— Ну что уж так, — невнятно промямлила я.
Я пыталась себя убедить, что не надо его бояться. С одной стороны, мы, конечно, едва знакомы, но нельзя сказать, будто я его совсем не знаю. Я видела, он может быть и добрым, и романтичным, и веселым. Правда, когда он в ярости, поверить в это непросто. Потихоньку, чтобы Адам не заметил, я скосила глаза на дверь, прикидывая, смогу ли убежать от него. Да, я могу удрать. Могу позвонить в полицию, рассказать им, что произошло на мосту, как он пытался покончить с собой, и немедленно выйти из игры, потому что я ее проиграла. Все запутала и испортила.
Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох и попыталась унять сердцебиение. Он меня ужасно напугал своими криками, мне трудно было сосредоточиться. Впрочем, он умолк и мрачно на меня уставился. Надо что-то ему сказать, что-то сочувственное. Ну да, и он опять взорвется от ярости. Нет, этого нельзя допускать. Он не должен терять самоконтроль. Если с ним что-нибудь случится, я этого не перенесу. Не здесь, не со мной, никогда.
Я прочистила горло и заговорила, сама удивляясь тому, как спокойно звучит мой голос:
— Я понимаю, вам было от чего прийти в ярость.
— Конечно, было.
Однако сказал он это уже без прежней злости. Кажется, тот факт, что я это признала, его немного утихомирил. И я тоже слегка успокоилась. Может быть, я все-таки справлюсь. Во всяком случае, имеет смысл попробовать еще. Нельзя так сразу сдаваться.
— Есть одно хорошее средство.
Я быстренько проскользнула мимо него, держась как можно дальше, и прошла на кухню. Взяла из холодильника шесть яиц и каждое надписала черным маркером. Руки у меня дрожали, но я справилась: Бэзил, Шон, Мария, Отец, Лавиния и Кристина. Потом открыла кухонную дверь, выходящую в узкий сад позади дома.
— Идите сюда, — позвала я.
Он недоверчиво глядел на меня потемневшими, усталыми глазами.
— Ну что же вы, — уже более настойчиво произнесла я.
Мне не хотелось на него давить, но и поддаваться нельзя. Я взяла на себя ответственность, значит, он должен меня слушать. Он пожал плечами и неохотно подошел.
— Вот шесть яиц с именами тех, кто так или иначе прямо сейчас вызывает ваше раздражение. Швырните их — куда захотите. Размахнитесь и бросайте изо всех сил. Разбейте их всмятку. Избавьтесь от своего гнева. — Я протянула ему картонку с яйцами.
— Надоели мне ваши задания, — процедил он сквозь зубы.
— Прекрасно.
Я поставила картонку на стол и вышла из кухни. Хотя мне очень хотелось закрыть дверь в свою комнату, я этого делать не стала. Он воспримет это как нехороший знак. Поэтому я просто села на покрывало со Спайдерменом и уставилась в стену с магнолиями, где легла под лунным светом тень от оконной решетки, и стала думать, что же дальше. Передо мной стоит сложнейшая задача, и я понятия не имею, как ее решить. Надо как-то заставить его обратиться к психотерапевту. Я стала думать, как же это сделать. Притвориться, что мы идем в другое место и затащить его в клинику? Не сработает, да к тому же, если я его обману, он вообще перестанет мне доверять. И никогда больше не прибегнет к моей помощи.
Впервые с тех пор, как мы с ним заключили наш уговор, я всерьез засомневалась — а по силам ли мне это? И когда представила себе, что он приводит свою угрозу в действие, мне стало так плохо, что я еле успела добежать до туалета, где меня буквально вывернуло наизнанку. Закрывшись там на два оборота, я включила воду в раковине и долго плескала себе в лицо холодной водой. Потом испугалась, что опять бросила его одного, и поспешила на кухню. Стоя в дверях, я всматривалась в темный сад, заброшенный с тех пор, как умерла моя двоюродная бабушка Кристина, у которой все росло словно по мановению волшебной палочки. Сейчас там не росло ничего, кроме травы, да и ту последние лет десять никто не подстригал. Я вспомнила, как бабушка угощала нас клубникой прямо с грядки. У нее всегда были свежая зелень, чеснок и дикая мята, которую она любила класть в чай, потому что это полезно. Бабуля стояла у меня перед глазами как живая: в соломенной шляпе, защищающей лицо от солнца, она собирает крыжовник на варенье. Загорелые морщинистые руки ловко обирают куст, а Кристина рассказывает мне хриплым, задыхающимся голосом (у нее была эмфизема, от которой она потом и умерла), как это самое варенье делать. Теперь это уже и садом назвать трудно, но я помню его тем, прежним, помню ясные солнечные дни и ощущение теплой, уютной заботы, исходившей от бабушки. Но сейчас стояла холодная темная ночь, и на душе у меня было муторно и тоскливо.
