Аригелий был склонным к Силе Эледриаса. Он внимательно рассмотрел, насколько успел, конечно, узор «включения», оторвавшийся от ладоней Руса. Спросил, однако, не о нем:
— Значит здесь ты предлагаешь устроить нашу казну… А те, неактивные узоры? По-моему, они жаждут активации…
— Ты прав — это ловушки. Они такие. Активируй, если хочешь, — Рус пожал плечами, — в «наставлении» написано как это делается. А что? Удобно. Лабиринт сложный, открывать его секреты будешь только близким, а на входе поставишь надежную охрану.
— Не в этом дело. Помещение слишком большое… Да и против «ям» различных Сил защиты нет. Заходи, отправляй…
— Хах! Ты сначала ловушки активируй и узнаешь, как они отнесутся к появлению в этом «большом помещении» неугодных тебе личностей… А координаты снимать? Храни секрет, я только тебе его открыл… Да что мы все одно по одному! Говорили уже, и не раз. Условие помнишь?..
— Пять магов отправить в Месхитополь, в меняльные конторы «Три толстяка». Они станут с помощью «упругих лепестков» наполнять сокровищницу золотом, но мне от него достанется только треть и обязательно надо печатать свои монеты. Да! Слухи о глубоком руднике поддерживать, но под большим секретом…
Рус — пасынок Френома, побратим Эледриаса и, наконец, маг-Хранящий неопределенного ранга, написал целое наставление, куда внес большинство нужных структур, по-местному — узоров. Причем распределил их очень удобно: от простых к сложным и если внимательно приглядеться, то можно было различить некие закономерности…
Все жрецы и склонные к Силе Эледриаса относились к чужаку с таким пиететом, что Аригелий, в серьез считающий себя «настоящим» побратимом «Защитника и Освободителя», невольно его взревновал. Но первый царь «леса свободы» отлично умел владеть собой — никто, а в первую очередь сам Рус, ни о чем не догадывался.
Вскоре в сокровищнице появилось золото. Сначала немного, потом побольше, а через месяц как прорвало: посыпалось потоком, удерживаемым исключительно развитием каналов пяти «месхитинских» и двух «кафарских» магов, которые «перебрасывали» монеты из подвалов меняльных контор «Три Толстяка».
В последние полдекады Аригелий заходил «в казну» ежедневно и с вожделением смотрел на золото. Охранники, пребывающие с ним, относили к выходу из холма столько, сколько могли поднять и лишь «с улицы», опасаясь больших колебаний Силы, царь «отправлял» золото к печам под центральным холмом. Вслед за деньгами в «упругие лепестки» прыгали трое доверенных охранников и сам Аригелий. Только одна мысль резала ему сердце: две трети богатства, которое он стал считать своим полностью, без остатка, придется отдать…
Рус не успел выйти из шатра Пиренгула, как к князю влетел ошарашенный секретарь:
— Го-государь, — он шумно сглотнул и протянул Пиренгулу черный амулет «эфирного разговора». Весь княжеский аппарат государственного управления давно переехал в активно строящийся Альвадис. — А-асман младший зовет тебя на правосудие Богов или Предков. Как тебе будет удобнее…
На лице тирского владетеля нарисовалось огромное облегчение, словно он тянул, тянул повозку в гору, знал, что так надо, но упорно не понимал зачем. Теперь все прояснилось.
Князь нарочито медленно, успокаивающе, взял «говорильник» и таким же тоном поотвечал на горячечные выкрики молодого человека. Рус узнал тот голос; голос вылеченного им от слабоумия Асмана-младшего… «Это сколько прошло-то? — невольно задумался он. — Черт, совсем потерялся… пять лет точно… не, шесть — минимум. Как время бежит, господи!..», — о какой-то там опасности для себя или тестя — не побеспокоился совсем.
— Никого из телохранителей не беру! — высокопарно произнес Пиренгул, отдавая секретарю амулет. — Иду к этому сопляку один… зять, сопроводить не желаешь? — это сказал уже гораздо тише.
— Ко второму зятю? — саркастически уточнил Рус и продолжил громко, чтобы и за пределами шатра, не защищенного «глушащими» Знаками, было слышно. — За любимым тестем я хоть куда! С ним я никого не боюсь! — Подмигнул князю, обозлившемуся на сарказм, без сомнения понятый всеми приближенными (Это наоборот — с Русом Пиренгулу бояться нечего). — Куда идти? — спросил уже тихо.
— На дворцовый парк напротив центрального входа, — сквозь зубы прошипел Пиренгул, еле сдержавшись от «вспышки». Выдохнул горячим паром и продолжил спокойнее. — Я сам «яму» создам. Пусть для них ты будешь сюрпризом…
— Тогда я следом, не потревожив Силу, в кустики, которые слева от главного крыльца. — Негромко предупредил Рус. Пиренгул серьезно кивнул и вскоре под ним загорелось «жерло вулкана».
