Кузнецов выполнил приказание Верховного главнокомандующего. К 8 часам утра 29 ноября прорвавшиеся немецкие части были отброшены за канал. Выделенная Сталиным из своего резерва 20-я армия под командованием генерал-лейтенанта Власова имела в своем составе две кадровые стрелковые дивизии, морскую стрелковую бригаду и две стрелковые бригады из Московской зоны обороны. Кроме того, к армии были приданы две танковые бригады, артполк, два гвардейских минометных дивизиона и бронепоезд.
Однако в момент сосредоточения 1-й ударной и 20-й армий немецкие войска нанесли удар им встык. Заняв Красную Поляну, немцы вышли к Савеловской железной дороге, нацелившись на переправу через канал Москва – Волга. Это обеспокоило Сталина.
«Ночью, – вспоминал К.К. Рокоссовский, – меня вызвал к ВЧ на моем КП в Крюково Верховный главнокомандующий. Он спросил, известно ли мне, что в районе Красной Поляны появились части противника, и какие принимаются меры, чтобы их не допустить в этот пункт. Сталин особенно подчеркнул, что из Красной Поляны фашисты могут начать обстрел столицы крупнокалиберной артиллерией».
Рокоссовский пишет, что после его доклада о принимаемых мерах Сталин «информировал меня, что Ставка распорядилась об усилении этого участка войсками Московской зоны обороны… С утра началось наступление. Наши части, поддержанные артиллерийским огнем и мощными залпами «катюш», атаковали врага, не давая ему возможности закрепиться… к исходу дня немцы с их танками были выбиты из Красной Поляны».
И все-таки пустить в действие армии резерв Сталина заставили не вынужденные обстоятельства. Не для этого практически с начала немецкого наступления он копил резервы. Он не думал ограничиться отражением удара врага на основных направлениях. В ходе непрерывавшейся битвы он готовил силы для стратегического наступления.
Это был хорошо обдуманный маневр: остановить наступление противника и, не давая ему передышки, отбросить его силы с занятых позиций. Для осуществления этого плана на южном фланге обороны, в районе Рязани, позади Брянского и Западного фронтов дислоцировались 1-я ударная, 26-я и 61-я армии. По его приказу они были готовы вступить в действие в любой момент.
Еще одна резервная – 10-я армия под командованием генерала Ф.М. Голикова в составе девяти вновь сформированных и хорошо обученных дивизий располагалась в районе Тулы. Личный состав дивизий был призван из запаса. Дополнительно в 10-ю армию были еще включены вышедшие из окружения 239-я стрелковая и 41-я кавалерийская дивизии.
Замысел Сталина стал вырисовываться, когда 27 ноября части Калининского фронта Конева, ударив в стык немецких армий, перешли к активным действиям против 9-й армии Штрауса. В этот же день кавалерийский корпус П.А. Белова вместе со 112-й танковой дивизией и другими соединениями нанес Гудериану контрудар на Каширском направлении и отбросил его на 15 километров от Москвы.
Чаша весов, на которую Сталин и Гитлер относили свои военные ресурсы, стала неумолимо склоняться на сторону Красной Армии. Это отчетливо понял фельдмаршал фон Бок, и когда Гудериан попросил у него разрешения прекратить наступление, то 28-го числа он получил согласие. Однако 30 ноября фельдмаршалу позвонил начальник оперативного отдела генштаба Хойзингер.
Он спросил: «Фюрер хочет знать, когда можно будет объявить об окружении Москвы?» Не вступая с ним в объяснения, Бок попросил к телефону Браухича. Во время разговора с главнокомандующим сухопутными силами Бок признался: «Положение критическое. Я бросаю в бой все, что у меня есть, но у меня нет войск, чтобы окружить Москву. Противник понял наш замысел, и он сосредоточивает свежие силы севернее и южнее Москвы. Моя единственная надежда – продолжать фронтальное наступление. Но если это делать, то возникает опасность изнурительной схватки – такой, какая была под Верденом 25 лет назад. У меня нет желания принимать участие в такой битве. Я заявляю, что силы группы армий «Центр» подошли к концу».
Между немецкими командующими состоялся нервный диалог. Они не договаривали до конца, не произнесли слово «поражение», и разговор соскальзывал на второстепенные вопросы:
« Браухич : Фюрер уверен, что русские находятся на грани краха. Он ожидает от вас точного доклада, когда этот крах станет реальностью?
Бок : Командование сухопутных войск неправильно оценивает обстановку. Я десять раз докладывал за последние дни, что у группы войск нет сил для того, чтобы добиться успеха.
