Я остолбенел.
– Эли, вам что, его уже показывали? Кто?
К этому моменту я уже начал привыкать к тому, что даже светил в американских больницах интерны называют по имени, запанибрата, хотя мне по-прежнему было неловко.
– Никто, — ответил он.
– Неужели все это видно по одному снимку?!
Тогда он все мне объяснил:
– Диафрагма у него уплощенная, легкие чрезмерно расширены. Это признак курильщика — эмфизема легких. Вижу кальциноз предстательной железы, значит, у него хронический панкреатит — это из-за алкоголя. У него асептический некроз головки бедренной кости и кифосколиоз — последствия перенесенного полиомиелита.
В комнате нас было шестеро, и мы слушали его, как зачарованные. Никто ни слова не сказал, и я уверен, что в головах у нас крутилась одна и та же мысль: мы — свидетели выступления настоящего виртуоза.
А доктор Шиммель продолжал:
– Смотрите, вот тонкая пленка кальциноза на стенке желчного пузыря. Это явление называется «фарфоровый желчный пузырь» — у таких больных в шестидесяти процентах случаев развивается рак желчного пузыря, значит, его нужно удалить. Вопросы?
У меня был вопрос:
– Как вы узнали, что у него диабет?
– А, хороший вопрос, — кивнул доктор. — У него кальциноз семявыносящих протоков. Если такое наблюдается в стране Третьего мира, скажем, в Индии, это туберкулез, а на Западе — диабет.
Доктор Шиммель в несколько секунд показал, какой он выдающийся диагност. Для меня это была потрясающая демонстрация применения данных медицинской науки к живому пациенту. Я увидел, что такое возможно на практике.
Разумеется, дальнейшие анализы и исследования полностью подтвердили правоту доктора Шиммеля. В яблочко. Я запомнил тот день навсегда. Те, у кого нет медицинского образования, наверное, не в силах оценить, какая сложная задача стояла перед доктором Шиммелем. А я вот уже тридцать лет рассказываю эту историю коллегам-врачам, и они всегда приходят в восторг.
Я понял, что мне здесь, мягко говоря, есть чему поучиться, и подружился с доктором Шиммелем. И он стал для меня учителем и вдохновителем — и определил мой образ мыслей. Мне очень повезло, что я сотрудничал с такими врачами, как Эли Шиммель. В Америке врачи занимают кресла ректоров и деканов высших медицинских учебных заведений, потому что заслужили, тогда как во многих других странах положение в обществе и кумовство значат больше, чем профессиональные достижения. Эли Шиммель научил меня правильному подходу к медицине, и я пронес это через все годы практики. Кроме того, для меня большая честь и большое счастье, что на следующий год меня приняли на стажировку по гепатологии у доктора Раймонда Коффа, мирового светила в этой области.
Как-то раз мой коллега-гастроэнтеролог показывал студентам-медикам и нескольким врачам из больницы пациента с кишечным кровотечением. Он рассказал историю болезни, объяснил, как осматривал больного, и сказал:
– Больному требовалось четыре единицы крови. Поэтому мы…
– Постойте, — перебил его доктор Шиммель. Коллега тут же замолчал. — Откуда вы узнали, что ему нужно именно четыре единицы? Может быть, ему было нужно три или пять. Пожалуйста, изложите факты.
Разумеется, он был совершенно прав. Практическая медицина опирается на наблюдение и анализ фактов. Поэтому с тех самых пор я начал думать, говорить и писать именно с этой точки зрения.
Прошло несколько месяцев, и мне представилась возможность продемонстрировать доктору Шиммелю, как кстати пришелся мне его урок, а может быть, и доказать, что я способный ученик. Один из наших коллег-гастроэнтерологов показывал пациента, и тут Эли сказал:
– Значит, недостаток соляной кислоты в желудке стимулирует выработку гормона гастрина…
На этот раз я его перебил. Само собой, в Индии я бы на такое не осмелился. А в Америке живой диалог был для нас способом изучать медицину в больничных палатах. Похоже, к этому времени я уже сильно американизировался.
– Нет, Эли, не так, — сказал я. — Недостаток соляной кислоты только способствует выработке гастрина. — И подробно изложил этот вопрос. А когда я умолк, доктор Шиммель повернулся к слушателям с улыбкой:
– Санджив, ваш ход мыслей гораздо изящнее моего!
Я страшно засмущался. Надо же — получить такой комплимент от титана медицины!