Асман-младший (не дававший клятву не оспаривать княжение Пиренгула) толкнул речь перед толпой. И его слова были весомо подкреплены повозками, забитыми вкусно пахнущей снедью. Народ носами потянулся к отряду асманитов, числом два десятка. На белоснежном единороге сидела замотанная в красивый голубой башлык женщина, в которой легко угадывалась средняя дочь Пиренгула Мерильгин — жена Асмана-младшего. Тогда, при принятии венца, идея женить наследника Асмана Второго на собственной дочери, пытавшейся убить Гелингин, показалась Пиренгулу очень заманчивой. Сегодня, смотря на возмужавшего Асмана, державшего в правой руке саблю, а в левой кинжал — князь сомневался в том решении. Как-никак зять, близкий родственник, убивать которого было, по крайней мере, неприятно. А надо.
Вызов брошен по всем правилам. Пиренгул, как ни «крутился», отказаться не смог — слишком сильны и законны права противника на венец. Так как «претендент» не склонный к Силе, то и смерть свою принять должен не от магии — о чем и состоялся договор на площади под самым крыльцом. Решение скрепили клятвами богам и Предкам. Громыхнуло. А это в ответ на клятву было явлением редким. Все. Гвардейцы, во главе с кусающем губы Рахмангулом, вперемежку с десятком охранников Асмана (эх, мало их Танагул порезал!) растащили толпу, оставив пустое мощеное красно-коричневым камнем пространство шагов сто в диаметре.
Настраиваясь на почти забытую, почти чисто фехтовальную схватку, отец бросил хмурый взгляд на дочь и закаменел. Такого презрительного торжества, такого уверенного предвкушения победы, такой радости от предчувствия скорой смерти (неясно чьей, но Пиренгул серьезно заволновался) он не видел давно. А у дочери — не ожидал и не желал разглядеть такое.
«Эх, надо было раздавить змею…», — с поздним сожалением подумал князь и едва не пропустил ловкий выпад молодого Асмана. А сердце разрывалось: Мерильгин, несмотря на всю её подлость, он любил. Пусть она себе и воображала обратное…
Вскоре Пиренгулу стало не до сторонних рассуждений. Атаки претендента становились все быстрее и точнее, а вот его ответы наоборот, замедлялись, будто он сражался в толще воды. Волна бешенства чуть не «прожгла» опытного воина-мага, однако самопроизвольный вход в транс, чем он грешил и с чем всю жизнь безуспешно боролся — не получился. Более того, не получилось провалиться в транс и сознательно. От вспышки паники Пиренгула невольно спас Асман — боль от серьезных ранений «остудила» горячий характер мага. И тогда он обратил внимание на странную ауру Асмана, на эту «светящуюся» оболочку, которую раньше попросту упускал из вида. Это поле, имеющее свойство отталкиваться от предметов, в этот раз вело себя иначе: оно растягивалось, пытаясь «захватить» в свои «объятья» ближайшего человека — Пиренгула. И чем «сильнее» было это «обволакивание», тем медленней мог двигаться князь и напрочь лишался основного своего преимущества — входа в магический транс. Собственно, так же, «приглаживанием» ауры мага и действовали антимагические браслеты и огромный вклад в их создание вкладывали Целители…
«Подонок! Это нечестно!.. — остервенело думал сам далеко не праведный сармат, чувствуя, что проигрывает. Он не смотрел в глаза противнику, он выхватывал взглядом ноги, говорящие куда последует следующий удар, и руки, пытающие замаскировать направление этой атаки. На среднем пальце правой кисти Асмана сидел обычный целительский перстень, которые часто использовали богатые не-маги, дабы хоть немного сравниться со склонными к Силе в управлении токов своего тела. Только этот перстень обладал уж очень сложной вложенной структурой и Силой Эскулапа веяло от него очень сильно, буквально «сдувая» чувствительную натуру мага-Пылающего. — Ну, Рус, родной ты мой, любимый мой зятек, где ты?! На тебя одна надежда…», — нет, помимо этого Пиренгул еще всерьез молился Пирению, только… божественная помощь, если и случится, совсем не факт будет в пользу молящегося…
А «любимый зятек», даже не подозревая об этом своем гордом звании, сидел в кустах, куда пришел как можно аккуратнее, предварительно «слетав» и сняв новые координаты. Смотрел на амулет Асмана: «Не иначе магистр-Исцеляющий ваял — не меньше. Стоит — мама не горюй! Эндогорские уши не то, что торчат, они… они… просто орут о своем присутствии! М-да… будет тестю наука о хитрости… Ну что, Дармилей Разрушитель, думаю, пора. Хлопни от имени предков…», — и Великий шаман «хлопнул».