Браухич : Но за исход операции отвечаете вы!
Бок : У меня нет зимнего обмундирования!
Браухич : Ничего подобного, обмундирование было выделено!
Бок : Я заверяю вас, что оно не получено… ОКХ и фюрер неправильно оценили обстановку. Тот факт, что оно не получено, является для меня лучшим подтверждением тому, что ставка не знает настоящего положения… я повторяю, г-н фельдмаршал, что произошел огромный просчет. Командование сухопутных сил и сам фюрер, к сожалению, переоценили наши силы… Прошу доложить фюреру, что группа не может достигнуть намеченных рубежей. У меня нет сил».
Да, операция «Тайфун» потерпела крах, но Бок не совсем верно формулирует случившееся. Немецкое командование не столько переоценило свои силы – оно недооценило предусмотрительности и последовательности действий Сталина, решительно перечеркнувшего планы Гитлера и германского Генерального штаба. В отличие от Гитлера именно советский Верховный главнокомандующий сумел мобилизовать необходимые силы и средства, то, чего не хватило для наступления войскам Вермахта.
Обдумав этот вывод, но и теперь не решаясь его развить до логического завершения, 1 декабря Бок телеграфировал Браухичу: «Мысль о том, что фронт противника развалится, оказалась обманчивой, и это подтвердилось в последние 14 дней… даже если случится невероятное и мы сможем продвигаться вперед, то у меня нет минимальных сил, с которыми можно было бы окружить Москву…»
Заявления Бока не произвели впечатления на Гальдера. В германском генералитете еще не осознали, что же произошло в действительности. Даже прекратив наступление, немецкий генеральный штаб сухопутных сил 4 декабря расценивал ситуацию весьма оптимистично, констатируя, что противник «истек кровью и не способен к контратаке».
Руководство Вермахта сделало оптимистический вывод: «следует считать, что у противника в настоящее время нет значительного числа сформированных соединений». Один из офицеров штаба, Клюге, позже пояснял: «Все мы тогда думали, что теперь нам предстоит спокойная зимняя спячка».
Но впасть в спячку немецкие армии не успели. Решение о срочном создании в стране стратегических резервов Сталин принял еще в дни начала битвы за Москву. Он планировал сформировать в тылу десять резервных армий в качестве стратегического резерва Ставки. Кроме того, он приказал сформировать несколько отдельных дивизий, специальных частей и маршевых пополнений для усиления войск фронтов и восполнения текущей убыли. Уже в период немецкого наступлением на Москву, в дни, когда, по выражению Василевского, «пружина сжалась до отказа», Сталин думал о «большом контрнаступлении».
Василевский свидетельствует: «Сама идея контрнаступления под Москвой возникла в Ставке Верховного главнокомандующего еще в начале ноября, после того как первая попытка противника прорваться к столице была сорвана. Но от нее пришлось отказаться вследствие нового фашистского натиска, для отражения которого потребовались имевшиеся у нас резервы».
Приняв на себя руководство армией, Сталин быстро усвоил правила и законы большой стратегии. Его великолепная память, умение мгновенно и почти безошибочно оценить ситуацию и сам жизненный опыт позволили ему стать действительно стратегом современной войны, и это блестяще подтвердилось в дальнейшем ее течении. Он и раньше рассчитывал свои действия с тщательностью шахматиста, продумывавшего партию на много ходов вперед. Война заставила его шагнуть на новую ступень интеллектуального мышления – в стадию непредвиденного, когда наступило время импровизаций, требующих мгновенных безотлагательных решений.
Оценку полководческой деятельности Сталина нельзя ограничивать только чисто военными операциями. Трудовой тыл не случайно называли вторым фронтом, и организация его, осуществленная под руководством Сталина в военных условиях, тоже была блестящей стратегической операцией. Современник Сталина отмечал: «Сумели провести переброску всех производительных сил с запада на восток, не успевали разгрузить – уже начинали делать (вооружение)… Нет, это очень, очень сложная фигура, там было и величие, и знание».
Вместе с тем именно Сталин как никто глубоко понимал, что ресурсы страны не безграничны. Поэтому он экономно и бережно относился к накопленным резервам. Генерал П.А. Артемьев вспоминает, что на одном из совещаний в присутствии членов ГКО и маршала Шапошникова Сталин, говоря о резервах, накапливаемых в Московской зоне обороны, подчеркнул: «эти силы нужны нам для «прыжка вперед», и использовать их в оборонительных боях нецелесообразно».