Жить в Америке было так замечательно и так выгодно, что мы с Амитой решили подать документы на «грин-карту» и остаться здесь — если не навсегда, то хотя бы на несколько лет. Поэтому мы отказались от первоначального плана завершить здесь образование и вернуться в Индию.
Что такое мир «грин-карты», знают только американские иммигранты: «грин-карту» выпускала тогда Служба иммиграции и натурализации, и этот документ давал вид на жительство и предоставлял человеку почти все права американского гражданина, кроме права на голосование. Жить в Америке без «грин-карты» незаконно.
Оказалось, что получить «грин-карту» — целое дело. Нужен хороший юрист, много времени и к тому же еще и денег. Однако когда иммигрант ее получает, это будто клад найти. Твоя жизнь меняется навсегда.
Мы с Амитой подали документы на «грин-карты», когда кончилась наша интернатура в больнице Мюлленберга. Шло время, никаких новостей не было, нам ничего не сообщали, и мы решили, что наши заявления еще рассматриваются, но потом, больше чем через год, нам пришло письмо из Службы иммиграции и натурализации: «Это третье и последнее извещение, — гласило оно. — Если вы не явитесь на собеседование тогда-то и тогда-то, процесс предоставления “грин-карты” будет прекращен».
Ничего себе — третье извещение! Мы вообще ничего не получали. Но все равно очень обрадовались. Мы думали, что на собеседовании нам сразу же и выдадут «грин-карты».
И пошли туда без адвоката. Нам и в голову не приходило, что это не просто формальность. Ведь это же Америка — страна, где рады иммигрантам. Чиновника, который с нами разговаривал, звали мистер Пикеринг.
– Итак, вы подали документы на иммиграцию, — начал он.
– Да, — ответили мы. — Поэтому мы здесь.
Он повернулся к Амите.
– Отвечайте сами, независимо. — Поглядел на меня и велел не отвечать за жену, потом спросил: — Вы подавали документы на иммиграцию?
– Да, подавала, — ответила Амита.
Он повернулся ко мне:
– А вы, доктор Санджив Чопра, получили визу, чтобы приехать сюда, на том условии, что будете учиться здесь пять лет, а затем вернетесь. А теперь вы оба подаете документы на иммиграцию. Вы доказали, что вы бесчестные лгуны. В течение двух недель вы получите предписание покинуть страну в течение месяца.
Мы опешили.
– О чем вы говорите?! У меня стажировка в больнице Св. Елизаветы, Амита скоро станет старшим рездентом-педиатром в Бостонской городской больнице. У нас подписаны контракты. Мы не можем уехать.
– Меня это не касается, — пожал плечами мистер Пикеринг. — Заявления отклонены.
Мы были в отчаянии. Как же наши планы? Наверное, тогда мы еще не понимали, что очутились в мире, знакомом очень многим иммигрантам, в мире, где чувствуешь себя беспомощным перед лицом правительственных чиновников, где каждый раз, когда тебе приходит письмо из Службы иммиграции и натурализации, душа уходит в пятки. Поначалу мы не знали, как быть. Разве можно бороться с правительством США?
Мы приехали в Штаты с намерением вернуться домой, когда мы доучимся. И собирались так и поступить и никому не лгали, это не был предлог, чтобы перебраться в Америку. О том, чтобы остаться навсегда, мы задумались, только когда обосновались здесь. Наверное, наша реакция была типичной. Когда мы приняли решение остаться, то относились к этому неоднозначно. Мы же понимали, что отказываемся от родного дома, понимали, что будем скучать по Индии, особенно по близости с родными, однако были уверены, что здесь нам будет лучше. А когда нам сообщили, что остаться нельзя, нам показалось, что поселиться в Америке для нас главное в жизни. Все наши сомнения разом развеялись.
Амита позвонила руководителю своей программы в Бостонской городской больнице доктору Джоэлю Альберту. Резидентура у нее уже кончилась, и доктор Альберт назначил ее старшим резидентом в стационаре. Амита стала первой женщиной и первым врачом-иностранцем на этой должности. Это была большая честь.
– У меня есть один знакомый в Службе иммиграции, — сказал нам доктор Альберт. — Я сделаю так, что никакого предписания вы не получите.
Потом нам сказали, что нам нужен адвокат — специалист по иммиграции. И порекомендовали некоего мистера О’Нила. Просит он запредельно много, сказали нам, зато настоящий ас в своем деле. Бьется как зверь. Мы с ним познакомились. Он был мужчина крупный и внушительный.
