В его деятельности не было трафаретности, закомплексованности, спешки и суеты. Планы намечаемых компаний и операций могли меняться в зависимости от внешних обстоятельств. И тогда, отмечает Мерецков, он «снова вызывал командующего фронтом в Москву, узнав о частичных изменениях в намечаемой операции… Сталин предпочитал общаться с людьми, когда это было возможно, лично.
Мне представляется, что делал он это по трем причинам. Во-первых, в ходе личной беседы можно лучше познакомиться с делом. Во-вторых, Сталин любил проверять людей и составлял себе мнение о них из таких встреч. В-третьих, Сталин, когда он хотел этого, умел учиться у других.
Думаю, что командующие фронтами, сотрудники Ставки, Генштаба и другие военные работники многому научили Верховного главнокомандующего с точки зрения проблем современной войны. Соответственно очень многому научились у него и они, особенно в вопросах общегосударственных, экономических и политических. Относится это и ко мне. Я считаю, что каждая поездка в Ставку чем-то обогащала, а каждое очередное свидание с руководителями партии и государства расширяло мой кругозор и было для меня поучительным и полезным».
И все-таки, не оспаривая выводы Мерецкова, очевидно, что Сталин использовал встречи и обсуждения как своеобразный «мозговой штурм», позволявший найти оптимальное решение с учетом мнения, опыта, знаний, информированности множества специалистов-профессионалов. Во взаимосвязи с разнообразием подходов, точек зрения и оригинальности мышления.
Василевский пишет, что «в результате всестороннего обсуждения принималось решение и утверждался план его проведения, обрабатывались соответствующие директивы фронтам и назначался день встречи в Ставке с командующими, привлекаемыми к реализации намеченных операций. На этой встрече происходило окончательное уточнение плана, устанавливались сроки проведения операций, подписывалась директива Ставки, отправляемая фронтам».
Подобный стиль работы Сталин применял и в руководстве Государственным Комитетом Обороны. «Официальных заседаний ГКО, – пишет Микоян, – Сталин не собирал. Вопросы обычно решались оперативно, по мере возникновения, узким составом Политбюро. В полном составе заседания бывали крайне редко… Собирались поздно вечером или ночью и редко во второй половине дня, как правило, без предварительной рассылки повестки заседания… По одну сторону от него (Сталина), ближе к стене садились: я, Маленков и Вознесенский; напротив нас – Молотов, Ворошилов и остальные члены Политбюро. У другого конца стены находились все те, кто вызывался для докладов».
Возглавлявший Главное управление тыла Вооруженных Сил СССР генерал армии А.В. Хрулев рассказывал историку Куманеву: «Вы, возможно, представляете это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку обсуждать и т.д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу вызывал: это Хрулева касается, давайте сюда Хрулева; это Яковлева касается, давайте сюда Яковлева… И всем давал задания…
В течение дня принимались десятки решений. Причем не было так, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина. Жизнь во всем государственном и военном аппарате была сложная, так что никто не уходил из помещения. Никто не декларировал, что должно быть так, – так сложилось».
Распорядок работы Сталина был круглосуточным и определялся регламентом самого Сталина, работавшего, как правило, в вечернее и ночное время по 12—16 часов в сутки. «Он приезжает, – рассказывает Хрулев, – допустим, в 4 часа дня к себе в кабинет в Кремль и начинает вызывать. У него есть список, кого он вызывает. Раз он приехал, то сразу все члены Государственного Комитета врываются к нему. Заранее он их не собирал. Он приезжал, – и тогда Поскребышев начинал всех обзванивать».
Взвалив на свои плечи огромную ношу, Сталин не щадил ни себя, ни других. Вместе с тем Хрулев отмечает: «И в Ставке, и в ГКО никакого бюрократизма не было. Это были исключительно оперативные органы… На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников. Правда, позднее Сталин дал указание управделами СНК Я.Е. Чадаеву кое-что записывать и стал приглашать его на заседания».
