— Считай, что изучаешь международную кухню, — сказал техасец, разрезая мясо и засовывая трясущийся кусок в рот. — Великолепно, — проговорил он с полным ртом.
Карсон осторожно откусил маленький кусочек.
— О, совсем неплохо, — заметил он. — Правда, не слишком сладко. Вот и верь после этого рекламе.
— Поджелудочная железа, — сказал Харпер.
Карсон бросил вилку на стол.
— Большое спасибо.
— Какие хитрые вопросы? — спросил Вандервэгон.
— Я не должен говорить.
Харпер подмигнул Карсону.
Вандервэгон повернулся к нему и наградил пронзительным взглядом.
— Про меня?
— Нет, не про тебя, Эндрю. Ну, может, всего парочку штук. Ты же оказался, скажем, в самой гуще событий.
Вандервэгон отодвинул свою нетронутую тарелку и промолчал.
Карсон наклонился вперед.
— Это из поджелудочной железы коровы?
Харпер засунул в рот еще одну щедрую порцию.
— Какая разница? Этот Риччолини может приготовить все, что угодно. Да и вообще, Ги, ты ведь вырос на устрицах пустыни?[52]
— Никогда их не пробовал, — сказал Карсон. — Мы кормили ими всяких придурков в качестве шутки.
— Если же правый глаз оскорбляет тебя… — сказал Вандервэгон.
Они повернулись и посмотрели на него.
— Стал религиозным? — спросил техасец.
— Да. Вырви его, — сказал Вандервэгон.
Его слова были встречены смущенным молчанием.
— Ты в порядке, Эндрю? — спросил Карсон.
— О да, — ответил Вандервэгон.
— Помнишь курс биологии? Островки Лангерганса?
— Заткнись, — велел ему Карсон.
— Островки Лангерганса, — продолжал Харпер, — это скопления клеток в поджелудочной железе, которые выделяют гормоны. Интересно, их можно увидеть невооруженным глазом?
Вандервэгон опустил взгляд в тарелку, затем медленно поднял нож и аккуратно разрезал мясо, взял кусочек пальцами, внимательно посмотрел на него и уронил в тарелку — во все стороны на белую скатерть полетели грибы и соус. Он налил немного воды на свою салфетку, сложил ее и старательно вытер руки.
— Нет, — сказал он.
— Что нет?
— Их не видно.
Харпер захихикал.
— Если Риччолини увидит, что мы развлекаемся с едой, которую он приготовил, он нас отравит.
— Что? — громко спросил Вандервэгон.
— Я пошутил. Успокойся.
— Я не с тобой, — ответил мужчина. — Я разговаривал с ним.
Снова наступила тишина.
— Да, сэр, я это сделаю! — выкрикнул Вандервэгон.
Он неожиданно встал по стойке «смирно», опрокинув стул. Руки были прижаты по швам, вилка в одной, нож в другой. Он медленно поднял вилку, затем направил ее себе в лицо. Каждое движение было четким, точно рассчитанным, почти благоговейным. Он выглядел так, словно хотел взять в рот кусочек с пустой вилки.
— Эндрю, ты что выдумал? — нервно фыркнув, спросил Харпер. — Вы только на него посмотрите.
Вандервэгон поднял прибор еще на несколько дюймов.
— Ради бога, сядь, — сказал техасец.
Вилка, которая дрожала в руке Вандервэгона, медленно приближалась к глазам.
Карсон понял, что собирается сделать Вандервэгон, за мгновение до того, как это произошло. Вандервэгон даже не моргнул, когда поднес зубцы к роговице. Затем он медленным движением направил руку вперед и нажал. Мгновение Карсон видел с ужасающей ясностью, как глазная мембрана поддалась под давлением зубцов; раздался звук, как будто кто-то раздавил виноград, и на стол вязкой струей брызнула прозрачная жидкость. Карсон метнулся вперед и оттолкнул руку от лица Вандервэгона. Вилка вышла из глаза и со звоном упала на пол в тот момент, когда мужчина издал пронзительный жалобный стон.
Харпер поспешил на помощь, но Вандервэгон взмахнул ножом, и техасец плюхнулся на свой стул, недоверчиво глядя на красную полосу, расползающуюся по его груди. Вандервэгон снова бросился в атаку, но Карсон преградил ему путь, направив кулак ему в живот. Вандервэгон ожидал нападения и уклонился; рука Карсона лишь скользнула по его бедру. А в следующее мгновение Карсон получил чувствительный удар в голову. Он отшатнулся и потряс головой, ругая себя за то, что недооценил противника. Когда перед глазами у него прояснилось, он увидел, что Вандервэгон наклонился к нему, и правой рукой с силой ударил его в висок. Голова Вандервэгона дернулась в сторону, и он рухнул на пол.
