– У тебя брюки полиэстеровые, – говорит она, не проявляя сочувствия. – Они тянутся.
– Надеюсь, – вздыхаю я, пытаясь растянуть ткань на бедрах. – Так мы что, правда в церковь идем?
– Угу, – отвечает Ниель, и тут перед нами на вершине высокого холма как раз показывается маленькая церквушка. – Видишь, какой холм? Во всем городе лучше места для катания не найдешь.
Я хмыкаю и киваю:
– Пожалуй, ты права.
Ниель отдает мне свои санки, приподнимает подол платья, чтобы не наступить на него, и мы начинаем подниматься по длинной дорожке к церкви.
– Давай вокруг обойдем, – предлагает она, шагая по колено в снегу, который успел нападать за последнюю неделю.
Мы стоим на вершине холма, и кажется, что мы одни на острове, а вокруг море белого снега, только надгробия выступают, как острые рифы. Кладбище тянется справа от церкви, до самого шоссе, окруженное кованой железной оградой. Огромные деревья торчат из девственно-белого холста и собирают снег на свои голые ветви.
– Красиво, правда? – спрашивает стоящая рядом Ниель.
Я оборачиваюсь поглядеть на нее. Мороз окрасил ее щеки в розовый цвет. Из блестящих полных губ вырывается облачко пара. А глаза у нее такие светло-светло-голубые: кажется даже, что на них тоже иней лежит. От нее так и веет энергией, и я настораживаюсь: неизвестно, во что это может вылиться.
– Да. Красиво.
С улыбкой, такой сияющей, что запросто можно тучи разогнать, Ниель тянет у меня из рук красные санки.
– Чур, я первая, ладно?
Я только киваю. Я-то уже чуть не забыл, зачем мы здесь.
Ниель садится на длинные санки, подбирает юбку и укладывает ее на колени. Подается вперед и утаптывает снег впереди, прежде чем оттолкнуться. Едет вниз не очень быстро, зарывается в снег и оставляет за собой длинный след. Плавно тормозит у самого подножия холма.
Затем она соскакивает с санок и задирает голову кверху, все с той же сияющей улыбкой:
– Твоя очередь.
Я усаживаюсь на синюю ледянку, и неудобство одежды начинает ощущаться еще сильнее. Ерзаю, но все без толку. Вытягиваю ноги вперед, потому что согнуть их не получится, хоть убейся. Да если бы и можно было, все равно на этой маленькой «тарелке» с ногами не поместишься.
Я зарываюсь руками в снег и отталкиваюсь, наконец сила тяжести берет свое, и я съезжаю по следу Ниель. Не очень, правда, быстро, но все же склон достаточно крутой, чтобы докатиться до подножия.
Только после двух-трех спусков мне удается раскатать снег так, чтобы набрать скорость. Снег бьет в лицо, когда я несусь по гладкой, как лед, борозде.
Ниель вскрикивает и ахает – ее подбросило на бугорке. Эту картину – как она летит с горы на санках в свадебном платье – я до самой смерти теперь не забуду.
– Давай попробуем вместе, – предлагает Ниель, когда мы начинаем подниматься обратно на холм. – На твоей «тарелке», наверное, не очень-то удобно.
– Это точно. Я уже, по-моему, весь в синяках, – признаюсь я. Каждая ямка, каждый бугорок ощущаются так, будто я скатывался по ним на голой заднице. – Но мне и правда весело, если тебе от этого легче.
– Еще бы не весело! Мы катаемся с горки в снегопад в свадебных нарядах. Куда уж веселее?
Я смеюсь.
– Как поедем? – спрашиваю я, когда мы добираемся до вершины и Ниель ставит свои санки на дорожку. Они тоже не очень большие. Вдвоем мы никак не поместимся, разве что она мне на колени сядет. Вообще-то… неплохой вариант.
– Давай стоя.
– Что? – возмущаюсь я. – Чтобы убиться?
– Да что такого страшного может случиться? Ну, упадем в снег…
– И убьемся.
Она смеется, хватает меня за отвороты пиджака, торчащие из полурасстегнутой куртки, и встряхивает:
– Где твой вкус к приключениям, Кэл? Давай попробуем серфинг на снегу!