Начальник Главного артиллерийского управления РККА маршал артиллерии Н.Д. Яковлев пишет об атмосфере своеобразной деловой «демократии», царившей вокруг Сталина: «…когда Сталин обращался к сидящему (я говорю о нас, военных, бывавших в Ставке), то вставать не следовало. Верховный еще очень не любил, когда говоривший не смотрел ему в глаза. Сам он говорил глуховато, а по телефону тихо…
Работу в Ставке отличала простота, большая интеллигентность. Никаких показных речей, повышенного тона, все разговоры – вполголоса. Помнится, когда И.В. Сталину было присвоено звание Маршала Советского Союза, его по-прежнему следовало именовать «товарищ Сталин». Он не любил, чтобы перед ним вытягивались в струнку, не терпел строевых подходов и отходов».
Сталин проявлял чрезвычайную гибкость в случае возникновения дискуссии при обсуждении важных вопросов, не довольствовался поверхностными результатами и поспешными решениями. «Если на заседании ГКО, – пишет Жуков, – к единому мнению не приходили, тут же создавалась комиссия из представителей крайних сторон, которой поручалось доложить согласованные предложения».
Д.Ф. Устинов, во время войны нарком вооружения, отмечает: «При всей своей властности, суровости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений… он не упреждал присутствующих своим замечанием, оценкой, решением. Зная вес своего слова, Сталин старался до поры не обнаруживать отношения к обсуждаемой проблеме, чаще всего сидел будто бы отрешенно или прохаживался почти бесшумно по кабинету, так что казалось, что он весьма далек от предмета разговора, думает о чем-то своем. И вдруг раздавалась короткая реплика, порой поворачивающая разговор в новое и, как потом зачастую оказывалось, единственно верное русло».
В этом дирижировании решениями проблем было стремление добиться прочувствованного отношения участников к осуществлению принимаемого решения, осознания полной причастности к нему, как осмысленной необходимости. «Зная огромные полномочия, – пишет в своих мемуарах Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян, – и поистине железную властность Сталина, я был изумлен его манерой руководить. Он мог кратко скомандовать: «Отдать корпус!» – и точка. Но Сталин с большим тактом и терпением добивался, чтобы исполнитель сам пришел к выводу о необходимости такого шага».
Вместе с тем в том случае, если соображения Сталина оказывались опровергнуты убедительными доводами, он принимал точку зрения своего оппонента, уступая его логике и целесообразности дела. «Мне, – продолжает Баграмян, – частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным главнокомандующим, и я убедился, что он прислушивался к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал».
Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев вспоминал: «Слово Верховного было законом. В первый год войны я часто, почти каждый день вызывался в Ставку и убеждался в безукоснительном выполнении всеми его указаний. В разговоре с ним можно было приводить доводы и обоснование своих предложений. Можно было просить согласиться с тем, что можно выполнить, и не соглашаться, если Сталин иногда настаивал на невозможном».
Из этих обобщенных и многочисленных свидетельств нельзя не видеть, что «обвинения» Сталина в «диктаторстве» и утверждения, что «перед ним нельзя было ставить острые вопросы» или твердо отстаивать свою точку зрения, абсолютно абсурдны. Действительно, его слово было законом, его приказы выполнялись неукоснительно, но лишь после того, как обсужденное и всесторонне рассмотренное решение приобретало в его глазах завершенную форму.
Н.Д. Яковлев пишет: «За время войны мною было хорошо усвоено: все, что решил Верховный, никто уже изменить не сможет. Это – закон! Но сказанное совершенно не значит, что со Сталиным нельзя было спорить, напротив, он обладал завидным терпением, соглашался с разумными доводами, но это – на стадии обсуждения того или иного вопроса. А когда по нему уже принималось решение, никакие изменения не допускались».
При всей строгости и требовательности Сталин иногда давал уроки снисходительного отношения к некоторым человеческим слабостям. Однажды после совещания, вспоминал Яковлев, когда он, Н.Н. Воронов и несколько военных задержались в кабинете Верховного, вошел Поскребышев и доложил о прибытии генерала, командовавшего на фронте крупным соединением.
