Московская битва изменила весь дальнейший ход войны, заставив Гитлера пересмотреть свои планы. Он отказался от идеи захвата советской столицы, но прежде всего – поражение под Москвой потрясло немецких солдат и офицеров, почти дошедших до ее стен.
Бывший командир 47-го танкового корпуса генерал-лейтенант Рудольф Бамлер свидетельствует: «Мы находились восточнее Тулы, в Епифании… Советское наступление было для нас совершенно внезапным… Наутро ударили советские дивизии, у которых хотя было мало артиллерии, но имелось большое количество автоматического оружия… Я вспоминаю такие картины: пехотинцы бредут по заснеженным полям, не желая залезать в окопы и бросая оружие. Даже некоторые офицеры бежали с передовой, крича, что продолжать бой не имеет смысла…
Так было в 53-м армейском корпусе, командование которого совершенно растерялось. Командир корпуса и начальник штаба заявили по телефону: «Сопротивление бесполезно, мы уходим домой!» Отступление от Москвы произвело на всех ужасающее впечатление… Я, как сейчас, вижу длинные колонны безоружных, оборванных солдат, бредущих по заснеженной пустыне… Я утверждаю, что отступление 1941 – 1942 годов было исходным пунктом большого военного кризиса, от которого немецкая армия ни материально, ни морально так и не смогла оправиться».
На противоположной, «северной» стороне немецкой группы в журнале 3-й танковой армии записывали: «Можно видеть, как бредут порознь солдаты, тащатся то за санями, то за коровами… Солдаты производят отчаянное впечатление… Никто не успевает принимать защитные меры против многочисленных воздушных атак противника. Просто невозможно придумать, как удержать фронт. Даже такие превосходные соединения, как 1-я и 7-я танковые дивизии, находятся под угрозой развала…»
От полного разгрома еще в 1941 году германскую армию спас Гитлер. 16 декабря он вынужден был отдать известный «стоп-приказ», требовавший фанатического упорства при «обороне занимаемых позиций». «Его фанатичный приказ, – пишет генерал Гюнтер Блюмментрит, – обязывающий войска стойко драться на каждой позиции и в самых неблагоприятных условиях, был, безусловно, правильным… Дивизии не разрешалось отступать больше чем на 5—10 километров за одну ночь».
Но как бы ни было существенно значение Московской битвы, нельзя упускать из внимания, что Сталин в 1941 году не ограничился этой кампанией. Еще в ноябре на северном участке Волховского фронта под Ленинградом была проведена наступательная операция, закончившаяся освобождением Тихвина.
Одновременно войска Южного фронта 17 ноября нанесли фланговый удар по армии Рунштедта и 29 ноября освободили Ростов. Эти действия Красной Армии отвлекали силы Вермахта от Москвы. «Так или иначе, – отмечает Л. Безыменский, – южный фланг немецкого фронта зашатался, и генерал Гудериан получил основание впоследствии писать: « Все несчастья начались с Ростова ».
Удары советских фронтов протрясли Гитлера. То было не только военное, но и политическое поражение. Перестав адекватно оценивать ситуацию, он решился на отчаянный шаг. Чтобы поддержать свое пошатнувшееся реноме победителя, 11 декабря он объявил войну Соединенным Штатам Америки. Жуков пишет, что, «узнав об этом, И.В. Сталин рассмеялся: «Интересно, какими силами и средствами гитлеровская Германия собирается воевать с США? Для такой войны она не имеет ни авиации дальнего действия, ни соответствующих морских сил».
Сталин не мог не смеяться. Опрометчивый шаг главы Рейха отозвался для агрессора неприятными последствиями: теперь из страны, соблюдавшей нейтралитет, Америка автоматически превращалась в союзника СССР.
И все-таки «польский вопрос» был мучительной мозолью не только самих поляков. Министр иностранных дел Великобритании Иден приехал в Москву через Мурманск поздним вечером 15 декабря. Переговоры начались на следующий день. Англию на них представляли Иден и Кадоган, в составе делегации были Криппс и генерал Ней. С советской стороны в переговорах участвовали Сталин, Молотов и приехавший с англичанами советский посол в Великобритании Иван Майский.