Я смотрю на нее. Она выдерживает мой взгляд, не моргнув. Я обреченно ворчу нечто невразумительное. Черт бы побрал эти ее глаза, разве против них устоишь!
– Ладно. Но если упадем, ты в этом своем гигантском платье будешь у меня вместо подушки.
Ниель только головой качает в ответ на эту жалкую угрозу. Становится на санки, хватается для равновесия одной рукой за мое плечо, а в другой сжимает тонкую нейлоновую веревку, продетую через нос санок.
Я осторожно становлюсь сзади, обхватываю ее рукой за талию и тоже держусь за веревку. Было бы весело, если бы я не смотрел вниз, на крутой спуск, в предчувствии падения – наверняка ведь будет чертовски больно.
Я расставляю ноги пошире и сгибаю их в коленях, чтобы лучше балансировать.
– Готова? – бормочу ей на ухо.
Ниель кивает. Готов поклясться: я слышу, как у нее сердце начинает биться быстрее.
– Ну, держись!
Я наклоняюсь вперед, мы трогаемся с места и мчимся под гору. Холодный ветер ударяет в лицо. Я даже не чувствую, как бьет нас снег. Колени у меня подгибаются на каждом ухабе, адреналин бурлит в крови. Мне уже почти кажется, что все обошлось благополучно, но тут нас подбрасывает на бугорке, и санки выскальзывают у меня из-под ног.
Ниель визжит и валится вперед, хватает меня за руку и увлекает за собой. Мы падаем в снег и катимся вниз по холму. Я останавливаюсь, распластавшись на спине, и ничего не вижу – все лицо залепило снегом.
– Ниель, ты цела? – окликаю я, переворачиваясь на бок. Она не отвечает. – Эй, Ниель!
Она вся зарылась в снег, одни ботинки торчат. Я подползаю к ней, разгребаю снежную лавину.
– Ниель!
Наконец я вижу ее лицо – она безудержно и беззвучно хохочет. Грудь у нее судорожно вздымается, рот широко раскрыт. Я снимаю перчатку, чтобы смахнуть ей снег со щек.
Ниель наконец немного успокаивается, смотрит на меня, и в глазах у нее стоят слезы.
– Ты цела? – спрашиваю я снова, оглядывая ее, всю облепленную снегом.
Она прикусывает нижнюю губу, по-прежнему улыбаясь, и кивает. Я вдруг остро ощущаю, что она рядом, чувствую ее медленное, тяжелое дыхание. Моя рука все еще лежит на ее щеке, и я не могу отвести взгляд, зачарованный чувством, которое светится в ее глазах. Но едва только я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, как она выпрямляется и врезается мне в лицо головой. Я издаю стон и от боли опрокидываюсь на спину.
– Ой, Кэл, прости, пожалуйста, – торопливо говорит Ниель. – Как ты? – Она встревоженно наклоняется надо мной. Трогает мою щеку рукой в перчатке, осыпая мне все лицо снегом.
– Спасибо, Ниель. Все нормально, – бормочу я, смахивая снег.
Она смеется, поднимается, протягивает руку, и я принимаю ее помощь.
– Ну ладно, раз мы все равно уже бог весть на кого похожи, – говорит Ниель, все еще держа меня за руку, – давай поиграем в снежных ангелов.
У меня округляются глаза:
– Что?
– Иди сюда. – Она тянет меня за собой, пробирается по снегу туда, где он ровный, еще нетронутый. – Повернись.
Став спиной к снежной поляне, Ниель делает шаг в сторону, чтобы раскинуть руки. Выжидающе оглядывается на меня – ждет, что я последую ее примеру.
Я вздыхаю:
– Ну ладно.
Она улыбается:
– Готов? Падаем на счет «три». Раз. Два. Три!
Мы падаем навзничь в глубокий снег. Я оказываюсь в маленькой белой пещере и гляжу оттуда на затянутое тучами небо.
– Двигай руками и ногами, Кэл! – командует Ниель.
Я так и делаю. Если бы Рей меня сейчас увидела, то потом бы до конца жизни изводила насмешками.