Вместе с тем именно Сталин как никто глубоко понимал, что ресурсы страны не безграничны. Поэтому он экономно и бережно относился к накопленным резервам. Генерал П.А. Артемьев вспоминает, что на одном из совещаний в присутствии членов ГКО и маршала Шапошникова Сталин, говоря о резервах, накапливаемых в Московской зоне обороны, подчеркнул: «эти силы нужны нам для «прыжка вперед», и использовать их в оборонительных боях нецелесообразно».
В состоянии продолжавшейся эвакуации предприятий в глубь страны и непрекращавшегося давления противника на столицу он сумел собрать и подготовить силы для коренного изменения всей стратегической обстановки на театре военных действий. Он остановил армии захватчиков. Он учитывал и то, что, растянув свои коммуникации, оторвавшись от основных своих баз и истощая ресурсы, рано или поздно гитлеровская армия обречена на поражение.
И такое время, когда Сталин мог использовать образовавшийся перевес в силах для решительного перелома ситуации, наступило. «Создание же мощных стратегических резервов, – пишет Василевский, – по существу, и являлось уже началом подготовки к переходу в контрнаступление». Уже в ноябре 1941 года Сталин дал Генштабу указание о подтягивании четырех, правда, далеко еще не готовых резервных армий.
Василевский признавался: «Сейчас я часто укоряю себя, что в те дни, уступая потребностям дня, не раз просил разрешения ввести те или иные части в бой. Однако Верховный главнокомандующий проявил исключительную выдержку, сохраняя резервы для будущей операции».
В отличие от своих генералов и маршалов Сталин не мог рассчитывать на чью-то помощь. Нужно было проявить величайшую энергию, твердость духа и волю, чтобы преодолеть неисчислимые трудности, стоящие на пути ведения войны. Все необходимое: резервные армии и их оснащение, танки и самолеты, орудия и боеприпасы – не могло появиться из воздуха.
Кстати, этого не осознал Жуков. Н.Д. Яковлев вспоминал, что однажды в момент битвы под Москвой командующий фронтом прислал резкую телеграмму, в которой обвинял его, начальника Главного артиллерийского управления, в «мизерном обеспечении 82-мм и 120-мм минометов минами». Сталин вызвал Яковлева и спросил, знаком ли он с телеграммой Жукова.
«Я, – пишет маршал артиллерии Яковлев,– ответил утвердительно, и случилось непредвиденное. Верховный вдруг взял со стола телеграмму и… разорвал ее. Немного помедлив, он сказал, что комфронта Жуков просто не понимает обстановку, сложившуюся с боеприпасами. А она сложная. Ноябрь – самый низкий месяц по производству… Сейчас же нужно ожидать повышения поставок, а не заниматься беспредметными упреками».
Работавший в то время в Генштабе генерал армии С.М. Штеменко тоже позже отмечал, что военные не понимали «бережливости» Верховным главнокомандующим стратегических резервов, поступавших в тяжелейшие дни обороны столицы. «Тогда мы считали, – пишет Штеменко, – что Сталин допускает ошибку. В декабре месяце, когда немецкие войска были обескровлены, Сталин ввел их в действие. Немец от Москвы был отброшен. Только тогда мы поняли, насколько Сталин велик не только в стратегии, но и в тактике ».
Скажем больше, величие Сталина состоит уже в том, что ни среди военных, ни среди людей иных профессий не было человека, который мог бы выполнить ту тяжелую миссию, которую в годы войны осуществил он. Такого человека не было во всем мире. Об этом говорят итоги войны.
Член ГКО Каганович свидетельствовал: «Вся стратегия Генерального штаба: отступление, оборона, наступление – подсказывалась Сталиным. Он был готов к большим массовым действиям стратегического масштаба». Благодаря своим знаниям и природному уму, поразительной памяти и другим большим способностям Сталин профессионально решал вопросы стратегических операций и как Верховный главнокомандующий, и как председатель Ставки, и как глава государства».
Это не значит, что он не овладел вопросами военной тактики, но вплотную ими занимались военачальники полевого ранга. Конечно, к началу войны у Сталина было меньше военного опыта, чем к ее завершению, но это же можно сказать в отношении любого полководца.
Очевидно, что как ни талантливы были маршалы Ней и Мюрат у Наполеона, Багратион у Кутузова, вся ответственность лежала на плечах высших военачальников. Так и у Сталина – плеяда маршалов – Шапошников, Василевский, Рокоссовский, Жуков, Конев и многие другие – была лишь исполнителями. Любого из них можно было заменить. Незаменим был сам Сталин.