В ходе начавшихся переговоров обсуждались вопросы положения СССР и о заключении двух договоров: о союзе и взаимопомощи во время войны и политического – о послевоенном сотрудничестве. Уже на втором заседании Сталин достал из кармана лист бумаги и спросил, обращаясь к Идену:
«Полагаю, вы не будете возражать, если к нашему соглашению о послевоенном переустройстве мы приложим небольшой протокол» [75] .
Особенностью этого документа являлось то, что он предусматривал признание границ 1941 года – с включением в состав СССР Эстонии, Латвии, Литвы, Западных Украины и Белоруссии.
«Я не могу этого сделать, – уклонился от прямого ответа Иден, – не посоветовавшись с премьер-министром и американцами. Мы сможем дать ответ, когда я вернусь в Лондон. – Одновременно он сослался на Черчилля, заявившего ранее, что никакие территориальные изменения, происшедшие в ходе этой войны, не будут признаны британским правительством. – Возможно, – сказал министр, – что как раз это конкретное изменение будет приемлемо, но я должен сперва проконсультироваться с моим правительством…
Не скрывая иронии, Сталин спросил:
– Действительно ли необходимо, чтобы вопрос о Прибалтийских государствах был обусловлен решением британского правительства? – И уже утверждающе добавил: – Мы ведем сейчас самую тяжелую войну и теряем сотни тысяч людей, защищая общее дело с Великобританией, которая является нашим союзником, и я полагаю, что такой вопрос следует рассматривать как аксиому и тут не требуется никакого решения.
– Вы имеете в виду, – откровенно удивился Иден, – будущее Прибалтийских государств после окончания войны?
– Да, – подтвердил Сталин.
Британский министр не удержался от колкости и напомнил:
– Ведь сейчас Гитлер стоит под Москвой и до Берлина далеко…
– Ничего, – парировал Сталин, – русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз…»
На третьем заседании, состоявшемся 18 декабря, дискуссия продолжилась, но англичане не продемонстрировали сдвига по рассматриваемым вопросам. Сталин в свою очередь заявил, что без дополнительного протокола договоры не могут быть подписаны. Переговоры зашли в тупик, и было решено опубликовать о визите Идена такое коммюнике, которое не обнажало бы наличие возникших разногласий перед Гитлером и Муссолини.
20 декабря Сталин устроил в Кремлевском дворце в честь Идена большой обед. Кроме членов делегаций на нем присутствовали члены Политбюро, наркомы, генералы. Иден остался доволен обстановкой вечера и высказал мнение, что проявившиеся во время переговоров разногласия не испортят дружескую атмосферу между двумя странами.
Сталин не ограничился утверждением, что русские будут в Берлине. Идену предложили совершить поездку по Подмосковью. Прогулка произвела на британцев ошеломляющее впечатление. По сторонам дороги, вдоль которой двигался дипломатический кортеж, взору гостей предстали останки разбитой немецкой техники: танки, орудия, автомобили всех европейских марок и типов и тысячи еще не убранных трупов, вмерзших в снега подмосковных полей. На обратном пути потрясенный Иден сказал Майскому:
«Теперь я собственными глазами видел, как немецкая армия может терпеть поражения, отступать и бежать…»
Остановив натиск немецких войск, Сталин не был намерен ограничиться достигнутым. Уже в декабре эвакуированные заводы стали наращивать выпуск военной продукции. Примерно в начале января, вспоминал конструктор Грабин, в Кремль были доставлены для сравнения пушки ЗИС-3 и Ф-22. На просмотр на улицу вышли работники наркомата, генералы, члены ГКО. Все, кроме Сталина, были одеты тепло. «Он, – пишет Грабин, – вышел в фуражке, шинели и ботинках. А день был на редкость морозный. Меня беспокоило: в трескучий мороз невозможно в такой легкой одежде ознакомиться с новой пушкой».
Однако осмотр длился несколько часов. И за это время все ознакомились не только с механизмами, но и с конструктивными деталями. В заключение осмотра Сталин сказал:
«Эта пушка – шедевр в проектировании артиллерийских систем. Почему вы раньше не дали такую прекрасную пушку?
– Мы еще не были подготовлены, чтобы так решать конструктивные вопросы, – ответил Грабин».
5 января 1942 года состоялось совещание Ставки, на котором Шапошников доложил о положении на фронтах. Подводя итог, Сталин подчеркнул: «Немцы в растерянности от поражения под Москвой. Они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку».
