Сосредоточиться на тексте мешает холод. Ощущение, будто меня поместили в морозильную камеру. В академических собраниях, я давно заметил, если не натоплено, всякого вновь пришедшего или опоздавшего радостно приветствуют. Ему машут руками, улыбаются, иногда покровительственно подмигивают — это только тем, у кого степень или звание пониже, — потом гостеприимно указывают на незанятое место, но своего места никогда не уступают. Никому не хочется перемещаться на холодный стул с теплого стула, нагретого мягкими полупопиями, и снова заставлять ягодицы трудиться, снова превращать их в два отопительных прибора. Никому не хочется нарушать установившуюся гармонию нижней части тела с предметом мебели, гармонию, построенную на справедливых и равных правах: сначала сиденье вбирает тепло мягкого зада, а потом — накопленное тепло ему возвращает. И никаких ранне-коммунистических лозунгов, типа:
«СИДИ, ТОВАРИЩ, БЫСТРЕЕ! ТВОЙ ТЕПЛЫЙ СТУЛ УЖЕ НУЖЕН СЛЕДУЮЩЕМУ ТОВАРИЩУ!»
Один безумный философ жаждал теплоты, теплоты в других людях, в домах, в климате. Он даже говорил, что гении не рождаются там, где сыро, холодно и бывает снег, а появляются только в тех широтах, где сухо и жарко. Если ему верить, что вовсе необязательно, то у нас никаких шансов даже подготовить приход гения. Ландшафтом не вышли. В Петербурге всегда сыро и холодно.
И потому надо не умствовать, не сочинять, не сидеть на одном и том же месте, а разогреваться работой. Делать что-то. Ходить, добиваться, бегать по стадиону, зарабатывать деньги. А если уж придется усесться, то только для того, чтобы поесть. Вы никогда не замечали, что животные, особенно если самые мелкие, все время едят? Это они эдаким манером с холодом борются, внутреннее тепло вырабатывают. Хомяк ест, ест, ест, жует, жуёт, жует, ням-ням-ням, выталкивает новой пищей наружу то, что только что съел, а ее, в свою очередь, выталкивает очередной порцией съеденного. Иначе никак нельзя. Иначе хомяк остынет, заболеет и умрет.
Я оглядываюсь по сторонам. Иностранные гости жуют жвачки, гоняя мускулы на лицах. Видимо, никто из них не хочет заболеть в незнакомой холодной стране. Наши тоже не отстают. Хотя они не столь едины и методичны. Кто сосет леденец, кто отхлебывает кофе из пластмассовой кружки, кто, слегка морщась, хрустит солеными сухариками.
Здесь все-таки очень холодно. Совсем как в тундре. Я сижу за столом, мысли мои парализованы, а даже в тундру положено врываться ранним утром и непременно на быстрых оленях. На лежащем передо мной листе бумаги я аккуратно вывожу слово «тундра» и заключаю его в кавычки.
Тундра
В прошлом учебном году в этой же промозглой аудитории я принимал экзамен по литературе. Я сидел, слушал студентов и злился также, как вот сейчас. Они повторяли те же самые примеры, которые я приводил на лекциях.
— Что такое метонимия? — помню, спросил я у перепуганной до полусмерти девушки.
— Метонимия? — робко переспросила она.
— Да, метонимия.
— Ну, это украшение такое… словесное…
— Какое «такое»?
— По смежности… ну там это… часть вместо целого… вроде.
— Гм… Ладно… — проворчал я. — Пример можете привести?
— Могу, — и гордо объявила: — Все флаги в гости будут к нам!
— Идите.
Села следующая. Мини-юбка. Блузка с глубоким вырезом. «Вот дура, — подумал я. — Холодно ведь». Ярко накрашенные губы. На большом пальце кольцо, как у папуаса. Судя по акценту, приехала откуда-то из-под Архангельска. Начала теребить исписанные засаленные листки, неумело вырванные откуда-то.