Примяв снег руками и ногами, я останавливаюсь и смотрю как завороженный на опускающиеся снежинки. Они падают мне на лицо, тают на коже, остаются на ресницах.
– Кэл?
– Что? – откликаюсь я. Я не вижу ее.
– Ты когда-нибудь любил кого-нибудь по-настоящему?
На минуту повисает молчание. Ну и вопросы она задает. Я пока не готов отвечать честно.
– Нет, – говорю я. – А ты?
– И я нет. Интересно, как это. – Ее голос звучит в тишине, будто эхо. – Наверное, это как падать спиной вперед в темноту. Жутко. Весело. И надо верить, что кто-то тебя обязательно подхватит.
– Или упадешь в снег и отморозишь задницу. Или на камень, и тогда спину сломаешь. Или…
– Кэл! – возмущенно кричит Ниель и садится. – Ты такой неромантичный.
Я смеюсь, и тут же мне в голову летит снежок.
– Эй! – Я сажусь, а она улыбается мне с невинным видом. – Ага, вот, значит, как? Ну, погоди!
У нее приоткрывается рот.
– Не смей! – Она вскакивает и пытается убежать по снегу, я тоже встаю и бегу за ней.
Хватаю Ниель за талию, пихаю ее в глубокий сугроб и сам падаю рядом. Она смеется моим любимым смехом, швыряет мне в лицо горсть снега, пытаясь вырваться.
Я наклоняюсь к ней и толкаю ее еще глубже в сугроб.
– Сдаюсь! – кричит Ниель, поднимая руки вверх.
Лицо у нее раскраснелось, она дышит коротко и прерывисто и улыбается во весь рот. В голову мне снова приходит мысль поцеловать ее, но я опасаюсь заработать еще один синяк. Поэтому встаю сам и поднимаю ее на ноги.
Ниель смотрит на мои брюки и прикрывает рот ладонью, чтобы скрыть смех.
– Разошлись, да? – спрашиваю я и закрываю глаза, ругаясь про себя. Все так же прикрывая рот, она кивает. – Пора идти, а то я так все самое дорогое отморожу.
– Разошлись, да? – спрашиваю я и закрываю глаза, ругаясь про себя. Все так же прикрывая рот, она кивает. – Пора идти, а то я так все самое дорогое отморожу.
Она снова кивает, все еще не в силах выговорить ни слова.
Мы подбираем по пути санки и идем к пикапу. Я чувствую, как между ног поддувает сквозь прореху, но я уже смирился со своей судьбой и воспринимаю все стоически. Ниель то и дело одолевают приступы хохота. Она старается сдерживаться, но тщетно. А вот мне, вообще-то, не до смеха.
– Ладно хоть трусы у тебя белые, – говорит Ниель сквозь сдавленное хихиканье, стараясь меня успокоить.
– Пожалуйста, не надо издеваться. – Я качаю головой, отлично понимая, что мое самоуважение осталось где-то там, в снегу. – Просто помолчи.
Ниель снова хохочет.
Мы подходим к пикапу, и Ниель ждет внутри, пока я сметаю снег.
– Хочешь зайти ко мне в номер погреться? – спрашивает она, когда я сажусь в пикап.
Я нервно сглатываю:
– Извини?…
Она улыбается:
– Не в этом смысле. У меня есть мороженое. Можно сделать коктейль.
– Хм, мороженым я точно не согреюсь.
– Все равно тебе станет лучше, – говорит Ниель и смотрит на меня большими глазами. – От мороженого всегда становится лучше.
– Не очень-то верится, но ладно, – соглашаюсь я и выезжаю с парковки. – И где ты остановилась?
– В отеле «Тринити».
– А почему там? – Я поворачиваю и медленно выезжаю на расчищенную дорогу.
– В общежитии страшно, когда никого нет, – поясняет она.
Когда мы выезжаем на перекресток, Ниель протирает рукой стекло со своей стороны.
– Поверни здесь, хорошо?
– Угу, конечно, – отвечаю я и сворачиваю направо на узкую дорогу: по одну ее сторону виднеется какая-то старая фабрика, по другую – полуразвалившиеся дома. – А что там такое? Местечко хоть куда: наверняка где-то здесь притаился маньяк с топором!