С диким загробным завыванием в котором с трудом угадывались слова «Не гоже клясться Предками и нарушать сию клятву… молокосос», — последнее слово, впрочем, описывается свидетелями неуверенно, из «центра неба» ударил вихрь и размозжил Асману десницу. Вслед за этим Пиренгул, слово очнувшийся от долгой спячки, разрубил тело зятя. Многочисленные свидетели рассказывали: «От плеча до пояса. И это кавалерийской саблей с обычным «пробивающим» Знаком! Силен, князь. Асман так и распался на две половинки. И сразу же загрохотало и сразу же ударил ливень такой, какого я и не помню, уважаемый. Полная победа князя случилась… эх, править по-прежнему будут сарматы…», — чего в последнем выражении было больше: одобрения или сожаления — оставалось неясным.
Мерильгин не стала оплакивать тело мужа, а сорвалась к городским воротам сразу, как только Асман в буквальном смысле «раздвоился». За ней устремились и пяток телохранителей. Так они и неслись: шесть всадников сквозь плотный ливень, полностью облепленные мокрой тканью, одетой для защиты от сухой пыли, а не от небесных хлябей. Довольными этой скачкой были только единороги.
Пиренгул орал, махал руками, командовал, мол, надо задержать беглецов, но в громе и радости от его победы (а больше — от небесной влаги) никто его не понял. И сам он напрочь забыл о своих возможностях, позже оправдываясь: «Там люди толпились, боялся задеть».
А тем временем Рус сходил в Кальварионский дворец. «Честно» появился там, где они с Гелинией договаривались — на «заднем» дворе, по которому когда-то бежал Андрей со спящей на его плече княжне, одержимой «демонской сущностью». Был проведен в «детскую», где до смерти напугав кормилицу поигрался с сыном-бутузом, уже ползающего по толстому тирскому ковру. Перед уходом вздохнул, зачем-то украдкой перекрестил ребенка (уж больно напрашивался этот жест в ответ на натуральный крестик висящий на шее младенца), отмахнулся от навязчивого секретаря, который бубнил, как заведенный: «Госпожа велела подождать, она через статер освободиться и прибежит…», — снова вышел на задний двор и ушел в Месхитополь, в давно примеченный закуток на бывшем «вокзале» — станции Звездных врат. Ему понравилось получать новости здесь, в таверне, обедая и слушая красивую танцовщицу. Сведения его порадовали.
Ажиотаж вокруг «Трех Толстяков» стоял неимоверный. Люди уже забыли о «Сильвалифийском руднике» и массово рассуждали, что «деньги сами делают деньги» и несли, и несли золото, вынимая подвальные «кубышки». Впрочем, начинался и обратный процесс — изъятие денег «на обновку жене». По слухам, а танцовщице обычно можно было верить, в «Толстяков» сильно вложился Ипполит «Скромный» и… орден Текущих.
«Пора! — решил Рус и, отпустив девушку, развалился на стуле. Он ожидал от блокировки тирских портов чего-нибудь «эдакого» и оно произошло — случилась насильственная попытка смена династии. Тянуть нечего. Вызвал «отражение» Адыгея и сказал одно только слово: — Сворачиваемся».
На следующее утро ни одна меняльная контора «Три Толстяка» не открылась. По всей ойкумене. При взломе дверей и проверке помещений не было найдено ни одного сотрудника и, что гораздо обидней, ни одной монетки, даже медной лепты. С этого дня появилась пословица: «Сгинуло, как в сильвалифийский рудник провалилось!». Позже, длинное название государства стали упускать.
Ипполит сгоряча хотел было объявить войну лесному царству, но был остановлен словами генерала ордена Пылающих: «Договор-договором, но пора бы, государь, и за прежние компании рассчитаться…», — на что месхитинский правитель смог ответить лишь самыми общими словами, с досады до крови прикусив губу. Разыскать пропавшие деньги «по линии службы Следящих», конечно, велел. Но был предупрежден, что «придется подождать». Потом ему доложили, что интрига эндогорцев не удалась и царь, невольно порадовавшись неудаче союзника-соперника: «Хоть одна хорошая новость, о Боги!», велел немедленно снимать блокаду с тирского побережья, заранее представляя, что ему скажет генерал Текущих, которым царская казна, разумеется, тоже задолжала. «Интересно, а кому я ничего не должен?», — мелькнула в голове самодержца странная, но тем не менее успокаивающая мысль.