Схватив за запястье руку с ножом, Карсон принялся колотить ею о пол, пока противник не выпустил импровизированное оружие. Выкрикивая что-то невнятное, Вандервэгон потянулся вперед, из выколотого глаза текла жидкость. Карсон нанес ему короткий, выверенный удар в подбородок; Вандервэгон откатился и замер, тяжело дыша.
Ученый осторожно отодвинулся назад, впервые обратив внимание на жуткий шум, поднявшийся в зале. Его рука начала пульсировать в такт биениям сердца. Остальные обедающие вскочили со своих мест и образовали круг около их стола.
— Медики сейчас будут, — сказал кто-то.
Карсон посмотрел на Харпера, и тот кивнул в ответ.
— Я в порядке, — задыхаясь, проговорил он, прижимая окровавленную салфетку к груди.
Затем ученый почувствовал на своем плече тонкую руку Тиса, и перед глазами у него появилось обгоревшее лицо с шелушащейся кожей. Инспектор опустился на колени около Вандервэгона.
— Эндрю?
Здоровый глаз открылся и взглянул на следователя.
— Зачем вы это сделали? — с сочувствием спросил Тис.
— Что сделал?
Следователь поджал губы.
— Не важно, — тихо сказал он.
— Все время говорит…
— Я понимаю, — попытался успокоить его Тис.
— Вырвать…
— Кто велел вам его вырвать?
— Заберите меня отсюда! — неожиданно завопил раненый.
— Мы как раз это и собираемся сделать, — сказал Майк Марр, пробираясь сквозь толпу и оттолкнув Тиса в сторону.
Два санитара подняли Вандервэгона и положили на носилки. Следователь шел за ними до двери и, наклонившись над носилками, ласково спрашивал:
— Кто? Скажите мне — кто?
Но медик уже ввел иглу в руку пострадавшего, и здоровый глаз ученого закатился, когда сильный наркотик подействовал.
Зеленая комната студии была совсем не зеленой, а бледно-желтой. Диван и несколько мягких кресел выстроились вдоль стены, в центре стоял поцарапанный кофейный столик фирмы «Баухаус», заваленный экземплярами «Пипл», «Ньюсуик» и «Экономист». На дальнем конце пристроился кофейник с переваренным кофе, стопка пластиковых стаканчиков — некоторые пожелтели от времени — и неряшливая горка пакетиков от заменителя сахара.
Левайн решил не пробовать кофе. Он поерзал на диване и огляделся по сторонам. Кроме него и Тони Уилер, консультанта фонда по связям со средствами массовой информации, в комнате находился еще один человек: мужчина с лицом землистого оттенка, в клетчатом костюме. Почувствовав взгляд профессора, он поднял голову, затем отвернулся и вытер потный лоб шелковым платком. Он сжимал в руках книгу «Смелость стать другим», написанную Баррольдом Лейтоном.
Тони Уилер что-то шептала ему на ухо, и Левайн стал прислушиваться.
— …ошибка, — говорила она. — Вы прекрасно знаете, что мы не должны здесь находиться. Это не та передача, в которой вам следует участвовать.
Профессор вздохнул.
— Мы уже это обсуждали, — прошептал он в ответ. — Мистер Санчес заинтересовался нашим делом.
— Его волнует только одно: конфликты. Послушайте, какой смысл мне платить, если вы вечно пренебрегаете моими советами? Мы должны поддерживать ваш имидж, сделать так, чтобы вы выглядели достойным и мудрым. Общественный деятель, предпринявший крестовый поход против опасной науки. Это шоу вам совсем ни к чему.
— Мне необходимо как можно больше быть на виду, — ответил Левайн. — Люди знают, что я говорю правду. И за последние недели я добился заметного прогресса. Когда люди про это услышат… — он похлопал по нагрудному карману, — они поймут, что такое «опасная наука».
Мисс Уилер покачала головой.
— Исследования нашей группы социологов показали, что вас уже начали считать эксцентриком. Недавние судебные разбирательства и особенно иск «Джин-Дайн» разрушают доверие к вам.
— Доверие ко мне? Невозможно.
Потеющий мужчина снова поймал его взгляд.
— Бьюсь об заклад, что это сам Баррольд Лейтон, — прошептал Левайн. — Вне всякого сомнения, явился продвинуть свою книгу. Наверное, он первый раз на телевидении. Да уж и правда, «Смелость стать другим». Призывать мир к смелости должен совсем не такой человек.
