14 мая 1941 Особой важности
На основании директивы народного комиссара обороны СССР за № 503859/сс/ов и прошедшей передислокации частей к 20 мая 1941 г. разработайте новый план прикрытия государственной границы участка: оз. Кавишки, Кадыш, Красное, Августов, Райгород, Грайево, иск. Щучин. Указанному плану присваивается название: «район прикрытия государственной границы № 1».
Командующим войсками района прикрытия назначаю Вас…
Оборону государственной границы организовать, руководствуясь следующими указаниями: в основу обороны положить упорную оборону УРа и созданных по линии госграницы полевых укреплений, с использованием всех сил и возможностей для дальнейшего развития их. Обороне придать характер активных действий.
Всякие попытки противника к прорыву обороны немедленно ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов…»Таким был тот сценарий, по которому все армии прикрытия должны были встретить войну. Участник боев с японцами на КВЖД и советско-финской войны генерал армии Д.Г. Павлов, имевший опыт войны в Испании, не был новичком в военном деле. Поэтому его директива учитывала как вариант наступления, так и отступления
Она предписывала: «При благоприятных условиях резервам армии быть готовыми по моему приказу к нанесению стремительных ударов…
В случае наступления явно превосходящих сил противника и невозможности удержать полевые укрепления по линии госграницы предельным рубежом отхода войск района прикрытия является передний край УРа, опираясь на который контратаками уничтожить наступающего противника…»Еще до 20 мая начальник Генштаба разослал командующим округами директивы, определявшие порядок ввода в действие и планов прикрытия. Так, в директиве № 503859/сс/ов командующему войсками ЗапОВО предписывалось:
«План прикрытия вводится в действие при получении шифровальной телеграммы за моей, члена Главного Военного совета начальника Генерального штаба, подписью следующего содержания:
«Приступить к выполнению плана прикрытия».
Поэтому Жукову не нужно было зачитывать Сталину какую-то особую директиву. Но регламентация условий ввода в действие плана прикрытия была не случайной. Она диктовалась тем, что одновременно с началом осуществления плана прикрытия включался в действие весь механизм военной машины. В приграничных округах объявлялась мобилизация. Но не это являлось главным.
Наиболее значимым было то, что на исходные позиции выводились армии «упреждающего удара». Повторим и то, что еще в мае в соображениях «по плану стратегического развертывания» нарком обороны и начальник Генштаба, говоря о возможности внезапного удара со стороны Германии, предлагали: « Упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не сумеет еще организовать фронт…»
Таким образом, введение в действие плана прикрытия означало начало движения к войне. Однако принятие такого решения носило не только стратегический характер. Прежде всего это было политическое решение.
Сталин прекрасно знал слова Клаузевица относительно начального периода войны. Выдающийся немецкий стратег писал: «Политика, к сожалению, неотделима от стратегии. Политика пользуется войной для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее конец .
В начальный период войны в связи с массированными передвижениями войск по обе стороны границы, вызванными подготовкой к нападению или обороне, а также в связи с неминуемыми провокациями или действиями, которые могут быть расценены как провокации , бывает трудно определить, кто является инициатором конфликта.
В начальный период войны бывает часто очень трудно доказать, кто в действительности является агрессором, а кто – жертвой агрессии ».
Конечно, Сталин не мог допустить, чтобы в предстоявшей государству войне Советский Союз был назван агрессором. Это было главным! Это решало очень многое, и прежде всего определяло расклад сил в столкновении стран с разными идеологиями.
Именно эти различия помешали государствам Европы преодолеть трудности и найти взаимоприемлемые решения накануне вторжения Гитлера в Польшу. У каждой из великих держав имелись свои интересы и свой подход к вопросам мировой политики. Несмотря на предложения Сталина, накануне войны Великобритания так и не пошла на меры, обеспечивающие коллективную безопасность против Гитлера, выдвигаемые Советским Союзом. Не было соглашения и с Америкой.
Поэтому Сталин не мог позволить шаги, которые могли бы расцениваться в мире как развязывание войны. Великий политик, он открыто проводил ясную и последовательную линию, чтобы доказать , что СССР не хочет войны и поэтому не может быть агрессором. Демонстрацией такой линии стало и заключение двусторонних пактов с потенциальными агрессорами.