— Пример метонимии можете привести? — с ходу спросил я.
— Конечно! — величественно заявила она, вынув изо рта жвачку. — Из Лермонтова, например, «Все флаги в гости будут к нам!»
В перерыве я отыскал своего коллегу Федю Двинятина, и мы направились в буфет съесть по пирожку. Когда мы уселись за столик, я пожаловался ему, что студенты ни черта не знают и даже собственный пример метонимии привести не могут.
— Метонимии? — переспросил Двинятин. — Я сейчас, Андрюшечка, тебе расскажу про метонимию одну историю. Можешь студентам на лекции давать в качестве примера. Запомнят с ходу.
Это история, по словам Двинятина, произошла где-то в начале 1980-х, в одном из технических вузов Ленинграда. На одной математической кафедре работал профессор по фамилии Ким. Кореец по национальности. Было ему тогда где-то лет тридцать пять. Математики, как известно, в отличие от филологов рано получают научные степени и звания. Поэтому, будучи доктором наук и профессором, Ким выглядел весьма моложаво.
Стоял как-то раз этот Ким у расписания.
Дело было в конце июня. У студентов полным ходом шла летняя сессия. Абитуриенты со своими мамами-папами уже начали мелькать в университетских коридорах. Ким всматривался в расписание, выискивая номер аудитории, куда ему надо было идти принимать экзамен. И тут сзади его кто-то похлопал по плечу. Ким обернулся. Перед ним стоял розовощекий студент и приветливо улыбался. Ким раскрыл было рот, но студент его опередил и радостно спросил:
— Что, Тундра, поступать к нам приехал?!
Теперь всякий раз, когда я рассказываю студентам про метонимию, я вспоминаю эту историю. Но воспроизводить ее на лекции почему-то не решаюсь. Даже если в аудитории очень холодно.
По дороге в гастроном
Когда я был маленьким, я очень не любил зимний холод и промозглый ветер, продувавший улицы в нашем микрорайоне. И потому мне нравилось особенно зимой заходить в гастроном на проспекте Тореза. Там внутри было тепло и всегда вкусно пахло хлебом. Вечерами, когда за окнами детского сада уже начинало темнеть и на проспекте Тореза зажигались фонари, мама забирала меня из группы, и мы обычно шли в гастроном. По дороге она то и дело сердито говорила мне, чтобы я прибавил шагу, иначе мы придем туда поздно, продукты раскупят, и нам ничего не достанется. Мне было на самом деле все равно, купим мы продукты или нет. Я почему-то не любил то, что взрослые называли «настоящей едой». Особенно творог и сосиски. Творог я, давясь от отвращения, ел, но больше размазывал по тарелке; а сосиски, которые мама на завтрак нарезала тоненькими шайбами, я, когда она отворачивалась, украдкой выбрасывал в форточку.
Поэтому лично мне торопиться в гастроном было незачем. Я упрямился, просил маму зайти на детскую площадку или поиграть в снежки, но она тянула меня за руку и пугала тем, что в магазине, если я не потороплюсь, придется стоять в длинной очереди. Этого мне очень не хотелось: стоять на одном месте возле кассы, медленно продвигаться вперед, разглядывать со спины скучное пальто какой-нибудь бабки и слушать обрывки взрослых разговоров.
— Мама! А ты купишь мне конфет? — спрашивал я по дороге.
— А волшебное слово? — напоминала мама.
Волшебное слово
В детстве мы все время что-то просим. Особенно у взрослых. Мячик, игрушку, мороженое, велосипед, щенка… Нам, как правило, ничего не дают и не дарят, но предварительно уточняют: — А волшебное слово?
— Пожалуйста! — умоляем мы и, естественно, ничего не получаем.
В квартире издателя Александра Ванина однажды рано утром раздался телефонный звонок.
— Саша, привет! — восторженно закричали в трубку, и Ванин узнал голос своего немецкого приятеля Тома, известного литературного агента. Том говорил по-русски довольно сносно, хотя и с сильным акцентом, любил Россию, русских девушек и вообще был человеком восторженным и увлекающимся.