— Не уходите от разговора. Доверие к вам подорвано. Преподавание в Гарварде, работа в Фонде памяти жертв холокоста… этого больше недостаточно. Нам нужно перегруппировать силы, минимизировать урон, изменить отношение к вам общественности. Чарльз, я еще раз вас прошу: не делайте этого.
Какая-то женщина просунула в дверь голову и равнодушным голосом сказала:
— Левайн, пожалуйста.
Профессор встал, улыбнулся и помахал рукой своей помощнице, а затем проследовал за женщиной в гримерную.
«Минимизировать урон», — подумал он, когда гримерша посадила его в парикмахерское кресло и провела карандашом по линии челюсти. Тони Уилер разговаривала, как будто она была капитаном подводной лодки, а не консультантом по связям со средствами массовой информации. Полит-технолог до мозга костей, она была умна и расчетлива, но так и не поняла, что не в его характере отступать перед трудностями и избегать сражений. Кроме того, он знал, что ему просто необходима гласность. Пресса почти не отреагировала на его сообщение о том, что произошло в Ново-Дружине. Они считали, что это случилось слишком давно и далеко отсюда. «Сэмми Санчес в семь» снимали в Бостоне, но шоу передавала целая сеть независимых станций по всей стране. Конечно, это не «Геральдо», но тоже неплохо. Левайн нащупал во внутреннем кармане два конверта. Он был уверен, даже весел. Все пройдет отлично.
Студия «С» была самой обычной: островок псевдовикторианского стиля с темными обоями и стульями из красного дерева, окруженный светильниками, телевизионными камерами и сотней змеящихся кабелей. Левайн хорошо знал двух других участников дискуссии: Финли Сквайрса, питбуля в костюме, представителя фармацевтической промышленности, и активистку Общества защиты прав потребителей Терезу Корт. Оба участвовали в первой части передачи, но Левайн не огорчился из-за того, что они получили преимущество. Он даже радовался этому. Он прошел по бетонному полу, осторожно пробираясь между кабелями. Сам Сэмми Санчес сидел в кресле на колесиках в дальнем конце круглого стола, повернув свое худое хищное лицо в сторону профессора. Он показал ему, чтобы он садился, и тут же зазвучал отсчет времени перед стартом второй части шоу.
Когда начался прямой эфир, Санчес коротко представил Левайна другим участникам и предположительно двум миллионам зрителей, затем передал слово Сквайрсу. Сидя в гримерной, Левайн видел по телевизору, как Сквайрс перечислял преимущества генной инженерии. Профессор едва сдерживал нетерпение: он чувствовал себя выходящим на ринг боксером в великолепной форме.
— Ваш малыш страдает болезнью Тея — Сакса? — говорил Сквайрс. — Или серповидно-клеточной анемией? Или гемофилией?
Он посмотрел в камеру, и на его лице появилось сочувствие. Затем, не глядя на собеседника, он махнул рукой в его сторону.
— Доктор Левайн намерен лишить вас законного права вылечить вашего ребенка. Если будет так, как он хочет, миллионы больных людей, которые могли бы избавиться от генетических недугов, будут вынуждены страдать.
Ведущий помолчал и заговорил тише.
— Доктор Левайн называет свою организацию Фонд генетической политики. Не дайте ему вас обмануть. Это вовсе не фонд. Речь идет об организации, которая лоббирует новые идеи и пытается лишить вас чудесного лечения, предлагаемого генной инженерией. Они лишат вас права сделать выбор. Они заставят ваших детей страдать.
Ведущий развернулся в своем кресле и, приподняв одну бровь, посмотрел на профессора.
— Доктор Левайн, это правда? Вы намерены лишить моего ребенка возможности получить такое лечение?
— Ни в коем случае, — спокойно улыбаясь, ответил профессор. — Я генетик по образованию. В конце концов, как я недавно сообщил общественности, я являлся одним из разработчиков разновидности кукурузы, измененной «Х-ржавчиной», хотя отказался от получения прибыли за свое участие. Доктор Сквайрс сильно извращает мою позицию.
— Генетик по образованию, возможно, но не практикующий, — подхватил его оппонент. — Генная инженерия предлагает нам надежду, а доктор Левайн — отчаяние. То, что он называет осторожным, консервативным подходом, на самом деле не более чем глубинная подозрительность к современной науке, подобная средневековым предрассудкам.
Тереза Корт собиралась что-то сказать, но передумала. Профессор равнодушно на нее посмотрел — он знал, что она встанет на сторону победителя, какой бы оборот ни приняла дискуссия.