Он прекрасно дирижировал той политической увертюрой, которая предшествовала подготовке к отражению нападения. Он уже обеспечил победу в войне политически: и пактом о ненападении с Германией, и пактом – с Японией. В его блестящей партитуре было и зондирование намерений Гитлера, и вскрывающее их Заявление ТАСС, указывающее миру на намерения Германии.
Сталин понимал, что война с Германией неизбежна, и он подготовил страну к отражению ожидаемого удара. Он создал мощную оборонную промышленность, в распоряжении Красной Армии было в достаточном количестве техники и современного оружия. Он провел скрытую мобилизацию и вывел войска на «предвоенные» рубежи. Он не имел иллюзий. И теперь, когда, изготовившись, германские войска стояли у границы страны, перед ним был все тот же выбор: или нанести упреждающий удар, или попытаться дипломатическими средствами предотвратить начало войны.
Убежденный начальником Генерального штаба и наркомом обороны, что в резерве еще есть время и наступление немцев может начаться лишь 25—26-го числа, Сталин решил до конца использовать последний шанс для удержания мира на краю пропасти. Очевидно и то, что, прежде чем повернуть ключ, пускавший в действие весь механизм военной машины, он не мог не предпринять попытки убедиться в оправданности такого решения.
Сразу после доклада наркома и начальника Генштаба о дате нападения в пределах 25—26 июня полпред в Берлине Деканозов немедленно получил поручение Сталина вручить немцам вербальную ноту. В ней говорилось об участившихся нарушениях воздушного пространства СССР самолетами люфтваффе. Только с 19 апреля по 19 июня было зафиксировано 180 нарушений границы. Как и при публикации Заявления ТАСС, Сталин вновь пытался уточнить обстановку.
Историки не поняли и другой простой аксиомы. Того, что эта нота не являлась попыткой заискивания перед Гитлером. Это был не только тактический ход дипломата Сталина. То была стратегия – она означала выбор между миром и войной. И уже утром этого последнего мирного субботнего дня Деканозов стал добиваться встречи с министром иностранных дел Германии Риббентропом. Но на каждый звонок в имперском МИДе неизменно отвечали, что министра в Берлине нет.
Попытки связаться со статс-секретарем фон Вайцзеккером тоже не дали результатов. Лишь к полудню появился директор политического отдела министерства иностранных дел Верман. Секретарю советского посольства Бережкову он ответил, что ни Риббентропа, ни Вайцзеккера нет. Верман пояснил: «Кажется, в ставке фюрера проходит какое-то важное совещание… Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…»
Однако Деканозов имел поручение Сталина на личную встречу с министром, и, начиная с полудня, Бережков через каждый час звонил в германское министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. Но он не мог пробиться дальше легационных советников, дежуривших по канцелярии.
Та настойчивость, с которой Советское правительство стремилось вручить «Вербальную ноту», преследовала вполне конкретные цели. Сталин хотел прояснить ситуацию вокруг поступивших к нему сообщений о возможном нападении Германии непосредственно в Берлине. При положительной реакции Гитлера она снимала напряженность.
Но исследователи не разглядели еще один мотив, которым руководствовался Сталин. Эта нота практически была Ультиматумом. Скрытым требованием об отводе немецких войск от границ СССР. И в случае негативной реакции Гитлера она давала все формальные основания для предъявления обвинения в развязывании войны.
Сталин не мог нанести удара по германским войскам без объявления войны. И не потому, что это касалось его чести. Своими делами и поступками он олицетворял и честь государства. Он понимал, что предстояла долгая, тяжелая и кровавая война, которую нельзя было выиграть одним сражением. Он не мог пойти на вероломство, ложившееся тяжелым пятном на страну, начавшую войну, на ее народ. Оно могло изменить весь ход предстоявшего столкновения.
И когда Молотов доложил ему о неудаче Деканозова, Сталину стало совершенно очевидно, что мирный период отношений с Германией закончился. И хотя Тимошенко и Жуков уверяли его, что по выводам Генерального штаба немцы намереваются совершить нападение 25—26 июня, он не исключал вероятность удара уже к утру 22-го числа. Он не был легковерен.