– Все у вас будет хорошо, — успокоил он нас. — На следующее собеседование я пойду с вами. Не волнуйтесь. К концу собеседования Пикеринг у меня на карачках будет ползать по Бойлстон-стрит.
– Все у вас будет хорошо, — успокоил он нас. — На следующее собеседование я пойду с вами. Не волнуйтесь. К концу собеседования Пикеринг у меня на карачках будет ползать по Бойлстон-стрит.
Он сходил с нами на следующее собеседование. Заверил нас, что все прошло очень хорошо. Нам задали много вопросов, и мы честно на них ответили. О’Нил сидел у нас за спиной, не произнес ни слова, только самодовольно улыбался. Несколько следующих недель мы прожили в постоянной тревоге, но в конце концов получили извещение, что нам разрешено постоянное жительство в США. Нам позволили остаться в Америке! Многим услуги адвоката в таких случаях стоили несколько тысяч долларов, но О’Нил сказал:
– Мне не пришлось особенно трудиться. У вас безупречные рекомендации. Мой тариф — четыреста долларов.
Четыреста долларов за то, чтобы остаться в Америке? Да это самая выгодная сделка за всю нашу жизнь!
Мы были так рады получить «грин-карты», что не сразу задумались о том, чтобы сделать следующий шаг и стать гражданами США. Это было за десятки лет до того, как в Америке начались споры об иммиграции, и стать гражданином было не очень трудно, особенно для образованных индийцев.
Я задумался о том, чтобы получить гражданство, еще в больнице Мюлленберга, в первый год по приезде, однако, по правде говоря, не нашел никаких причин этого добиваться. Поговорил с Дипаком, но и он тогда еще колебался. Мы жили в Америке с индийским гражданством, и в некоторых отношениях так было удобнее всего. К тому же мы гордились тем, что мы граждане Индии. Однако прошло несколько лет, мы по-прежнему жили в Штатах, а я работал заместителем главного врача в медицинском центре для ветеранов в Вест-Роксбери. Главный врач Артур Сасахара спросил у меня, каков мой иммиграционный статус.
– У меня «грин-карта», — ответил я.
– Надо получить гражданство, — твердо ответил он.
– Зачем?
– Мы — государственная структура, — объяснил он. — Если что-то пойдет не так и нам придется сокращать штаты, первыми придется уволить временных сотрудников. А вы, строго говоря, именно временный сотрудник, поскольку не гражданин. Так что будьте любезны, пойдите и получите гражданство.
А я-то считал, что это ни к чему. Хотя в тот момент я отнюдь не собирался возвращаться жить в Индию, но патриотические чувства у меня остались. Индия — моя родина, страна, оплатившая мне медицинское образование. Там жили мои родители. О ней были мои детские воспоминания. И на свитках в одном тамошнем городе была записана руками моих предков история моей семьи.
Многие наши коллеги и друзья-индийцы уже получили гражданство США. В индийской общине в Бостоне эту тему обсуждали не слишком охотно, поскольку считалось, что это личное дело каждого. Однако теперь у меня появилась веская причина сделать этот шаг. Так что я не имею права заявлять, будто решил стать американским гражданином исключительно ради американских принципов и ценностей. Вера в них укрепилась у меня с годами, когда я поездил по миру и побывал в десятках стран. И хотя я убежден, что Америка — чудесная, неповторимая страна, любовь к Индии у меня по-прежнему крепка. При всех своих проблемах Индия прекрасная страна. И, должен признаться, совесть у меня была неспокойна. Индийское правительство дало нам превосходное образование, в медицинском институте у меня были потрясающие учителя, ставшие мне примером на всю жизнь. А потом в один прекрасный день мы упаковали чемоданы и уехали. Я обосновывал это так: если я добьюсь успеха в Америке, то лучше послужу Индии, чем если никуда не поеду. Во многих отношениях так оно и получилось — и у меня, и у Дипака, — однако нельзя сказать, что решение это далось мне безо всяких колебаний и трепета. Когда я заговорил об этом с Амитой, оказалось, что она давно все решила и твердо отказалась.
– Я индианка, — сказала она. — И не собираюсь отказываться от индийского гражданства.
Амита считала, что скорее всего мы когда-нибудь все-таки вернемся в Индию, и не хотела отказываться от своей мечты. Индию и почти все индийское, особенно великую индийскую культуру, Амита любила страстно, гораздо сильнее, чем я. Словом, для нас это было очень трудное решение, и мы с Амитой, признаться, даже ссорились. Уверен, что в этом мы ничем не отличались от других иммигрантов со всех концов света. Вопрос этот очень болезненный, многие семьи из-за него распались. Однако для меня все сводилось к возможности заниматься своим делом. Тут я был тверд и спокойно заявил жене:
– Амита, я не вернусь. И ты сама понимаешь, что наши дети не захотят там жить. Они выросли здесь. Они американцы.