— Мне казалось, что доктор Левайн выступает за повышение ответственности со стороны компаний, занятых исследованиями в области генетики, — сказал Санчес. — Я правильно понял, доктор?
— Это лишь часть решения проблемы, — ответил Левайн, довольный тем, что он получил возможность в очередной раз донести до публики свои идеи. — Но кроме того, нам требуется более строгое внимание правительства к изучению данных вопросов. В настоящее время корпорации достаточно свободно, без особого надзора со стороны властей, экспериментируют с генами человека, животных и растений, а также генами вирусов. В лабораториях создаются немыслимо опасные патогенные штаммы. Достаточно одного несчастного случая, чтобы разразилась катастрофа потенциально всемирного значения.
Наконец Сквайрс направил исполненный презрения взгляд на Левайна.
— Больше правительственного контроля. Больше законов. Больше бюрократии. Перекрыть кислород свободному предпринимательству. Как раз то, что не нужно нашей стране. Доктор Левайн — ученый. Он должен это понимать. Но он упорно взращивает ложные представления о науке, пугает людей досужими измышлениями о генной инженерии.
Время пришло.
— Доктор Сквайрс пытается выставить меня лжецом, — сказал профессор и сунул руку под пиджак, пытаясь нащупать внутренний карман. — Позвольте мне кое-что вам продемонстрировать.
Он достал красный конверт и показал его камере.
— Будучи профессором микробиологии, доктор Сквайрс не служит никому. Его интересует только истина.
Левайн слегка потряс запечатанным конвертом, надеясь, что Тони Уилер наблюдает за ним из Зеленой комнаты. Красный цвет был гениальной идеей. Он знал, что камеры показывают конверт, а бесчисленные зрители с нетерпением ждут, когда он будет открыт.
— Но что произойдет, если я вам скажу: в этом конверте находится доказательство того, что корпорация «Джин-Дайн» заплатила доктору Сквайрсу четверть миллиона долларов? Иными словами, одна из ведущих мировых компаний, занимающихся генной инженерией. А еще, что он скрыл свою связь с ними даже от своего собственного университета. Возможно, в этом случае его мотивы вызовут вопросы?
Профессор положил конверт перед своим оппонентом.
— Пожалуйста, откройте его, — попросил он, — и покажите, что там лежит, зрителям.
Сквайрс смотрел на конверт, еще не понимая, какая ловушка для него приготовлена.
— Это возмутительно, — сказал он и смахнул бумаги на пол.
Левайн не мог поверить в свою удачу. Он повернулся к камере с победоносной улыбкой на лице.
— Видите? Он совершенно точно знает, что находится внутри.
— Это исключительно непрофессионально, — рявкнул Сквайрс.
— Давайте, — убеждал его профессор. — Откройте конверт.
Конверт лежал на полу, и Сквайрсу пришлось бы наклониться, чтобы его поднять. Левайн решил, что в любом случае Финли Сквайрс проиграл. Если бы он открыл конверт сразу, то еще мог бы рассчитывать на доверие аудитории.
Ведущий переводил взгляд с одного ученого на другого. Сквайрс начал понимать, что происходит:
— Это самый низкий способ нападения, с которым я когда-либо встречался, — сказал он. — Доктор Левайн, вам должно быть за себя стыдно.
Противник попал в очень тяжелое положение, но продолжал сражаться.
Профессор достал из кармана второй конверт.
— А в этом конверте, доктор Сквайрс, содержится информация о последних исследованиях в секретной генетической лаборатории «Джин-Дайн» под названием «Маунт-Дрэгон». Эти данные вызывают серьезные опасения и представляют интерес для любого ученого, которого заботит благо человечества.
Он положил второй конверт перед своим оппонентом.
— Если вы не желаете открывать первый конверт, по крайней мере, посмотрите, что находится в этом. Станьте тем, кто покажет миру, сколь опасна деятельность «Джин-Дайн». Докажите, что вы не связаны с этой компанией.
Сквайрс сидел не шевелясь, в очень напряженной позе.
— Я не поддамся интеллектуальному терроризму.
Профессор почувствовал, как сильнее забилось у него в груди сердце. Получалось даже слишком хорошо: Сквайрс сам забрался во все расставленные для него ловушки.
— Я не могу открыть его, — сказал Левайн. — «Джин-Дайн» подала иск на мой фонд в размере двухсот миллионов долларов в попытке заставить меня замолчать. Пусть кто-то другой вскроет его.
Конверт лежал на столе, и на него были направлены все камеры. Санчес развернулся в своем кресле и переводил взгляд с одного участника дискуссии на другого.
Корт протянула руку и схватила конверт.