которого вы попросили дать ложные показания в суде.
Дьяков не покраснел, не побелел, не стал покрываться гусиной кожей. Поминутно сверяясь с часами, он уже начинал ерзать от нетерпения. В мыслях он был далеко отсюда. Опять зазвонил телефон.
– Это вы? Какой приятный сюрприз! Что? Я вешаю вам лапшу на уши? Ну что вы! Я вам сказал, что его отпустят! Гарантия – сто процентов. Как в банке! Гы-гы-гы! Убийство? Я знаю, что он совершил убийство. Ах, вы имеете в виду убийство двоих. Что из того? Конечно, мы развалим дело. Оно, кстати, уже разваливается. Вчера мы были в бане м-м-м…не буду говорить по телефону фамилию… ну короче, он из следственной бригады. Да-а, мы моемся вместе в бане, и вообще мы – друзья! Он сказал, что всех отпустят. Дело? Дело прекратят… Ну коли мы уж о гарантиях заговорили, надо доплатить. Да-а. Понимаю, что чувствительно для кармана. Знаете поговорку: ничего не обходится так дорого, как дешевое правосудие!
«Врет и не краснеет, – дивилась Дубровская. – Где он находит этих богатеньких буратин?»
Дьяков повеселел.
– Давай, деточка! Рассказывай, что у тебя, а то мне уже бежать надо. Время, знаешь ли, – деньги!
– Я вас спрашивала про Коровина. Зачем вы сочинили всю историю с конфликтом? Ведь никакой ссоры между Макаром и Переваловым не было?
– Почему не было?
– Так мне сказал Коровин.
Это разоблачение ничуть не испугало Дьякова. Можно подумать, что она сообщила ему прогноз погоды на выходные, а отнюдь не то, что он совершил противоправное деяние, между прочим, преследуемое по закону.
– Даже если и не было. И что из того?
– То есть как – что? Вы искусственно создали мотив и заставили поверить в это следствие и суд!
– Ну предположим, все эти страсти не по мне. Стал бы я икру метать! Тут Виктор Павлович подсуетился. Душевный человек. А как о своих подчиненных печется!
– Полич?!
– Ну конечно! Если бы не он, наши с тобой клиенты обвинялись бы сейчас в заказном убийстве. Не мне тебе объяснять, что это значит! Месть – это одно; кстати, объяснимое, нормальное человеческое чувство. А убийство по найму, птичка моя, – это уже совсем другой коленкор! За это не жалеют. И если нам судья хотя бы пару годиков скинет, эта ложь нам святой покажется!
– А вы не думали, что можно было бы вообще доказать невиновность наших подзащитных, если бы не ваша маленькая хитрость? Отсутствие мотива – это же свидетельство их непричастности к убийству.
Дьяков хмыкнул:
– Ну до чего я люблю желторотых адвокатов! Море по колено! Где мои семнадцать лет? Тра-та-та! Где мой черный пистолет? Ля-ля-ля…Идите, рыбка, почитайте кодекс. Желательно с комментарием. Достаньте с антресолей учебники, стряхните с них пыль.
– Мне не до шуток! – оборвала его Елизавета.
– Мне, кстати, тоже, – вдруг посерьезнел Дьяков. Перемена была столь разительна, что Елизавета даже испугалась. – Если из-за ваших экспериментов парни схлопочут пожизненное заключение, клянусь, вы за моей спиной не спрячетесь!
Елизавета остановила машину. Они были уже у консультации Дьякова.
– Спасибо, моя прелесть, – опять заворковал он. – Скоро увидимся. Кстати, куда вы забросили тот потрясающей красоты платок?
Он вышел из машины, но прежде чем захлопнуть дверцу, доверительно зашептал:
– Не рвите сердце, котенок. Поверьте старому опытному адвокату. Дело дохлое!
– Да, так и есть. В августе прошлого года я отдыхала в профилактории «Кедровые дали». К сожалению, точную дату, когда все произошло, сейчас не вспомню. Да, может быть, это было тридцатое. Ну конечно, это было незадолго до начала сентября. Мы как раз внука собирали в первый класс.
Женщина волновалась. Она кусала губы, стараясь вспомнить все детали того экстраординарного происшествия, свидетелем которого ей удалось стать. Но, к великому сожалению, все детали перемешались у нее в голове, не позволяя вычленить из них что-либо конкретное и определенное. Она хорошо помнила все, что предшествовало выстрелам, как и то, что случилось намного позже. Но маленький временной отрезок, интересующий суд, прятался где-то в глубинах ее памяти.
