Но однажды он меня удивил. Произошло это на дне рождения Оли Семичастных, где собрался весь наш класс. Мне идти не хотелось, но мама сказала, что иначе я весь вечер буду музыкой заниматься. Я выбрал день рождения Семичастных.
С Барсуковым я столкнулся возле ее дома.
— Меня родители заставили, представляешь? — пожаловался я ему, когда мы ехали в лифте. Он покачал головой и насмешливо хмыкнул. Дверь нам открыла Олина мама, удерживавшая за ошейник огромную рвущуюся к нам гавкающую собаку.
— Дэйзи! Дэйзи! — отчаянно уговаривала она и, бросив взгляд на нас с Барсуковым, выкрикнула в потолок: — Оленька! Это — к тебе!
Она потащила собаку на кухню, а из комнаты, откуда доносилась музыка, к нам в коридор выскользнула Оля Семичастных в розовом платье.
— Приветики! — сказала она нам.
— Поздравляю тебя… Семичастных! — глупо пробормотал я.
— Привет! — поздоровался Барсуков. Потом он сделал что-то странное. Повернулся к пустому углу, где никого не было, поклонился и тихо сказал: — Здравствуйте.
— Ты с кем это поздоровался, Барсуков? — заморгала Семичастных. — Там же… нет никого.
— Да, это не важно… — махнул рукой Барсуков.
— Нет, ну с кем?
— Это… с бабушкой какой-то… В общем… — на лице Барсукова появилось выражение, которое я раньше никогда у него не замечал. Он говорил почти шепотом. — У вас тут… бабка живет. Только она невидимая. Страшная, аж жуть! Без зубов, кости торчат ото всюду и с клюкой.
— Чего? — опешила Семичастных.
— Ну, вот… погоди-ка… — он отодвинулся от стены, пропуская кого-то мимо себя. — На кухню, старая, передвинулась, к еде поближе. А ты что, сама что ли не видишь?
— Нет… — испуганно заморгала Семичастных.
— Странно, — нахмурил брови Барсуков. — Очень странно… Даже не знаю… Ну тогда… ночью попробуй! Вот что! Ее в темноте видно будет, честное пионерское!
Семичастных вдруг противно сморщилась и с громким ревом кинулась на кухню. Барсуков невозмутимо начал стягивать с себя куртку.
— Это меня брат научил, — подмигнул он мне. — Они в лагере так девчонок пугали.
Я стоял, не шелохнувшись. Буквально через секунду к нам вышла Олина мама. Вид у нее был самый трагический.
— Славик! — сказала она замогильным тоном. — Тебе лучше уйти. Оля не хочет тебя видеть… И ребята тоже!
— Ладно, — Барсуков снова стал надевать куртку. — Но подарок, раз так, я с собой заберу.
— Проходи, Андрюша! — улыбнулась мне Олина мама.
Мне пришло в голову, что Барсуков это здорово придумал насчет подарка, который можно оставить себе. Мне почему-то тоже захотелось уйти, но Олина мама уже крепко держала меня за рукав одной рукой и тянула в коридор. Пришлось остаться.
Спустя полгода после этого дня рождения выяснилось, что Семичастных потом целый месяц боялась спать в темноте и всегда просила родителей не выключать свет.
А совсем недавно, как раз за несколько недель до того как Старостину пришла в голову мысль создать подпольную организацию, с Барсуковым произошла совсем уж удивительная история, сделавшая его ненадолго знаменитостью.
В нашей школе на три года старше учился парень по фамилии Опарышев, худой с поросячьим лицом и соломенными волосами. Он терпеть не мог малышей, и на глаза ему лучше было не попадаться. Опарышев любил очень больно дать кому-нибудь ногой под зад. При этом он всегда наставительно пояснял:
— Встал в позу — получи дозу.
В туалете, когда какой-нибудь пионер справлял нужду, Опарышев принимался трясти его за плечи, приговаривая:
— Будь, пацан, моряком. Учись ссать при качке.