Продолжая прохаживаться вдоль кабинета, Верховный главнокомандующий обобщил свою мысль:
Продолжая прохаживаться вдоль кабинета, Верховный главнокомандующий обобщил свою мысль:
«Наша задача состоит в том, чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны… – На словах «до весны» он сделал акцент, несколько задержался и разъяснил: – Когда у нас будут новые резервы, а у немцев не будет больше резервов…»
Замысел Верховного главнокомандующего состоял в том, чтобы, осуществив двухсторонний охват, советские войска уничтожили главные силы противника в районе Ржева, Вязьмы и Смоленска. Операция предусматривала разгром группы армий «Центр» силами Северо-Западного, Калининского и Западного фронтов.
Одновременно Ленинградский и Волховский фронты при поддержке правого крыла Северо-Западного фронта должны были разгромить группу «Север», а войска Юго-Западного и Южного фронтов – разбить группу «Юг» и освободить Донбасс. На Кавказский фронт и Черноморский флот возлагалась задача освобождения Крыма.
Уже после войны, во время допроса в июле 1945 года в Бад-Монлорфе, фельдмаршал Кейтель дал следующую оценку этим действиям Сталина: «Русское наступление оказалось полностью неожиданным. Мы грубо просчитались при оценке резервов Красной Армии…»
Говоря иными словами, руководство Вермахта не осознало возможностей и организаторских способностей советского Верховного главнокомандующего. Урок, который Сталин преподнес противнику, не прошел бесследно. Генерал-полковник Йодль говорил своим сотрудникам в конце войны, что «даже Гитлер с весны 1942 года знал: войны нам не выиграть… после зимней катастрофы 1941—1942 годов достичь победы было невозможно».
Впрочем, протрезвление наступило значительно раньше. Собираясь на очередной доклад к Гитлеру, Франц Гальдер 21 апреля 1942 года записал в дневнике:
«Потери в зимних боях: а) в личном составе (1 ноября 1941 – 1 апреля 1942 года): 900 000 – потери, включая больных, 450 000 – пополнение… Сильное истощение экономики;
б) в материальной части (1 октября 1941 – 15 марта 1942): 74 183 автомобиля, 2340 танков и бронемашин – потери; 7441 автомобиль (10%), 1847 танков и бронемашин (80%) – поступление».
Конечно, Сталин не мог знать об этих угнетавших начальника генерального штаба сухопутных войск Вермахта цифрах, вписанных им аккуратно в свой дневник. Но и не заглядывая через плечо германского стратега, он прекрасно понимал, что победителем будет тот, чья экономика окажется более прочной.
Часто Сталин сам звонил на оборонные заводы. Он знал их возможности. Ежедневно ему на стол клали сводку суточной сдачи самолетов, танков, орудий и других видов вооружения. Поэтому порой он не требовал, а просто просил увеличить суточный выпуск двигателей «хотя бы на один мотор».
В первой половине января 1942 года он позвонил на один из авиационных сибирских заводов, где в тот момент находился Яковлев. Он сообщил, что Государственный Комитет Обороны решил полностью перевести завод на выпуск «яков», а производство истребителей ЛаГГ-3 передать другому предприятию.
«Яки» и «лагги», близки по своим летным качествам, но летчикам больше нравятся «яки», – сказал он. – «Яки» более маневренны и не страдают некоторыми дефектами, обнаруженными на фронте у самолета ЛаГГ-3».
Своеобразным подтверждением правильности такого решения стало то, что 10 марта с фронта поступила телеграмма. В ней сообщалось, что семь летчиков на истребителях Як-1 выиграли воздушное сражение в бою с против 25 самолетов противника. В начале февраля Сталин поставил вопрос о возврате к выпуску двухместного варианта штурмовика Ил-2.
«А ведь вы были правы, – сказал он приглашенному конструктору Ильюшину. – Вы сделали двухместный штурмовик, а мы, не разобравшись как следует, по настоянию некоторых легкомысленных советчиков заставили переделать его в одноместный. …Нужно немедленно вернуться к двухместной машине».
Примерно в это же время были рассекречены фамилии конструкторов самолетов. Советские газеты стали называть их по именам создателей: «Ильюшин-2», «Петляков-8», «Яковлев-1» и т. д. Выпуск боевых машин и вооружения постоянно увеличивался.
И если Гальдер со скаредностью «скупого рыцаря» пересчитывал свои ограниченные силы, то Генштаб Красной Армии мог строить более весомые планы. К весне 1942 года советские вооруженные силы насчитывали более 400 дивизий, почти 11 миллионов человек, свыше 10 тыс. танков и более 11 тыс. самолетов.