Она закатывает глаза, но ничего не говорит. Затем снова протирает окно и щурится, высматривая что-то… или кого-то. А потом просит:
– Останови.
Я жму на тормоза, оглядываюсь. Дорога темная, на нее ложатся длинные тени – эти дома как будто нарочно закрывают от нас солнце.
– Ниель, – окликаю я.
Она открывает дверцу и выскакивает.
Пока я обхожу пикап, она уже скрывается в переулке. Затем я слышу:
– Это ты, мой ангел? – Голос слабый, хриплый, старческий.
– Гас, а где твоя куртка?
– Тень унесла, – хрипит старик.
Я дохожу до угла дома и останавливаюсь. Под рваным тентом на картонке сидит какой-то человек. Ниель снимает с себя куртку и отдает ему.
– Нет-нет, не надо. Тень все равно заберет, – говорит он и хочет вернуть ей куртку обратно.
У него черно-седая нечесаная борода, а над ушами торчат такие же черно-седые жесткие завитки волос. Лицо в глубоких морщинах, обветренное, грязное. Он старый, но сколько ему лет, трудно сказать, такой у него устало сморщенный лоб и нездорово-желтая кожа. Его темные глаза неподвижно устремлены на Ниель, как будто он не верит тому, что видит перед собой. Я понимаю, почему он принял ее за ангела, тем более в этом платье, хотя, может быть, старик и не в себе.
– Сегодня не заберет, – заверяет его Ниель, наклоняется над ним и накидывает куртку ему на плечи. – Я надеялась на этой неделе увидеть тебя в приюте.
– Нет. Я живу в темноте. Я люблю темноту, – бормочет Гас и повторяет эти слова снова и снова, раскачиваясь взад-вперед.
– Я знаю. Просто надеялась.
– Ты заберешь меня сегодня? Пожалуйста? – умоляет он.
Глаза у него темные. Она грустно улыбается ему.
– Не сегодня, Гас. Прости. – Наклоняется и заглядывает ему в глаза. – Не мерзни, ладно? Я скоро опять тебя найду.
Гас снова начинает раскачиваться, глядя в землю, плотно замотавшись в куртку.
Ниель выпрямляется и оборачивается. Видит, что я смотрю на нее, и какое-то время стоит молча. Я снимаю с себя куртку и, когда Ниель подходит, накидываю ей на плечи, притягиваю ее к себе, и мы идем к пикапу, не говоря ни слова.
Разворачивая машину, чтобы снова вырулить на дорогу, я спрашиваю:
– Откуда ты его знаешь?
Ниель смотрит в окно:
– В этом месяце я работала волонтером в приюте, иногда ходила по улицам, раздавала еду тем, кто не хочет… кто отказывается идти в приют.
– И часто ты там бываешь? – спрашиваю я, все пытаясь сложить обрывки знаний о ее жизни в цельную картину.
– Пару раз в неделю играю с ребятишками, чтобы их родители могли отправиться на поиски работы, – отвечает Ниель. – Стараюсь, чтобы они могли побыть просто детьми, забыть о том, о чем дети думать не должны, хотя бы ненадолго. – Она снова отворачивается к окну.
– Так это там ты была? С ними праздновала День благодарения?
– Да. Там на кухне людей не хватало, вот я и помогала. Давно у меня, пожалуй, такого славного праздника не было. – Ниель поворачивается ко мне. – Слушай, ты мне расскажи что-нибудь про свою сумасшедшую семейку, а?
Я ясно понимаю, что беседа о ней самой закончена. Никогда не знаю, что она захочет мне поведать в следующий раз, когда я ее увижу. И сколько бы она ни рассказывала, этого всегда мало.
– Ну, – со смехом говорю я. – Тут не знаешь даже, с чего и начать.
– Готова поспорить, что свадьбы у вас празднуют с размахом.
– А мне, пожалуй, такая свадьба больше нравится, – отвечаю я, въезжая на стоянку отеля и выбирая местечко возле совсем засыпанной снегом машины.