В Московской битве в решениях Сталина объединялись в одно правильная оценка состояния германских войск и активные действия, «которые усугубляли этот развал и не давали ни Боку, ни другим многоопытным фельдмаршалам Вермахта возможности маневра или передышки. К этим двум элементам будущего успеха прибавлялся еще один: неожиданность подготавливаемого удара для противника».
Еще перед началом немецкого наступления он понимал, что мало остановить врага на подступах к столице. Победа станет убедительной лишь тогда, когда противник потерпит разгром. Разговаривая с Жуковым 29 ноября, Сталин сообщил, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления под Москвой. Он спросил: «Чем еще помочь фронту, кроме того, что уже дано?» – и предупредил, что 5 декабря Калининский фронт переходит к наступлению, а 6 декабря в районе Ельца должна начать действия оперативная группа правого крыла Юго-Западного фронта.
Наличие у Сталина резервов стало для руководства германской армии полной неожиданностью. В совершенно секретной разведывательной сводке немецкого генштаба 1693/41 отмечалось: «Боевая численность советских соединений сейчас слаба. Оснащение тяжелыми орудиями – недостаточно. В последнее время вновь сформированные соединения появляются реже; чаще переброска отдельных воинских частей со спокойных участков фронта на ближайшие кризисные участки. Судя по этому, сколько-нибудь значительные сформированные соединения в настоящее время отсутствуют в резерве. Ввиду того, что с Дальнего Востока на Западный фронт уже переброшены 23 стрелковых, 1 кавалерийское и 10 танковых соединений, ожидать прибытия частей с Дальнего Востока в ближайшее время не приходится…»
Сталин не позволил противнику проникнуть в его планы. Осторожность и «бережливость», проявленные им, обманули германское командование и заставили сделать неправильный вывод, что зимой ведение боевых действий со стороны советских войск «надо ожидать лишь в ограниченном масштабе».
Именно в период напряженной ситуации под Москвой, когда положение на фронте было далеко не определенным, 3—4 декабря в Москве состоялись советско-польские переговоры. С советской стороны в них участвовали Молотов и Сталин, противоположную представляли премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне В. Сикорский и посол Польши в СССР С. Кот. Рассматриваемые вопросы касались и восточных границ Польши, к чему поляки относились болезненно.
Генерал Сикорский прибыл в Москву со скептическим настроением. Немцы находились вблизи советской столицы, и это не могло не сказаться на поведении поляков во время переговоров. Сталин это прекрасно понимал. Впрочем, на приеме 4 декабря он уже знал, что на следующий день Красная Армия нанесет решающий удар по противнику.
Как государственный деятель и блестящий дипломат, остро осознававший глубоко ущемленную национальную гордость поляков, утративших уже накануне войны суверенитет, Сталин решил сразу продемонстрировать свое понимание противоречивого исторического опыта.
«Так сложилось, – сказал он, – что наши народы с незапамятных времен соседствовали и враждовали. Несколько раз в истории поляки приходили в Москву и уничтожали ее, несколько раз русские приходили в Польшу и жгли города, а потом захватили всю страну. Так дальше продолжаться не может! Довольно драки! – Очевидец пишет, что «восторг охватил присутствующих…»
Момент, которого долго и терпеливо ждал Сталин, настал. Еще днем 4 декабря, после очередного доклада в Кремле, Василевский получил указание у Сталина: «в ночь на 5 декабря отправиться в штаб Калининского фронта, чтобы лично передать командующему фронтом директиву на переход в контрнаступление и разъяснить ему все требования по ней».
Другим распоряжением Верховного генерал-лейтенанту стало указание – вечером в парадной форме и при всех орденах быть у него для участия в приеме председателя совета министров Польской Республики.
Разгром немецких войск под Москвой начался 5 декабря, с удара севернее Москвы Калининского фронта под командованием Конева по армиям «Центр». Советское наступление стало очевидной победой Сталина, и это осознали во всем мире.
Французский историк генерал А. Гийом оценил зимнюю компанию 1941/ 42 года как «первый реванш» стран, воевавших против Германии. Впервые с начала Второй мировой войны германские войска потерпели убедительное стратегическое поражение. В результате наступления всех фронтов группа Бока была отброшена на 120—300 километров. Подвергнувшийся мощным и направленным ударам немецкий фронт стал ломаться и отступил. Более того, на некоторых его участках началось паническое бегство.