— Да, Том, да, дорогой… дико рад тебя слышать, — морщась, произнес Ванин. На часах было восемь утра.
— Саша! Понимаешь, я вчера решил поехать в город Магнитогорск!
— В Магнитогорск? — без всякого интереса уточнил Ванин. Чтобы не будить жену, он уже успел перебраться на кухню, где лежали сигареты. — Том! Магнитогорск — это дико интересно! Конечно, поезжай. Только скажи, пожалуйста, а почему именно в Магнитогорск? Почему не в город Елец, например, или в город Каменск-Уральский?
— Ты понимаешь, — стал поспешно объяснять Том. — Я вчера открываю атлас России, и мне попадается на глаза слово «Магнитогорск». И я чувствую, оно меня магнитом тянет.
Ванин зевнул.
— Саша! Только я хочу знать… Даже спрашивать неудобно.
— Не стесняйся, Том, спрашивай! Как у тебя вообще дела? Как там наши книги?
— Дела хорошо. Там очень страшно?
— Не знаю. Нет вроде…
— Саша! Там могут убить?
Ванин на секунду задумался.
— Знаешь, Том, — сказал он. — Россия — это тебе не твоя Германия. И не Швейцария, куда ты с женой отдыхать ездишь. Это реальный пиздец. Тут полно всяких ебланов и убить, в принципе, могут в любую минуту.
— А в Магнитогорске?
— А в Магнитогорске, — продолжил Ванин, — дела обстоят также, как и везде в России… Только твои шансы быть убитым, наверное, немного возрастут. Я точно не знаю. Главное, Том, не шароебся, где попало.
— Саша! Понимаешь, я вчера решил поехать в город Магнитогорск!
— В Магнитогорск? — без всякого интереса уточнил Ванин. Чтобы не будить жену, он уже успел перебраться на кухню, где лежали сигареты. — Том! Магнитогорск — это дико интересно! Конечно, поезжай. Только скажи, пожалуйста, а почему именно в Магнитогорск? Почему не в город Елец, например, или в город Каменск-Уральский?
— Ты понимаешь, — стал поспешно объяснять Том. — Я вчера открываю атлас России, и мне попадается на глаза слово «Магнитогорск». И я чувствую, оно меня магнитом тянет.
Ванин зевнул.
— Саша! Только я хочу знать… Даже спрашивать неудобно.
— Не стесняйся, Том, спрашивай! Как у тебя вообще дела? Как там наши книги?
— Дела хорошо. Там очень страшно?
— Не знаю. Нет вроде…
— Саша! Там могут убить?
Ванин на секунду задумался.
— Знаешь, Том, — сказал он. — Россия — это тебе не твоя Германия. И не Швейцария, куда ты с женой отдыхать ездишь. Это реальный пиздец. Тут полно всяких ебланов и убить, в принципе, могут в любую минуту.
— А в Магнитогорске?
— А в Магнитогорске, — продолжил Ванин, — дела обстоят также, как и везде в России… Только твои шансы быть убитым, наверное, немного возрастут. Я точно не знаю. Главное, Том, не шароебся, где попало.
— Что? — не понял Том.
— Ну не ходи туда, где хулиганы.
— Саша! А если на меня нападут? Что тогда делать?
— Тогда… — Ванин потянулся за сигаретами.
— Может, у вас, у русских, есть какое-нибудь волшебное слово? — с надеждой спросил Том. — Специально для хулиганов?
— Специально для хулиганов? — Ванин щелкнул зажигалкой и закурил. — Специального слова, наверное, нет… Особенно в твоем, Том, случае. О, слушай! Есть идея! — Ванин оживился. — Если к тебе подойдут, знаешь что? Ткни в себя пальцем и громко скажи: «Распиздяй»!
— Как ты сказал? — не расслышал Том.
— Распиздяй! — повторил Ванин. — Скорее всего, поможет.