Я напомнил ей, что кое-кто из наших коллег-индийцев вернулся домой — и ни к чему хорошему для них это не привело. Почти все они рано или поздно приехали обратно в США. Да, можно было отправиться в Индию и заниматься там частной практикой, а если мы хотели еще и вести исследовательскую работу, а я этого очень хотел, можно было работать у папы, но перспектив там было гораздо меньше. Те наши однокашники, которые остались в Индии, сделали карьеру в тамошней системе, а для тех, кто возвращался из-за границы, места уже не оставалось, какие бы у них ни были опыт и рекомендации. Индийское правительство создало для вернувшихся врачей особую категорию — ниже доцента и старшего преподавателя. Это была непостоянная должность. В клинике Майо был легендарный профессор-патофизиолог, который вернулся в Индию, однако, как и многие другие, кто на это отважился, через некоторое время бросил все попытки добиться успеха в тамошней системе и приехал в США.
Амита отказалась подавать документы на гражданство, а я пошел и подал. Когда я явился на собеседование, чиновник изучил мое заявление.
– А, так вы врач! А какой?
– Очень хороший, — заверил я его. Мы посмеялись, и я продолжил: — Простите, я не собирался каламбурить. Я гастроэнтеролог, специализируюсь по гепатологии. По болезням печени.
Большинство американцев не знают, что такое «гастроэнтеролог» — разве что догадываются, что имеет отношение к животу. Однако мне попался чиновник, который был знаком с этим словом не понаслышке.
– Гастроэнтеролог? — обрадовался он. — У моей дочери болезнь Крона. — Потом мы полчаса беседовали о болезни Крона, о наилучших методах лечения и о некоторых поразительных прорывах в этой области. Чиновник задал мне только один вопрос — «Какой президент отменил рабство?», а потом произнес заветные слова:
– Добро пожаловать в Америку!
Официальная церемония прошла в Фэнл-Холл в Бостоне, где несколько отцов-основателей Америки выступали с речами перед Войной за независимость. Там тебя со всех сторон окружает история, и нет, пожалуй, более подходящего места, чтобы произнести присягу американского гражданина.
Собралось человек двести пятьдесят — очевидно, со всего мира. Я видел представителей всех рас, многие пришли в национальных костюмах. Судья немного опоздал, а когда начал церемонию, спросил:
– Сколько здесь детей?
Поднялось довольно много рук. Судья попросил детей встать.
– Кто из вас после церемонии пойдет на уроки в школу?
Все до единого дети подняли руки. И тогда он сказал:
– Своею властью я запрещаю вам ходить в школу сегодня. Сегодня у вас особенный день. Вы станете гражданами Соединенных Штатов Америки. Это надо отпраздновать. Я приказываю вашим родителям отпраздновать этот день вместе с вами.
И принял присягу у всех нас.
Дети ликовали. А церемония показалась мне очень трогательной — особенно если учесть, где она проходила, что нам говорили, какие лица были у всех. Я подумал — как это прекрасно, какое чудесное место Америка!
После этого Амита еще некоторое время сопротивлялась. Не то чтобы в Америке ей нравилось меньше, чем мне, но она все равно любила Индию. Передумала она после того, как мы с нашими тремя детьми слетали в отпуск в Испанию. Мы объехали несколько городов, а потом решили посмотреть Гибралтарскую скалу. Поехали мы туда на машине. Поскольку Гибралтар находится во владении Великобритании, нам пришлось показать паспорта. Чиновник посмотрел на индийские паспорта Амиты и Прии и заявил:
– Простите, но я не могу вас пропустить. У вас однократная испанская виза, и если вы выедете за границу, обратно будет не попасть: это будет считаться вторым визитом.
Так что им пришлось остаться и ждать нас в Испании, пока я с остальными двумя детьми любовался Гибралтарской скалой.
А когда мы в следующий раз возвращались из-за границы, Амите пришлось стоять в очереди иностранцев, чтобы пройти иммиграционный контроль. Эта очередь всегда гораздо длиннее, чем очередь американских граждан, поскольку чиновники проверяют всех зарубежных гостей гораздо дотошнее. Амита решила, что это очень обидно и утомительно, и сдалась наконец:
– Ладно, я получу американское гражданство. Но только из соображений удобства.