Еще Опарышев обожал игру, которую сам называл «концлагерь». Я однажды увидел, как он в нее играл с моим одноклассником Витькой Андреевым. Опарышев схватил его за шею, потащил к подоконнику и там, устроившись поудобнее, начал выкручивать ему руку.
— Больно! — ныл Витька.
— Надо говорить «больно, герр комендант», — поправил его Опарышев. — Слышишь? Повтори.
— Больно, герр комендант!
— Молодец, — похвалил Опарышев. — Заключенный номер 56, ты — молодец. Или ты у меня не номер 56?
— Не-е-ет!
— Не «нет», а «да», — строго произнес Опарышев и слегка приналег на Витькину руку.
— Да!
— Да, «герр комендант», — снова поправил Витьку Опарышев и тут же спросил: — Что «да»?
— Номер 56!
— Номер 56, «герр комендант»! — рассердился Опарышев. — Повторяем!
— Номер 56, герр комендант!
— Э-эх, намучился я с тобой. Пшел в камеру! — устало произнес Опарышев и со всех пнул Витьку ногой под зад. Тот отлетел в сторону, упал, потом вскочил на ноги и убежал.
Меня Опарышев поначалу сильно не любил, называл «очкастый хмырь» и пытался играть со мной в свой «концлагерь». Но я выворачивался, отбегал на безопасное расстояние или прятался в классе, куда Опарышев зайти не решался, и начинал оттуда его обзывать.
— Опарышев — кастрат! — кричал я на всю школу. Что такое «кастрат» я точно не знал, но этому ругательному слову специально против Опарышева меня научил Старостин. Опарышев страшно злился, кричал, «что я еще пожалею», действительно, снова ловил меня, давал подзатыльники, выкручивал руки. Я опять вырывался, убегал, и все повторялось по новой. В конце концов, Опарышев, как я понял, сдался и заключил со мной перемирие: он меня не трогает, а я — не обзываюсь. Целый месяц, а может два, я точно не помню, он ни разу не повернулся в мою сторону, как будто просто не замечал. Но однажды он все-таки меня окликнул:
— Эй, Раздвацадуров! Иди-ка сюда!
Я подошел.
Опарышев внимательно оглядел меня с головы до ног и деловым тоном поинтересовался:
— Как учеба? Не хромает?
— Нет! — огрызнулся я.
— Молодец! — похвалил Опарышев и предостерегающе поднял вверх палец. — А вот хамить давай не будем? Ладно?
— Ладно… — согласился я.
— Молодец, говорю.
— Спасибо…
— Не «спасибо», не «спасибо», — огорчился Опарышев. — Надо отвечать «Служу Советскому Союзу!» Понял?
— Понял…
— Ну?
— Служу Советскому Союзу… — уныло повторил я.
— Вот! — удовлетворенно подчеркнул Опарышев. — Вот теперь — действительно молодец!
До той истории с Барсуковым мне всегда приходилось отвечать Опарышеву на его «молодец» «служу Советскому Союзу». И вот как-то раз к нам на урок литературы — мы только успели рассесться по местам — ворвалась пионерзажатая. Ее огромное лицо светилось негодованием.
— Клавдия Васильевна! — громыхнула она уже прямо и дверей. — У нас ЧеПе!
— Ну-ка встали все, поздоровались с Татьяной Андреевной, — велела Клавдия Васильна.
Мы поднялись со своих мест.
— Сели! — тряхнула головой пионерзажатая.
Мы снова сели.
— Опять что-то натворили? — немного смущенно обратилась к нам Клавдия Васильна.
— Извините, Клавдия Васильевна, что так вот врываюсь, — пионерзажатая всем видом показывала, как трудно ей удается сдержать возмущение. — А ну, зайди-ка! — она повернулась к распахнутой двери. — Зайди-ка!