— Саша! Продиктуй, пожалуйста, буквы. Я запишу.
Прошло три недели. Александр Ванин и его коллега по издательству Михаил Сумин присутствовали на торжественном банкете во французском посольстве. Банкет давали в честь взятия Бастилии. Французское посольство пригласило видных деятелей российской культуры, в том числе и издателей. Ванин и Сумин сидели как раз напротив атташе по культуре и вели с ним светский разговор о своих издательских планах.
Внезапно у Ванина зазвонил телефон. Ванин вежливо извинился, прижал трубку к уху и услышал знакомый голос с немецким акцентом:
— Саша!
— Извини, Том, сейчас не могу разговаривать. Дико занят.
— Саша! Я из Магнитогорска! Не вешай трубку! — было слышно, что Том очень сильно взволнован. — Я в клубе с девушкой. Тут хулиганы вокруг. Уже два раза подходили. А я… а я… слово забыл!
— Какое слово? — удивился Ванин.
— Волшебное. Которое ты мне говорил. И бумажку потерял! А девушка его не знает. Скажи, пожалуйста, еще раз.
Ванин виновато улыбнулся разодетым французам, сидевшим прямо перед ним. Потом развернулся к столу вполоборота и, прикрыв рот ладонью, глухо сказал в трубку:
— Рас-пиз-дяй…
Михаил Сумин покосился на коллегу с недоумением и неторопливо произнес:
— Александр, мы ведь вроде с вами сегодня пили мало…
— Что?! — не услышал Том. — Я не понимаю! Саша! Продиктуй по буквам, громко! Я запишу! Скорее…
«Дьявол!»
— Извините… то есть pardonnez-moi. — Ванин вскочил со своего места, отодвинул стул и беспомощно огляделся. Кричать «распиздяй» было негде — повсюду сидели приглашенные.
— Саша! Ты меня слышишь? — торопил Том. — Я записываю.
У барной стойки людей было относительно мало. Ванин в считаные секунды оказался там и уже собирался произнести вслух «волшебное слово», как вдруг по другую сторону стойки перед ним выросла брюнетка с большим вечерним вырезом.
— Хотите что-нибудь заказать? — спросила она с кокетливой учтивостью.
Ванин, не опуская телефон, плотно сжал губы и повертел головой. Потом помахал перед лицом барменши ладонью. Но она не уходила.
— Распиздяй! — громко сказал он, наконец. — Диктую по слогам: Рас-пиз-дяй! Записал? Еще раз…
Краем глаза Ванин заметил, что девушка неодобрительно качает головой. «Ну и черт с ней!» — подумал он.
— Спасибо! — прокричал в трубку Том.
— Не за что, — устало сказал Ванин. — Держись там! Если волшебное слово не поможет, — кричи, чтоб ментов вызывали.
— Кого? — спросил Том.
Ванин дал отбой, сунул телефон в карман и, подмигнув брюнетке, направился к своему столику.
Я не знаю, помогло ли Тому «волшебное» слово. Раз он потом вернулся в Германию, остался в живых и не умер, значит, помогло. А вот мне с детства «волшебные» слова никогда не помогали.
Да и не только мне.
За границей, ну там в какой-нибудь Европе или Америке все время на нас удивляются: почему, мол, русские такие грубые и невоспитанные? И тут начинается! Вспоминают крепостное право, дикость российских лесов и полей, загадочную славянскую душу, морозные сибирские зимы, сумрачный небосклон и суровость здешнего лукоморья.
Да не грубияны мы…
И не хамы…
Просто мы не верим в «волшебные» слова.
Причем с самого начала. Да и зачем в них верить? Чего ради их повторять и напрасно сотрясать воздух? «Пожалуйста» — «спасибо»! «Спасибо» — «пожалуйста»! Все равно ведь ничего такого волшебного не случится. И сказка не начнется. За красивое «спасибо» никто не превратит тебя в царевну лягушку или в трех богатырей. Никто не купит тебе пирожное и машинку. А за «пожалуйста» тебя даже в сортир без очереди не пустят. Особенно в филармонии. Стой и жди, как все.