– Мне тоже, – говорит Ниель, и глаза у нее светлеют.
Мы уже собираемся выходить из пикапа, но она медлит.
– Э-э-э… не хочешь забрать свою куртку, вокруг пояса повязать? – Она приподнимает брови, глядя на прореху у меня на штанах, и старается сдержать улыбку.
– Вот черт! – отвечаю я, чувствуя, что заливаюсь краской.
Тянусь к заднему сиденью за пакетом с одеждой, достаю рубашку, что была на мне с утра, завязываю ее на поясе. Пока Ниель захлопывает дверцу, прихватываю заодно пакет с мобильником от Рей и прячу его в своих шмотках.
Идя через холл отеля, я упорно смотрю в пол. Я понимаю, что мы привлекаем внимание – в свадебных нарядах, облепленных снегом. Готов поклясться, что слышу перешептывания, но не хватало еще оглядываться, чтобы убедиться.
Мы заходим в лифт, Ниель нажимает кнопку четвертого этажа и вдруг начинает хохотать:
– Нет, серьезно, это один из лучших дней в моей жизни.
Я гляжу на нее:
– Правда?
Она кивает, все еще улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ, но тут лифт останавливается. Как только мы заходим в номер, я направляюсь прямиком в ванную, снимать мокрую – да вдобавок еще и рваную – одежду. Снять штаны оказывается не легче, чем надеть, и ноги у меня красные как черт знает что – так замерзли. Больше всего на свете мне хочется сейчас залезть в кровать, под одеяло, желательно вместе с ней, но это уже вариант совсем нереальный.
Когда я выхожу, в радиобудильнике играет музыка, а Ниель сидит по-турецки на кровати, все еще в свадебном платье. Я замечаю, что ее мокрые джинсы висят на спинке стула, а ботинки стоят под ним.
В руках у Ниель пакет шоколадных сердечек и банка взбитых сливок. Она берет шоколадку, обмазывает ее взбитыми сливками и кидает в рот.
– Хочешь попробовать? – предлагает она.
– Э-э-э… ну давай, – без особой охоты отвечаю я.
Она протягивает мне шоколадку. Я жду, пока Ниель польет ее взбитыми сливками, а потом засовываю в рот целиком.
– Спасибо.
Она переворачивает банку и выливает взбитые сливки прямо в рот.
– Хочешь? – спрашивает она с набитым ртом. Я смеюсь и киваю. – Сядь! – командует она.
Я сажусь на кровать перед ней и жду, что Ниель отдаст мне банку.
– Открой рот!
Я неохотно запрокидываю голову, и она льет мне в рот взбитые сливки. На лице у нее появляется широкая улыбка: я раздуваю щеки, как хомяк, чтобы проглотить.
– Слушай, а салфеток-то у нас и нет, – говорит Ниель и, пока я собираюсь вытереть рот тыльной стороной ладони, протягивает руку и легонько проводит большим пальцем по моей губе, стирая каплю.
Не в силах шевельнуть ни одним мускулом, я смотрю, как она облизывает палец.
– А мороженого хочешь? – спрашивает она и уже собирается спрыгнуть с кровати.
Я моргаю:
– Э-э-э, может, отложим до следующего раза? У меня ноги окоченели, мороженое тут точно не поможет, сколько его ни съешь.
Ниель снова усаживается на кровать:
– Ошибаешься, еще как поможет. Можешь мне поверить. Я в мороженом эксперт. Но силой я тебя кормить, конечно, не буду.
– И на том спасибо, – отвечаю я. И, вдруг вспомнив, встаю и беру свой пакет. – Ой! У меня же есть для тебя свадебный подарок.
У Ниель широко распахиваются глаза:
– Правда?
– Точнее говоря, это подарок от нас с Рей, но… в общем, вот. – Я протягиваю Ниель пакет.
– Теперь мне неловко, что я тебе ничего не подарила, – говорит она.
– Не волнуйся, – успокаиваю ее я.
Ниель достает из пакета мобильник. Вид у нее донельзя озадаченный.
– Рей его называет суперсекретным наркодилерским телефоном. Она помешана на гангстерских фильмах, – поясняю я.