Свет сквозь проем кухонной двери падал на садовую дорожку. Адам задумчиво смотрел на картонку с яйцами, тщательно выбирая, какое бросить первым. Наконец он взял одно, хорошенько размахнулся, выкрикнул что-то нечленораздельное и швырнул его вдаль. Яйцо с чмоканьем разбилось о каменную стену. Он удовлетворенно кивнул и подошел к коробке за вторым. Снова размахнулся, заорал что-то, и снова раздался тот же звук. Он еще раз подошел к коробке, потом еще и еще. После чего стремительно вбежал в дом, ринулся в ванную и захлопнул за собой дверь. Я проскользнула к себе в спальню, чтобы не маячить перед ним. Он пустил воду в душе, и до меня донеслись отчаянные, яростные всхлипы.
Я вышла в сад, чтобы забрать картонку. Там лежало одинокое белое яйцо. Я нагнулась, достала его из ячейки и прочитала имя. На глаза у меня навернулись слезы. Там было написано: «Кристина».
* * *Я уже была в кровати, сидела, подложив под спину подушки, — напряженная и настороженная, не в силах расслабиться, когда он в таком состоянии. Вдруг дверь открылась, и он вошел в спальню. Инстинктивно я натянула одеяло до подбородка, как будто это могло меня от него уберечь. Ему явно было не по себе, что я так откровенно его боюсь.
— Простите меня, — мягко сказал он. — Обещаю, больше я себе такого не позволю. Я знаю, вы хотите помочь мне.
Теперь это был совсем другой, вовсе не злобный, а милый и добрый Адам, и я тут же успокоилась.
— Я буду побольше стараться.
— Не обращайте внимания на то, что я говорил. Вы отлично все делаете. Спасибо вам.
Я улыбнулась.
Он улыбнулся в ответ.
— Спокойной ночи, Кристина.
— Спокойной ночи, Адам.
Глава XI Как исчезнуть без следа и никогда не найтись
В четыре часа утра на меня снизошло озарение. Адам прав: мне надо прилагать больше усилий. Он не произнес этого прямым текстом, но все же отчетливо дал понять. Мне надо выкладываться по полной, хотя бы потому, что ему так плохо.
Сна не было ни в одном глазу, в голове лихорадочно проносились всевозможные мысли. Я надела тренировочный костюм и тихо-претихо вышла в гостиную. Там было темно, но Адам не спал — сидел за лэптопом, и свет от экрана освещал усталое, озабоченное лицо.
— Я думала, вы спите.
— Да вот, смотрю «Выходной день Ферриса Бьюллера».
Этот фильм был в антикризисном плане, в списке тех вещей, которые помогают развеяться, когда грустно.
— Вы как? Нормально? — Я пыталась разобрать выражение его лица, но для этого было слишком темно.
— Куда это вы собрались? — вместо ответа поинтересовался он.
— К себе в офис. Я ненадолго, минут на пять. Ладно?
Он кивнул.
Когда я вернулась, опрокинутый комп валялся на полу, шнур от зарядки был обмотан вокруг его шеи, а сам он лежал на диване, свесив голову вниз, закрыв глаза и вывалив набок язык.
— Очень смешно. — Я прошла в спальню и бросила на кровать стопку бумаги, ручки и маркеры, а белую пластиковую доску поставила возле стены.
Адам утверждает, что ему не нужна психологическая помощь, что его проблемы — вещественного, а не эмоционального характера. Он хочет вернуть свою работу в Службе береговой охраны, вернуть свою девушку и увернуться от участия в семейном бизнесе. Я полагала, что, решив его психологические проблемы, сумею таким образом решить и все остальные, но у меня нет на это времени. Его эмоциональной поддержкой будет наш антикризисный план, однако этого недостаточно, и понадобятся другие средства, более конкретного свойства.
Адама замучило любопытство, и он пришел ко мне в комнату.
— Что это вы делаете?
Я составляла новые планы, рисовала схемы, со страшной скоростью выплескивая свои соображения на бумагу и пластиковую доску.
— Сколько чашек кофе вы уже выпили?
— Слишком много. Но нельзя терять времени, его у нас почти нет. Все равно ни один из нас не спит, так почему бы не начать прямо сейчас? Осталось всего двенадцать дней, — настойчиво сказала я. — Это двести восемьдесят восемь часов. Большинство людей спят по восемь часов, не мы с вами, но большинство спят. Остается шестнадцать часов в день, чтобы сделать все то, что мы должны сделать, а стало быть, сто девяносто два часа. Совсем немного.
Я снова погрузилась в расчеты, бешено чиркая на доске. У нас куча дел в Дублине, а потом придется еще и в Типперэри ехать, там тоже найдется чем заняться.