В класс медленно вошел Славик Барсуков, непривычно лохматый с выбившейся из штанов рубашкой и в грязных брюках. Лицо его было красным и все в мелких капельках пота, но очень сосредоточенным.
— Хорош! — смерила его взглядом пионерзажатая. Барсуков шмыгнул носом и принялся дрожащими движениями заправлять рубашку в штаны.
— Нет, ты в глаза, в глаза товарищам посмотри! — потребовала пионерзажатая.
Барсуков упрямо молчал, шмыгал носом и сосредоточенно продолжал бороться с рубашкой, которая его не слушалась.
— Вот этот вот Барсуков, — объявила пионерзажатая, — на перемене разогнался, примерился, понимаете ли, и ударил мальчика Игоря Опарышева ногой в пах. Члена бюро. Мальчик лежит в беспамятстве в медкабинете. Только что Тамара Тихоновна скорую вызвала.
Она продолжала говорить, а я с удивлением подумал, что у Опарышева, оказывается, есть имя, и вполне обычное, как у всех, — Игорь. Я придвинулся к Старостину и тихо спросил:
— Мишка, а что такое «пах»?
— Не знаю, — скорчил гримасу Старостин, — живот, наверное.
— Тихо! — рявкнула в нашу сторону пионерзажатая, которой пришлось прерваться.
Старостин поднял руку и, не дожидаясь, пока разрешат, встал, и громко спросил:
— А что такое «пах»? Мы с Аствацатуровым не знаем!
— Сядь на место! — крикнула пионерзажатая. — Не знают они с Ацватуровым! Я те сейчас покажу… пах!
Мишка, пожав плечами, сел на место.
— В общем, — уже деловым тоном продолжила она, — за хулиганскую драку Барсукова из пионеров вон! И в детской комнате милиции, наверное, дело заведут. А мы на педсовете поставим вопрос об исключении из школы.
Клавдия Васильна, скрестив руки на груди, молча ее слушала.
— Опарышев сам виноват! — вдруг крикнул кто-то, и тут же раздались другие голоса:
— Опарышев сам виноват! — вдруг крикнул кто-то, и тут же раздались другие голоса:
— Он всегда пристает!
— Так и надо ему!
— Барсуков правильно сделал!
— Молодец, Барсук!
Барсуков вяло заулыбался. Он уже справился с непослушной рубашкой.
Пионерзажатая замерла, открыв рот.
— Ребята, успокойтесь! — уговаривала всех Клавдия Васильна.
Антон Скачков поднялся со своего места и поднял руку.
— Можно я скажу?!
Все притихли.
— Вы, Татьяна Андреевна, видели, какого роста Опарышев и какого — Славик? — обратился он к пионерзажатой.
— Ты мне зубы-то не заговаривай! Адвокат выискался… — она махнула рукой.
— Я вас, кажется, не перебивал, — вежливо, но твердо сказал Скачков.
Пионерзажатая широко открыла глаза и покачала головой, удивляясь его нахальству.
— Ваш, извиняюсь, член бюро… — невозмутимо продолжил Скачков, все захихикали, — постоянно дерется, руки всем выкручивает… Вы лучше разберитесь у себя в бюро, что у вас там за члены, за такие…
— У нас такие, какие надо члены! — напустилась на него пионерзажатая. — А вот ты теперь…
Клавдия Васильна с трудом сдержала улыбку.
— Так, — сказала она. — Ребята…
— Пусть Барсуков все сам расскажет! — подытожил Скачков и сел на место.
— Ну, нагле-е-ец… — выдохнула пионерзажатая.
— Татьяна Андреевна! — повернулась к ней Клавдия Васильна. — У нас сейчас, извините, урок… Большое вам спасибо. Вы сегодня сможете подойти к нам на классный час?
— Обязательно подойду! — с угрозой отозвалась пионерзажатая и очередной раз смерила Барсукова гневным взглядом.