– Со мной была соседка по комнате, Прошкина. Мы направлялись на обед, уже поднялись на горку. Вдруг что-то загрохотало. Мы решили, что это ребятишки петарды взрывают. Оглянулись, видим, парень побежал. Описать парня? Молодой такой… Почему молодой? Бегал быстро. Лицо я разглядеть не смогла. Блондин или брюнет?..
Женщина беспомощно шарила глазами по лицам подсудимых, тщетно стараясь припомнить, кого же она все-таки видела:
– Вы хотите знать, кто из этих двоих?
– Я возражаю, – вскочила Елизавета. – Представитель потерпевшего задает наводящие вопросы.
– Я вообще молчу, – подала голос Савицкая. – Свидетель самостоятельно пришел к такому выводу.
Фрик вынуждена была вмешаться:
– Свидетель Юшина, от вас требуется по памяти назвать приметы бежавшего человека, безотносительно к тем или иным лицам в нашем зале.
Женщина отчаялась:
– Понимаете, я многое что помню. Помню, что на обед давали котлеты и рассольник. Компот помню из свежих яблок. Помню, что пятно посадила на блузку от соуса. Потом ничем не смогла отстирать. А мужчину не помню. То есть, конечно, был мужчина, бежал сломя голову, но как он выглядел…
– Ну же, напрягите память, – умоляла Савицкая. – Цвет одежды вы должны были запомнить.
– Цвет одежды? – женщина заулыбалась. – Минутку… На нем было что-то серое! – выдавила она наконец.
– У меня будет к вам такая просьба, – Елизавета поднялась. Она вытащила из пакета лист белой бумаги и целлофан.
Фрик недовольно поглядела в сторону адвоката.
– Объясните, что у вас в руках, защитник. Если это опять какой-то спектакль…
– Нет, ваша честь. Я изготовила дома обыкновенную схему. Вот здесь, на белом листе, я нанесла основные ориентировочные пункты. Это – озеро Кедровое. Это – территория яхт-клуба. Это – джип Макарова. Дорога, кусты. Взгляните, Юшина, у вас есть какие-нибудь замечания к схеме?
– Вроде все правильно.
– А теперь, – Елизавета поместила сверху целлофан и передала свидетелю черный фломастер, – пометьте стрелочкой направление движения мужчины.
Юшина изобразила кривую.
– Спасибо, – поблагодарила Елизавета и убрала в сторону целлофан.
– Может, объясните, что означает этот цирк? – не вытерпела Фрик.
– С позволения суда я это сделаю позже, – попросила Дубровская.
Судья скроила недовольную мину. Если сказать честно, защитник ее заинтриговала.
Вторая свидетельница была не намного моложе первой.
– Вижу я так… не то чтобы очень хорошо. Возраст, понимаете. Но то, что мужчина был молодым и крепким, это я скажу вам определенно. Он двигался очень проворно, а у него в руках была палка.
– Палка или оружие? – уточнила Савицкая.
– Возражение, – подала голос Елизавета. – Наводящий вопрос.
– Можете ответить, свидетель, – позволила Фрик. – Так на что был похож предмет в руках мужчины?
– На ружье? – спросила женщина.
– Это вы нам скажите.
– Ну… Я в оружии не разбираюсь. Но, по всей видимости, это было нечто такое, из чего стреляют.
– А вы видели, чтобы из этого предмета стреляли? – спросила Елизавета.
– Но суд же говорит, что стреляли. Значит, стреляли. Шум я слышала.
– Суд вам ничего не говорит, – потеряла терпение Фрик. – А вы говорите только то, что видели.
Женщина уже перестала соображать:
– Мужика я видела. С большой палкой. Больше ничего не помню.
– Цвет его одежды?
– Что-то такое светленькое, – неопределенно сказала свидетель, поскольку в памяти ее запечатлелось что-то вроде большого светлого пятна с размытыми человеческими контурами.
Женщина обвела глазами зал. Ее взгляд остановился на рубашке канареечного цвета, в которую облачился сегодня старый народный заседатель. Красивая рубашка.
– Вот тут у меня схемка, – продолжила Дубровская, приложив к белому листу новый целлофан. – Вот вам красный фломастер. Отметьте стрелочкой, куда побежал мужчина.
Свидетель озадаченно повертела в руках схему, но просьбу защитника все же выполнила.