Я снова погрузилась в расчеты, бешено чиркая на доске. У нас куча дел в Дублине, а потом придется еще и в Типперэри ехать, там тоже найдется чем заняться.
— Мне кажется, у вас нервный срыв. — Он насмешливо улыбнулся и сложил руки на груди.
— Не-а, у меня озарение. Вы же хотите использовать меня по полной программе, по программе индивидуального обслуживания, так ведь? Вы это получите, не сомневайтесь.
Я открыла шкаф, достала оттуда фонарик и проверила, заряжены ли батарейки. Потом бросила в сумку полотенце и сменную одежду.
— Идите оденьтесь потеплее, мы сейчас выходим.
— Господи, да там же холодрыга. Четыре часа утра, куда вы собрались?
— Мы, друг мой, мы. Мы собрались вернуть Марию обратно.
Он улыбнулся краем губ:
— И как же мы будем это делать?
Я выпихнула его из комнаты, и ему ничего не оставалось, кроме как надеть пальто и выйти из квартиры вслед за мной.
Парк Святой Анны открыт круглосуточно, но в половине пятого утра это не самое безопасное место в Дублине. Случалось, здесь нападали на людей, может, и теперь пара-тройка неприкаянных привидений бродит по дорожкам. Нельзя также сказать, что власти щедро тратятся на освещение, поэтому в парке довольно темно, особенно в отдаленных уголках. Н-да, я как-то подзабыла об этом, что неудивительно — с тех пор как мы подростками тусовались тут по ночам, прошло немало лет.
— Ненормальная, — пробурчал он, с трудом поспевая за мной. — Вам не кажется, что тут несколько опасно?
— Безусловно. Но вы крепкий малый, сумеете меня защитить.
Зубы у меня стучали от холода. Бодрость, вселенная многочисленными чашками кофе, испарялась на глазах. Чем дальше мы шли, тем чаще луч фонарика выхватывал из тьмы пустые банки из-под пива, свежие граффити и прочие свидетельства того, что мы не единственные любители ночных прогулок. Но расчеты, доказавшие, как мало у нас времени, гнали меня вперед. Нельзя терять ни секунды. Я не хочу даже думать о том, что Адам может умереть.
Фонарик помогал слабо — он еле-еле освещал дорогу на несколько шагов, а до восхода солнца, увы, еще далеко. Но зато я знаю все пять сотен акров этого парка как свои пять пальцев, я выросла по соседству и прекрасно тут ориентируюсь. Правда, днем, ночью все несколько иначе.
Неожиданно я сбилась с пути. Пришлось суетливо светить фонариком туда-сюда, чтобы определить, где мы находимся.
— Кристина? — Адам насторожился.
Я молча продолжала светить вокруг в надежде сориентироваться на местности.
— Только не говорите мне, что мы заблудились.
Я вообще ничего не сказала.
Адам рядом со мной зябко поежился. Тут слева, из-за деревьев, донеслись чьи-то голоса. Потом громко звякнули бутылки.
— Сюда, — прошептала я, увлекая его подальше от пьяной компании.
Адам что-то приборматывал, задыхаясь от торопливой ходьбы.
— Чего вы ноете, все одно на тот свет собирались, — фыркнула я.
— Да, но за мной был выбор, как туда попасть, — возразил он. — Смерть от руки грязного забулдыги не входила в мои планы.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — процитировала я папину любимую поговорку.
К счастью, в этот момент мы вышли к пруду, и там было довольно светло — фонарям, вероятно, полагалось отпугивать темных личностей или по крайней мере не давать им спьяну свалиться в воду.
— Видали? — гордо сказала я, очень собой довольная.
— Подумаешь. Вам просто повезло. Обычная, непредсказуемая, гребаная удача, и все.
— Ладно, что вы стоите, — лезьте за кувшинкой, в смысле за листом.
Я постучала нога об ногу и потерла руки — они замерзли, хоть я была в перчатках.
— Что, простите?
— А зачем, интересно, я попросила вас взять сменную одежду потеплее?
— На улице минус четыре! Странно, что пруд вообще не замерз еще. Я же умру от переохлаждения.
— Какой вы разборчивый. Так не хочу умереть, этак не желаю. Зачем, спрашивается, все усложнять… Ну, раз такое дело… — Я сняла пальто, и мороз немедленно пробрал меня до костей.
— Вы что, правда туда полезете?
— Один из нас должен это сделать, а вы, похоже, не в настроении.
Я решительно оглядела пруд, выбирая подходящий лист.
— Но, Кристина, подумайте же о тех, кто вас любит! — с насмешливым пафосом воскликнул Адам. — Им бы не хотелось, чтобы вы так поступили.