Разбирательства в тот день никакого не провели. Из пионеров Барсукова тоже исключать не стали. А Опарышева я больше не видел: кто-то мне сказал, что родители перевели его в другую школу.
«Истинные арийцы» и «пидоры»
На следующий день после разговора со Старостиным я пришел за гаражи, как было условлено. Старостин и Скачков, оба в красных куртках, стояли у огромного пня, на котором лежали их портфели, и о чем-то спорили. Чуть поодаль Барсуков сосредоточенно шевелил сломанными граблями кучу бурых осенних листьев. Увидев меня, Старостин замахал рукой и крикнул:
— Я уже все придумал, Аствац! Операция называется «Сортир»!
— Какой «сортир»? — спросил я, подойдя поближе.
— Барсук согласен, Скачок — тоже, — продолжил Старостин, кивая в сторону ребят. — Барсук, иди сюда, скажи ему. Да брось ты свою кучу, тут разговор серьезный.
Барсуков отшвырнул грабли и подошел к нам.
— Ну, Скачок, чего ты предлагаешь? — спросил Старостин.
Скачков стал говорить, что подпольную организацию пора было создать уже давно, что пионервожатая ходит «борзая», что оценки ставят несправедливо. Барсук, вон, все решил на контрольной, и ему трояк вкатили, а Петренко одну задачу не успел, но все равно получил пятерку.
— В Америке вообще нет никаких оценок! — обиженно вмешался Барсуков.
— Везет дуракам! — с завистью сказал Старостин.
— Надо выкрасть журнал и туда оценок наставить — всем пятерки. Чтоб знали… — хмуро обронил Барсуков.
Скачков подтвердил, что это — идея хорошая, но нужны, как он выразился, «предупредительные меры» и что он согласен с предложением Старостина.
— С каким предложением? — я ничего не понимал.
— С планом операции «Сортир», — терпеливо пояснил Старостин. — Спички на потолок приклеить. Меня Андрюха из нашего двора научил. Барсук, соглашайся!
— По-моему, это просто хулиганство, — тихо сказал Барсуков.
— Ну и что, — рассудительно возразил Скачков. — А оценки не по-честному ставить — это что, не хулиганство? А когда Опарышев от тебя получил — они тоже сказали, что хулиганство!
— Правильно получил, — поддержал Старостин. — Опарыш был сволочь.
— Точно! — подтвердил я.
Скачков снова стал говорить, что спички — это просто предупредительные меры. Чтобы нас знали и боялись.
— Погоди, — удивился я. — Так если нас узнают, то просто… как бы… будут знать, что это — мы.
— Дурак! — вмешался Старостин. — Будут знать, что есть такие «гвардейцы кардинала», народные мстители, а имена знать не будут! Дошло теперь?
Потом Старостин объявил, что обязательно нужно собрать документы, четыре характеристики с фотографиями и письменно разработать план операции.
— Каждый, — сообщил он, — пусть напишет характеристику на другого. Я — на Астваца. Аствац, значит, — на меня. Барсук — на Скачкова и наоборот. Аствац, мне срочно нужна твоя фотография!
— А как писать эти характеристики? — растерялся я.
Скачков снова взял слово и предложил их составить, как у гестаповцев в фильме про Штирлица, «истинный ариец», «характер нордический», «с друзьями по учебе поддерживает ровные дружеские отношения», ну и так далее.
— Пусть они хранятся у Славика, — сказал он. — У них трехкомнатная квартира и есть куда спрятать.
— Ладно, — нехотя согласился Барсуков. — Я их за пианино засуну. Главное, чтоб бабка не нашла.
— Совещание закончено! — объявил Старостин. — Айда по домам!
Второе собрание гвардейцев кардинала состоялось ровно через неделю. Возле того же самого пня за гаражами. Было холодно, и собирался дождь. Характеристика, которую я получил от Старостина, была в целом положительной:
«Характеристика
на члена ГК с 1980 года
Аствацатурова Андрея.