Когда Бориса вызвали в ближайшую контору Следящих за Порядком, он уже знал зачем и кто главный виновник. Ему достаточно было услышать название «Три Толстяка» и перерыть в памяти и в архивах названия всех меняльных контор. По одной только оригинальности он вычислил, что за всей этой аферой стоит Рус. Потом появились мелкие подтверждающие факты, указывающие на Тир и Кушинар одновременно. Ну и кто еще это мог быть? Однако старый Следящий, написавший целую поэму-повествование об этом герое, не собирался разглашать эти сведения кому бы то ни было. Даже, страшно представить, собственному царю.
— Уважаемый Апилет, — говорил он, — услышав из уст Следящего историю «ограбления тысячелетия». Ты пригласил меня в качестве консультанта, поэтому будь так любезен, изложи все в письменном виде…
— Но хотя бы самые общие соображения… — во взоре красных от недосыпания глаз было столько мольбы…
— Э-хе-хе… смотри, Апилет. Адыгей и Бехруз — имена варварские, а если точнее — Тирские. То, что они прикрывались Кушинаром — вполне естественно; тем купцам доверяют. Так что я на твоем месте начал бы следствие с Тира…
— А как же Сила Эледриаса, колебания которой слышались по ночам? Мощные колебания.
— Э-хе-хех, Апилет. В лес бы я все равно не полез. Все выводит в Тир. Тем более, мы его блокировали и они добиваются признания государств в эндогорском пятне: Кальвариона и Альвадиса. Туда все ведет… а с золотом бывшие рабы договорятся. Но ты вели мне все письменно, а то память подводит…
Молодой Следящий Апилет лишь досадно, с тоскливым воем простонал, на насколько ударов сердца закрыв глаза ладонями.
Борис просидел в участке еще целую четверть и уходя услышал давно ожидаемое:
— Не обижайся, уважаемый Борис, но в твоем доме произведен обыск. Большими силами, — это подразумевалось полный бардак с полу разрушением стен. Пожилой человек недовольно покачал головой:
— Глупо обижаться после моей поездки в Тир и поэмы о Русе, — сказал он, стараясь улыбаться не вымучено. Это столько ремонту! Хвала богам, он не вкладывал в «толстяков», так что деньги имелись.
— Да, Борис, ты все правильно понял. Иди. И запомни, сам царь ждет от тебя… хоть что-то.
В Эледриаполе, столице Сильвалифирии Рус появился через день после «сворачивания операции» — высчитывал самый оптимальный маршрут. Груза много, расстояние длинное, а значит и Силы понадобится еще больше. Пришел «ямой» к входу в лабиринт, куда заранее вызвал сопровождающего — Аригелия. Царь все-таки не выдержал и активировал ловушки. Рус, разумеется, не был введен в «доверенные лица». Сам «побратим Эледриаса» только посмеялся этой ожидаемой паранойе.
По лабиринту прошли молча. Не говорил государь и в пещере, когда Рус честно, с помощью Духа слияния с камнем, отделил и оттащил ровно треть мешков с золотом. Эта часть оказалась примерно равной «сокровищнице али-Бабы на вилле Апила» — солидная казна появилась у молодого государства. Тем более Рус закрыл глаза на уже отпечатанные Аригелием гекты, не подсчитал их.
— Аригелий, — «побратим бога», наконец, нарушил молчание, — невесело у тебя как-то. Ну да ладно, деньги — дело серьезное. Скажи, а те семеро склонных к Силе, которые работали в конторах, уже восстановились?
— Думаю, да, — пожал плечами царь, старающийся не смотреть на собеседника.
— Ты в принципе доволен? Все честно, согласно договору или есть претензии? Ты говори, полководец, не стесняйся. Полководец — это уважение с моей стороны, тогда ты показал себя с лучшей стороны…
— Я венчан на царство самим Богом! По твоему мнению я стал от этого хуже? — зло спросил Аригелий. — И да, претензий не имею, — сказал, как выплюнул.
— Венчание не делает человека ни лучше, ни хуже. Оно дает власть. А уж эта дама выжимает из человека все соки… Вроде бы, по моему мнению, которого я придерживался ранее, эта дама самая сильная, сильнее разных золотых борков… Был не прав. Каюсь пред богами. — Произнося этот монолог максимально нейтральным тоном, Рус так же, как и его визави, смотрел в сторону, не на собеседника, и тщательно давил в себе чувство презрения. — Некоторым людям, причем не важно венчаны они или нет, видимое богатство застилает взор… Мне искренне жаль таких человеков и еще жальче их подданных. Если такой алчный тип имеет несчастье быть государем.
Рус не видел, но по красивому лицу Аригелия как судорога прошла, на мгновенье исказившая правильные черты до неописуемого уродства.
— Так, Аригелий, маги, значит, восстановились? Мне, пронимаешь, такой груз, — говорил, показывая на «свою» часть золота, — далеко не унести. Я предоставлю им координаты… а дальше уж сам как-нибудь.