Третья свидетельница была молода и категорична:
– Мужчина молодой, крепкий, с оружием в руках. Одет в мастерку синего цвета. Бежал как-то странно, согнувшись, со стороны яхт-клуба.
– Вспомните цвет волос мужчины, – попросила Савицкая.
– Темноволосый, – заявила свидетель.
– У вас есть проблемы со зрением?
– Да, пожалуй, нет.
– Вас кто-нибудь расспрашивал о приметах бежавшего? Разумеется, кроме работников милиции.
– Конечно. Через несколько минут со стороны яхт-клуба появились машины, а также пешие люди. К нам подбежал молодой человек. Он спросил, видели ли мы, кто стрелял и куда он затем делся. Мы показали.
– Можете ли вы описать того, кто вас расспрашивал? – задала вопрос Елизавета.
– Конечно. Молодой, крепкого телосложения… Кажется, в красной футболке.
– Благодарю вас. А теперь у меня к вам просьба…
Молодой свидетельнице достался новый лист целлофана и синий фломастер.
Когда дверь за последним свидетелем захлопнулась, Фрик, стараясь ничем не показать свое любопытство, спросила:
– Защитник Петренко, может быть, вы объясните, наконец, что означали все ваши сегодняшние художества?
– Ваша честь! – поднялась Елизавета. – У меня единственная просьба к суду. Приобщите к материалам дела эту схему и три целлофановых листа. Причины я объясню позже.
Лицо Фрик приобрело насыщенный цвет томата.
– Я вас предупреждала, защитник. Зал судебного заседания – это вам не театральные подмостки! Мы приобщаем к материалам дела лишь то, что имеет отношение к исследуемым событиям. В данном случае мы даже не будем обсуждать ваше ходатайство, поскольку обосновывать его вы только что отказались.
– Ваша честь! На настоящий момент я не хотела бы раскрывать суть проведенного мной эксперимента. Я к этому не готова. Моя просьба о приобщении этого материала связана лишь с опасением, что, когда я начну анализировать показания свидетельниц, сторона обвинения может заявить, что я дома самостоятельно, собственной рукой изобразила все эти линии.
– Я не знаю, в чем суть эксперимента, – раздраженно бросила Фрик. – Но суд не пойдет у вас на поводу. Вопрос считаю закрытым.
– Ваша честь! – поднялась Савицкая, снисходительно поглядывая в сторону молодой коллеги. – У меня есть предложение. Сказать честно, нас заинтриговал эксперимент, проведенный защитником Петренко. Вряд ли в нем есть смысл, но поскольку все здесь заинтересованы в справедливом решении суда…
Савицкая просто насмехалась. Она давно убедилась, что все будет именно так, как она предполагала. Петренко и Перевалов будут осуждены к длительному сроку заключения. Возможно, пожизненному. У нее же есть хороший шанс показать, что сторона потерпевших вовсе не жаждала крови. «Понимаете, – скажет она позднее журналистам, – у нас со стороной защиты были равные права. Более того, был момент в судебном следствии, когда мы пошли им навстречу. Мы заинтересованы не в обвинительном, а в справедливом решении суда. Но не стану скромничать, мы оказались убедительнее».
– …до того, пока уважаемый защитник Петренко посчитает нужным сообщить нам свои соображения, я возьму все эти материалы к себе. Клянусь, я не подрисую там ничего лишнего, – она рассмеялась, а за ней и весь зал.
Елизавета кивнула:
– Тогда я, с вашего позволения и для своего собственного спокойствия, заклею все это в конверт и опечатаю своей подписью.
– Да хоть гербовой печатью, – усмехнулась Савицкая.
Фрик проследила, как белый конверт исчез в недрах дорогого портфеля Веры Мироновны.
– Защитник, встаньте! – потребовала она.
Дубровская поднялась.
– Когда речь заходит о столь тяжком обвинении, таком, как у вашего подзащитного, суд склонен лояльно относиться ко всему тому, что адвокат может предложить в его защиту. Но я не позволю пользоваться нашей благосклонностью и превращать судебное заседание в цирковой балаган. На этот раз я объявляю вам предупреждение. От более строгих мер вас спасает лишь то, что вы пытаетесь помочь вашему клиенту, хотя выбираете, мягко говоря, довольно странные способы. Надеюсь, вы сделаете правильные выводы, прежде чем сотворите нечто подобное тому, что мы сегодня имели возможность наблюдать.