Истинный ариец. Характер нордический. В организации „Гвардейцы его высокопреосвященства кардинала“ состоит с 5 октября 1980 года. Беспощаден к врагам кардинала. С товарищами по учебе поддерживает ровные, дружеские отношения. Любит литературу и историю. Спортом не занимается. Трусоват.»
Местом проведения операции «Сортир» был выбран туалет для мальчиков на четвертом этаже. Именно там нам предстояло прилепить на потолок спички. Как это сделать, знал только Старостин. Еще он предложил написать цветным мелком над унитазами слова: «Мушкетеры — пидоры» и поставить восклицательный знак.
— Мишка, а кто такие пидоры? — спросил я. Раньше мне уже приходилось слышать это слово, но я не знал, что оно означает.
— Не знаю, — Старостин неопределенно дернул плечами. — У нас во дворе так обзываются. Если пидор, значит, плохой человек. Короче — придурок. Наверное, «пидор» от слова «помидор», что человек, значит, такой толстый и красный. Придурок, в общем.
— Пидоры, — со знанием дела вмешался Барсуков. — Это когда мальчик любит мальчика.
Скачков недоверчиво скривился.
— Ты, Славик, ври, да не завирайся! — насмешливо сказал он, поправляя капюшон. — Такого не бывает!
— Я правду говорю, Антоха, — Барсуков твердо поставил портфель на землю. — За это даже в тюрьму сажают.
Все помолчали.
— А нас в тюрьму не посадят, если мы такое в туалете напишем? — на всякий случай спросил я.
— Слушай, Аствац, — повернулся ко мне Старостин. — Давай так: либо ты трус, либо ты — с нами.
Операцию «Сортир» назначили на четверг. Оставалось три дня.
Операция «Сортир»
Старостин подробно рассказал нам, как спички окажутся на потолке. Все очень просто, говорил он. Берется спичка. Один ее конец, тот, что без серы, слюнявят и трут им об стену. Потом спичку поджигают и быстро подбрасывают к потолку. Там она прилипает и догорает. А вокруг нее получается черное пятно. Он, Старостин, все берет на себя. Скачков напишет на стене слова. Мы с Барсуковым будем стоять на шухере и, если что, — кричать. Аствац — на лестнице, Барсук — у туалета. Валим оттуда, предупредил Старостин, по отдельности.
— Главное, — погрозил мне Старостин кулаком. — Чтобы без паники. Спокойствие, только спокойствие.
Сбор назначили после пятого урока в рекреации на четвертом этаже. Шестого урока у нас в тот день не было. Когда прозвенел звонок и коридор опустел, мы с Барсуковым заняли свои позиции, а Старостин со Скачковым прошмыгнули в туалет.
— Да не бойся ты… Аствацатуров, — сказал мне Барсуков со своего места. — Если что — крикнешь, я им стукну. А они скажут, мы зашли — там все уже было. Мы с тобой подтвердим. Все! Тихо!
Его слова меня успокоили. Даже стало немножко весело. Но в груди все равно бешено колотилось. Я стоял на лестнице, глядел вниз и прислушивался к каждому звуку. Но ничего так и не произошло.
Операция «Сортир» заняла от силы минуты три, хотя мне показалось, что прошло больше. Мы сделали все, как было задумано.
На следующий день вся школа шумела. Говорили, что у нас завелись хулиганы. Учителя подозревали восьмиклассников. К ним даже приходила сама директриса и потом кого-то отдельно вызывала к себе в кабинет.
Туалет и в самом деле выглядел по-новому. Мне лично показалось, что он даже стал лучше. Потолок украшали черные пятна, и он напоминал шкуру леопарда. Старостин, чего тут говорить, конечно, постарался. На стене сиреневым мелком была выведена кривоватая надпись «Мушкетеры — пидоры!» А под ней — гордо красовался знак тайной организации гвардейцев его высокопреосвященства — две буквы, Г и К, обведенные кругом.