Только за вторую половину 1941 года советская промышленность изготовила 4500 танков. Из них 1885 машин Т-34, около 1700 танков Т-40 и Т-60. В течение 1942 года было построено 24 500 (!) танков. В их числе 12 500 танков Т-34 и около 5000 – Т-60 и Т-70.
Наряду с «тридцатьчетверками» эти «маленькие», но выносливые машины стали «основными боевыми танками Красной Армии» [76] .
Однако армия еще не научилась эффективно использовать предоставляемую в ее распоряжение боевую технику. Более того, войска порой небрежно «теряли» ее. И это зависело не только от опыта командиров. Сталин ясно видел и понимал, что трудному практическому искусству побеждать на войне необходимо учиться всем.
В одном из приказов он писал: «Задача Красной Армии, ее бойцов, ее пулеметчиков, ее танкистов, ее летчиков, ее кавалеристов состоит в том, чтобы учиться военному делу, учиться настойчиво, изучать в совершенстве свое оружие, стать мастерами своего дела и научиться, таким образом, бить врага наверняка. Только так можно научиться искусству побеждать врага».
Призывая армию «учиться», он учился и сам. Василевский отмечает: «Сталин, как человек глубокого ума, естественно, не мог не осознавать своих просчетов и недостатков и не делать выводов для себя… И вот для всех нас постепенно становится заметным, как он стал все более глубоко мыслить категориями современной войны, исключительно квалифицированно решать вопросы военного искусства».
Находившийся рядом со Сталиным в самый ответственный момент войны, Василевский знал, о чем говорит. В беседе с писателем Симоновым маршал отмечал: «…О Сталине как о военном руководителе в годы войны необходимо написать правду. Он не был военным человеком, но он обладал гениальным умом . Он умел глубоко проникать в сущность дела и подсказывать военное решение в самых острых ситуациях».
Глава 7 Полководец
Возглавив Красную Армию, Сталин взял в руки не только абсолютную власть в управлении всей страной, ее фронтом и тылом, он принял на себя тяжелейший груз личной ответственности за судьбу народа и армии, за исход войны. Отдав все силы и волю, весь свой талант великому делу спасения Отечества, защиты его чести, свободы и независимости, одновременно он возложил на свои плечи бремя ответственности за судьбу всего человечества, противостоящего расползавшейся угрозе планетарного господства фашизма.
Видный французский ученый, писатель и общественный деятель Роже Гароди пишет: «…когда Сталин говорил в 1931 году: «Если мы не будем производить 10 миллионов стали в год, то меньше чем за 10 лет нас раздавят», он был прав. Десять лет, то есть 1941 год. Если бы он тогда не совершил то невероятное усилие, которое действительно с человеческой точки зрения стоило дорого, мы бы сейчас жили в эпоху Освенцима… если Европа свободна сегодня, так это благодаря Сталинграду».
Деятельность Сталина в этот период была огромна не только по масштабам круга сложнейших проблем, включавших военные, экономические, политические, идеологические, социальные и дипломатические. Она была грандиозна исторически, поскольку со времен начала существования цивилизации – никогда прежде и никогда после – подобная ответственность не ложилась ни на одну историческую личность.
Современники достойно оценили таланты и одаренность Сталина. Участник переговоров о военном сотрудничестве британский фельдмаршал Б. Монтгомери пишет: «Сталин… обладал поразительным стратегическим чутьем, и я не помню, чтобы он сделал хоть один ложный шаг в наших переговорах по стратегическим вопросам».
Министр иностранных дел Великобритании Э. Иден в мемуарах, опубликованных в 1962 году, вспоминает: «Сталин изначально произвел на меня впечатление своим дарованием, и мое мнение не изменилось. Его личность говорила сама за себя, и ее оценка не требовала преувеличений. Ему были присущи хорошие манеры, видимо, грузинского происхождения. Я… уважаю его ум и даже отношусь к нему с симпатией, истоки которой так и не смог себе до конца объяснить. Вероятно, это было следствием прагматизма Сталина… я не знал человека, который так владел собой на совещаниях. Сталин был прекрасно осведомлен по всем его касающимся вопросам, предусмотрителен и оперативен… за всем этим, без сомнения, стояла сила».