Полич не обманул. Сразу же после возвращения из Петербурга Марине было предоставлено суточное свидание с Сергеем. Сказать по правде, подобные вещи к разряду разрешенных, тем более в период судебного следствия, не относились. Но, как известно, строгость российских законов всегда компенсировалась виртуозным умением людей их не выполнять. Связи, помноженные на деньги, рушат любые преграды, в том числе и тюремные.
Марина была, конечно, рада. Только маленький червячок беспокойства, поселившийся в ее душе после той прощальной питерской ночи, отравлял предстоящую встречу. Вряд ли она могла обвинить хоть в чем-то Полича. Она напилась тогда до таких зеленых чертей, что все последующие события казались ей не то кошмарным сном, не то игрой расшалившегося воображения, не то сюжетом бездарной мыльной оперы. Она не предпринимала попыток узнать что-нибудь у Виктора Павловича, но на всякий случай искала в его поведении подтверждение своим худшим предположениям. Но не находила. Он был неизменно корректен, любезен и улыбчив. Он не допускал пошлых шуток и вольностей. «Был бы на его месте кто-нибудь другой, уж я бы нашла способ разузнать правду», – с досадой думала Марина. Но понимала, что ни с кем иным она бы не допустила столь близкого соседства.
Назначенный день свидания пришел, и Марина с огромной сумкой, набитой домашней снедью, отправилась к мужу. Вереница ее подруг по несчастью представляла унылое зрелище. Нагруженные котомками с провиантом, жены заключенных имели до крайности забитый вид. Они заискивающе улыбались сопровождающей их служащей изолятора, горластой шарообразной бабе в форме, которая всячески демонстрировала перед ними собственную значимость. Она поминутно выражала свое недовольство всем на свете, хотя ей никто и не пытался возражать. Женщины до смерти боялись потерять те драгоценные сутки счастья, которые им предстояло провести в этих мрачных стенах.
Перед тем как отвести гостей в предназначенные для свиданий комнаты, их подвергли тщательному досмотру. Процедура была унизительной и сопровождалась пошленькими комментариями, недвусмысленными шуточками «дубачек», так между собой называли женщин-служащих горемычные жены. Марина постаралась «отключиться», представив себе, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она автоматически выполняла команды, стараясь не замечать ничего вокруг. Рядом с ней раздевалась молодая женщина, почти ребенок, с огромным, выступающим вперед животом. «Ребенка не вытряси», – похохатывая, советовали ей «дубачки». Все, конечно, понимали, о чем идет речь. Женщина лишь смущенно улыбалась, но не умела еще в силу юного возраста закрыться броней из холода или же придумать в ответ что-нибудь шутливо-похабное.
Марина мечтала поскорей оказаться в комнате для свиданий, закрыть за собой дверь и не видеть больше никого, кроме Сергея. Но все было не так просто. Комнат было несколько, а вот кухня и туалет одни на всех. При таких условиях хочешь не хочешь, а затаиться, как зверек в своей норе, не было никакой возможности. «Тут вам биде не поставлены, – острила одна из служащих. – Подмываться будете в порядке живой очереди».
Небольшая комнатка, скудное убранство которой составляла кровать, стол и две табуретки, красноречиво свидетельствовала о своем назначении. Здесь поглощали пищу и занимались любовью. Замызганный матрац хранил на себе следы многих постояльцев. Мысль о том, что творилось на этом убогом ложе, вызвала у Марины чувство брезгливости. К горлу подкатила тошнота. Она, стараясь скрыть свои чувства, начала расставлять на столе кастрюльки, баночки, судки.
Сергей подошел и обнял ее. Она не противилась. Он начал целовать ее, нащупывая пальцами пуговицы на блузке.
– Подожди, Сережа, – постаралась вырваться она.
Конечно, она знала, что должно случиться, и бог знает сколько ночей, глядя заплаканными глазами в потолок своей одинокой спальни, она представляла их встречу. Но теперь ей хотелось, чтобы все было не так. Чтобы Сергей сел с ней рядом, глядя счастливыми глазами на ее взволнованное лицо, слушал бы последние новости из дому, которые она без умолку ему выкладывает, ласково сжимал ее руку. Эти минуты представились самыми счастливыми. Затем они бы занялись любовью: вначале нежно, едва сдерживая разгорающуюся страсть, затем – неистово. Наконец, насытившись друг другом, они, блаженно раскинувшись на кровати, лежали бы, почти не шевелясь. Возможно, она бы положила голову на его грудь, а он кончиками пальцев тихонько поглаживал ее волосы.