Автор мемуаров «В годы войны» генерал-лейтенант И.В. Тюленев пишет: «В полдень мне позвонил Поскребышев.
– С вами будет говорить товарищ Сталин…
В трубке я услышал глуховатый голос:
– Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?
Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:
– Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.
В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии. Я тут же отдал соответствующие постановления своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину» [44] .
Может возникнуть мнение, что, уделяя внимание столице, Сталин пренебрегал обороной приграничных округов. Но повторим, что уже с 19 июня они находились в состоянии повышенной боевой готовности № 2, а на Москву этот приказ не распространялся. Вождь вовремя предупредил командующего МВО. Поразительно, что уже вскоре и на внешней стороне границы по каналу системы секретной связи тоже прошло сообщение.
21 июня, в 13 часов 00 минут по берлинскому времени, в 15 часов – по московскому, германский генеральный штаб передал в войска сигнал «Дортмунд». Он означал, что «наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и можно приступать к открытому выполнению приказов». Только после этой команды реально заработал механизм, который должен был запустить в действие детонатор войны. Эту важную информацию перехватили и расшифровали англичане.
В этот же день, во втором часу после полудня, советский посол в Лондоне Иван Майский вместе с женой отправился за город, в Бовингтон. Уик-энд супруги должны были провести в доме бывшего премьер-министра Испании Хуана Негрина. На место они приехали в третьем часу дня, и когда посол уже намеревался переодеться в летний костюм, раздался телефонный звонок. Звонил Стаффорд Криппс, бывший посол в СССР. Он просил коллегу приехать в Лондон.
Иван Майский писал в воспоминаниях: «Час спустя я был уже в посольстве. Криппс вошел ко мне сильно взволнованный. «Вы помните, – начал он, – что я уже неоднократно предупреждал Советское правительство о близости германского нападения…
Так вот, у нас есть заслуживающие доверия сведения, что нападение состоится завтра или, в крайнем случае, 29 июня … Вы ведь знаете, что Гитлер всегда нападает по воскресеньям… Я хотел информировать вас об этом».
Обратим внимание, что англичане знали точное время нападения. В их распоряжении была система, способная расшифровывать сверхсекретные германские радиограммы. Однако они решили «подстраховаться» и не стали называть конкретную дату. Предупреждая – они не предупредили…
Шифровка Майского поступила в Москву около 17 часов. Сталин узнал о ней от Молотова. Итак, 22-го или 29-го? Но можно ли было вообще верить информации англичан, стремившихся втянуть Советский Союз в войну с Германией?
Сталин поверил. Сразу после получения сообщения из Лондона он предупредил о возможном нападении Тимошенко и Жукова. Что делали после этого предупреждения нарком обороны и начальник Генерального штаба, не известно.
Однако существуют свидетельства, что после этого Сталин переговорил с 1-м секретарем Московского областного комитета ВКП(б) А.С. Щербаковым и председателем исполкома Моссовета В.П. Прониным. Он приказал «задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город». Впоследствии Пронин вспоминал, что Сталин прямо заявил: «Возможно нападение немцев».
Примерно в это же время Сталин дал указание секретарю Поскребышеву вызвать к нему ряд руководителей и снова связался с командующим Московским военным округом. Около 7 часов вечера Поскребышев сказал управляющему делами СНК Чадаеву, что «хозяин… только что разговаривал с Тюленевым. Спрашивал у него, что сделано для приведения в готовность противовоздушной обороны».
Адмирал Кузнецов тоже пишет, что командующий МВО Тюленев рассказывал ему об этом разговоре [45] . Уже в 18.35 командующий первым корпусом ПВО московского округа генерал Д. Журавлев приказал вызвать половину частей своих войск из лагерей и поставить их на позиции.