Я пренебрежительно от него отмахнулась. Без чертового листа кувшинки я отсюда не уйду. Ну, где тут самый красивый? Какие-то они невзрачные, грязные и ободранные. А мне нужен свежий, зеленый, круглый лист, чтобы Мария, поглядев на него, поняла, что Адам по-прежнему способен ради нее на многое. И тогда, возможно, она призадумается. А потом они будут жить вместе долго и счастливо, любуясь время от времени засохшим листом кувшинки, и Адам будет вспоминать о сумасшедшей, которая полезла зимой в ледяную воду, чтобы ему помочь.
Наконец я увидела то, что нужно. Разумеется, этот листик плавал вдали от берега, но ничего, я быстро доплыву до него и потом стремглав обратно. На все про все понадобится несколько секунд. Максимум десять. Да, это и вправду вопрос жизни и смерти. Но для начала надо понять, насколько там глубоко. Я нашла длинную палку и ткнула ею в воду, чтобы это определить.
— Вы действительно собираетесь это сделать?
Палка ушла в воду только до половины. Да тут совсем не так глубоко, всего несколько футов. Даже и плыть не придется, просто зайти в воду и сделать несколько шагов. Брр, какой он темный, илистый и неприятный, этот пруд. Ничего, справлюсь. И я как можно выше закатала свои треники.
— Господи, — рассмеялся Адам, поняв, что я вовсе не шучу. — Ну, перестаньте, вон отличная кувшинка, совсем рядом с берегом. Я легко до нее дотянусь.
Я посмотрела на нее. Да, он в самом деле может ее достать, не заходя в воду.
— И вы думаете, Мария посмотрит на это убожество и скажет себе: «Да ведь он меня и правда любит»? Она жуткая, на ней какая-то гадость сверху растет. О, к тому же еще и края драные. Вряд ли это достойный подарок. Нет, нам нужен во-он тот лист, видите? — Я указала на прекрасный экземпляр в некотором отдалении от берега. — Само совершенство, идеал кувшинного листа.
— Вы простудитесь.
— Ничего, как следует разотрусь полотенцем. А потом мы бегом добежим до машины.
Я вошла в воду. Там оказалось глубже, чем я думала, выше колен, и треники сразу же намокли. Я двигалась вперед, а вода уже доходила мне до пояса. Палка соврала, а может, просто уткнулась в камень. Я оступилась и тихо охнула. Адам рассмеялся, но я была слишком сосредоточена, чтобы огрызаться. Сейчас, когда я уже здесь, отступать поздно, надо идти вперед. Под ногами мерзко чавкала склизкая тина, даже думать не хочется, что там может быть. По пути приходилось отгребать в сторону водоросли и опавшие листья. Интересно, какую заразу здесь можно подхватить. Наконец я подобралась к выбранному листу на расстояние вытянутой руки. Хоп, иди сюда, красавец. Я резко его выдернула, а потом в пять гигантских скачков допрыгала до берега. Адам протянул руку и помог мне выбраться на сушу. Тренировочный костюм мерзко облепил все тело, с меня ручьем текла вода. Я ринулась к своей сумке, достала полотенце, сняла треники и поскорей вытерлась насухо. Адам отвернулся, чтобы мне не мешать, и по-прежнему тихо посмеивался. Я надела сухой тренировочный костюм, но зубы продолжали выбивать барабанную дробь. Трясущимися руками натянула толстовку с начесом и нырнула в пальто, которое он держал наготове. Потом он нахлобучил на меня свою шерстяную шапку и обхватил покрепче обеими руками, чтобы согреть. Последний раз мы так стояли на мосту, правда, тогда я его обнимала — изо всех сил. А теперь он прижимал меня к себе, и сердце у меня билось как безумное, то ли от нахлынувших воспоминаний, то ли от его близости — я ощущала его запах, и он меня будоражил.
— Ну вы как, нормально? — спросил он, почти касаясь губами моего уха.
Я боялась обернуться и посмотреть на него. Боялась, что голос предательски задрожит, и потому просто кивнула, невольно прижавшись к нему еще сильнее, и мне показалось, что он в ответ теснее сомкнул объятия.
И тут мы услышали приближавшиеся голоса: громкие, грубые, недружелюбные. Момент единения прошел — исчез в никуда, как и появился из ниоткуда. Он резко убрал руки, подхватил мою сумку и драгоценный лист кувшинки, который лежал на земле.
— Пошли, — сказал он, и мы побежали обратно тем же путем, каким пришли.
В машине Адам включил печку на полную мощность, чтобы я побыстрее согрелась. Озабоченно покачал головой, глядя на мои посиневшие губы и трясущиеся от холода руки.
— Это была дурацкая затея, Кристина. — Он тревожно насупился и еще раз проверил обогрев.
— Да все отлично, — заверила я, держа руки над вентилятором, откуда шел теплый воздух. — Сейчас согреюсь, две минуты.