Сам я очень рано разочаровался в «волшебных» словах. Я и сейчас их не люблю и произношу вслух редко. Да и то с большой неохотой. Может быть, поэтому меня так часто бросают женщины… Я, наверное, им кажусь очень неблагодарным.
Мясной отдел
Гастроном на Тореза был чуть ли не единственным продуктовым магазином в нашем микрорайоне. Мы заходили в него и сразу попадали в мясной отдел. Он располагался перед кассами. Здесь у прилавка всегда было полно людей. Они ничего не покупали, просто стояли и переводили взгляд с кусков мяса на широкую физиономию рыжего мясника. Тот, в свою очередь, отвечал им безучастным взглядом. Мама мне как-то раз объяснила, когда мы с ней подошли к мясной витрине, что все эти люди ничего не покупают, потому что ждут мяса.
— Так там же лежит уже мясо? — помню, удивился я. — Вот же оно.
— Это не то, — зачем-то понизив голос, сказала мама. — И вообще сколько раз тебе можно повторять, чтобы ты не показывал пальцем?!
— А чем тогда показывать?
— Ты меня с ума сведешь. Это мясо — плохое, понимаешь? А покупатели ждут хорошего.
— А зачем продавать плохое мясо?
Наверное, я сказал глупость, потому что мама вдруг испуганно оглянулась.
— Знаешь, — она заговорила вдруг преувеличенно ласково и очень поспешно. — Вот тебе двадцать копеек, купи себе сок, выбери там яблочный или виноградный.
Она кивнула головой в сторону соседнего отдела «Соки и мороженое».
— Понял? Попьешь и подожди меня здесь. Или вот что… Знаешь, вдруг там очередь… Подойди потом в молочный отдел, если меня долго не будет. Это где сметану разливают. И закрой рот!
Дети очень любят почему-то задавать взрослым ненужные вопросы. Например, маленький мальчик вдруг возьмет и ни с того ни с сего спросит:
— Папа! А когда мы с тобой снова пойдем к той красивой тете? Ну, помнишь?
Папа, конечно, рассердится. Папе захотелось спокойно отдохнуть от семейной жизни, а ему все испортили.
— А ну, выйди из-за стола! — кричит папа. Ребенок встает и уходит. Он здесь лишний.
Он всегда лишний, когда разговаривают взрослые. В наши дни, если с вами рядом ребенок, — это неудобно. Только и всего. А в прежние советские времена это было еще и опасно.
Моя тетя в 1954 году, когда ей было пять лет, увидела из окна троллейбуса похоронную процессию и громко спросила:
— Мам! Это кого хоронят? Товарища Маленкова?
Бабушка, не раздумывая, взяла ее за руку и спешно покинула троллейбус. И правильно сделала. За этого «товарища Маленкова» ее тогда могли отправить в места не столь отдаленные. Вместе с дедушкой.
Меня в таких случаях всегда чем-нибудь отвлекали: мороженым, соком или игрушкой. Родители старались не вести при мне лишних разговоров, чтобы я не задавал свои дурацкие вопросы. Но все было без толку. Я постоянно о чем-то спрашивал и, не получив ответа, чувствовал себя лишним и никчемным.
Мой Ося Бродский
Каждый писатель считает своим непременным долгом отдать дань уважения какому-нибудь собрату по ремеслу. Сочинить о нем статью. Или книгу. Не забыв при этом самого себя, разумеется. Тут главное правильно выбрать «собрата». Желательно покрупнее и позаметнее. Чтоб всем было интересно. «Мой Пушкин», «Мой Гоголь», «Мой Уитмен», «Мой Блок» — что ни говори, тексты замечательные и со вкусом написанные. Так почему бы и мне не попытать счастья? У меня и автор имеется. Вполне достойный.