Нарком иностранных дел Молотов появился в кабинете Вождя в половине седьмого вечера. Точнее, в 18.27. В 19.05 в кабинет Сталина вошли: нарком обороны Тимошенко, заместитель Председателя СНК Ворошилов, заместитель Председателя СНК и одновременно нарком внутренних дел Берия, 1-й заместитель Председателя СНК Вознесенский, секретарь ЦК Маленков, начальник мобилизационно-планового отдела при СНК Сафронов и заместитель начальника Главного разведывательного управления Кузнецов.
Имеется версия, что Сталин получил информацию о начале нападения также и из германского посольства. Из этой версии следует, что заместителю начальника немецкого отдела Разведуправления полковнику Константину Леонтьеву о времени нападении Германии якобы сообщил работник германского посольства в Москве Герхард Кегель.
Утверждается, что, готовясь к отъезду из Москвы, около 18 часов Кегель (являвшийся советским агентом под кличкой «Курт») вышел на последнюю встречу с Леонтьевым и якобы сообщил полковнику ГРУ: «Нападение начнется завтра…»
Подозрительная слабость этой версии в том, что она не может быть подтверждена документально. Во-первых, устное сообщение агента «к делу не пришьешь…». Во-вторых, немцы ни в коем случае не должны были допустить, чтобы о дате нападения преждевременно узнало их посольство в Москве. О дате начала войны не знал даже германский посол Шуленбург.
Тогда откуда о ней мог узнать рядовой работник посольства? Но если такая встреча действительно была, то агент мог сообщить только свои предположения – приблизительные даты, а никак не истинное время.
Точно не известно, о чем конкретно шел разговор у Сталина в присутствии наркома обороны, наркома НКВД, заместителя начальника ГРУ, начальника мобилизационно-планового отдела Комитета Обороны при СНК, четырех членов Совета Народных Комиссаров и секретаря ЦК.
Однако несомненно, что, подняв по тревоге войска противовоздушной обороны, Сталин сосредоточил темы совещания на вопросах войны. Он заслушал информацию, имевшуюся в ГРУ и у руководителя НКВД Берии, по вопросам оборонной промышленности и мобилизации.
Одним из итогов этого совещания стало постановление Политбюро от 21 июня, касавшееся завершения планов стратегического развертывания. В нем указывалось:
«I.1. Организовать Южный фронт в составе двух армий с местопребыванием военного совета в Виннице.
2. Командующим Южным фронтом назначить т. Тюленева, с оставлением за ним должности командующего МВО…
II. Ввиду откомандирования тов. Запорожца членом военного совета Южного фронта, назначить т. Мехлиса начальником политического управления Красной Армии…
III.1. Назначить командующим армиями второй линии т. Буденного.
2. Членом военного совета армии второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова…
IV. Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами , с выездом на место.
V. Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место…»
В это время, когда германский топор был уже занесен, разговор велся языком войны. Слово «война» уже прозвучало в кабинете Вождя, и, направляя своих генералов на фронты, Сталин признал, что она становилась реальным фактом.
Совещание закончилось в 20 часов 15 минут. Сталин отпустил Кузнецова, Сафронова и Вознесенского. Уже завершая совещание, он сказал Молотову: «Надо позвонить в германское посольство и пригласить Шуленбурга». Нарком иностранных дел снял трубку; встреча с германским послом была назначена на 21.30.
Локомотив войны уже набирал ход. И пока Молотов разговаривал с Шуленбургом, Тимошенко тоже вышел в приемную. Из секретариата Поскребышева он связывался с Наркоматом обороны, чтобы пригласить к Председателю Совнаркома Буденного и Жукова. Первый заместитель наркома обороны Буденный и начальник Генштаба Жуков прибыли в Кремль через тридцать минут. Вместе с ожидавшим их Тимошенко они вошли в кабинет Сталина в 20.50.
Итак, получив от англичан информацию о возможном нападении в пределах 22—29 июня, Сталин должен был уточнить дальнейший ход действий. Но что можно было сделать еще?
Он уже принял меры не только для отражения удара, а и для активного контрнаступления своих армий. В приграничных округах боевая готовность № 2 была объявлена еще 19 июня. Все ждали нападения. Все знали, что «вот-вот начнется война». Все, что было возможно осуществить руководству страны по подготовке к отражению агрессии, уже было сделано.