«Пусть войдет», – сказал Сталин.
«И каково было наше изумление, – пишет маршал, – когда в кабинет вошел… не совсем твердо державшийся на ногах генерал! Он подошел к столу и, вцепившись руками в его край, смертельно бледный, пробормотал, что явился по приказанию. Мы затаили дыхание. Что-то теперь будет с беднягой! Но Верховный молча подошел к генералу и мягко спросил:
– Вы как будто сейчас нездоровы?
– Да, – еле выдавил тот из пересохших губ.
– Ну, тогда встретимся с вами завтра, – сказал Сталин и отпустил генерала…
Когда тот закрыл за собой дверь, И.В. Сталин заметил, ни к кому, собственно, не обращаясь:
– Товарищ сегодня получил орден за успешно проведенную операцию. Что будет вызван в Ставку, он, естественно, не знал. Ну и отметил на радостях свою награду. Так что особой вины в том, что он явился в таком состоянии, считаю, нет…
Да, вот таков был он, И.В. Сталин…»
Каждая встреча с Верховным главнокомандующим надолго западала в память общавшихся с ним людей. «Во время обсуждения предложений командующих, – отмечал в своих воспоминаниях маршал Баграмян, – Верховный был немногословен. Он больше слушал, изредка задавая короткие, точно сформулированные вопросы. У него была идеальная память на цифры, фамилии, названия населенных пунктов, меткие выражения. Сталин был предельно собран…»
Маршал рассказывает о неизгладимом впечатлении, оставшемся после одного из докладов Сталина. Он «не раз по ходу доклада и в процессе его обсуждения также разъяснял нам, как наилучшим образом использовать боевые свойства пехоты, танков, авиации в предстоящих летних операциях Красной Армии <…> Из Кремля я вернулся весь во власти новых впечатлений. Я понял, что во главе наших Вооруженных Сил стоит не только выдающийся политический деятель современности, но также и хорошо подготовленный в вопросах теории и практики военачальник…».
Особое внимание он уделял оперативности исполнения и контролю за осуществлением принятого решения. «Все, – пишет Жуков, – что делалось по линии Ставки или ГКО, делалось так, чтобы принятые этими высокими органами решения начинали выполняться тотчас же, а ход выполнения их строго и неуклонно контролировался лично Верховным или, по его указанию, другими руководящими лицами или организациями».
Помимо крупномасштабных операций в «кабинете» Сталина ежедневно обсуждались и принимались решения, связанные с положением на фронтах, состоянием армии. «Все, – пишет Василевский, – что вырабатывалось тут при взаимных консультациях и обсуждениях, немедленно оформлялось в директивы Ставки фронтам. Такая форма была эффективной».
Порядок работы с бумагами, рассказывает С.М. Штеменко, был упрощен таким образом, чтобы сократить до предела время от принятия решения до его осуществления. «Часто, – свидетельствует он, – такие распоряжения формулировались прямо в Ставке. Сталин диктовал, я записывал. Потом он заставлял читать текст вслух и при этом вносил поправки. Эти документы, как правило, не перепечатывались на машинке, а прямо в оригинале поступали в находившуюся неподалеку аппаратную узла связи и немедленно передавались на фронты».
Часто важнейшие решения принимались Верховным главнокомандующим «телефонным разговором или указанием на совещании». В книге «Эпистолярные тайны Великой Отечественной войны (служебные записки советского генерала)» генерал-полковник танковых войск Н.И. Бирюков, являвшийся заместителем начальника Управления бронетанковых и механизированных войск Красной Армии, подчеркивает, что Сталин скрупулезно занимался танковой промышленностью. Он руководил формированием танковых соединений, лично распределял танки, поступающие с заводов, руководил через директоров работой танковых заводов и разработками конструкторов по совершенствованию этого вида вооружения.
Эти решения и указания Сталина свидетельствуют о высочайшем профессионализме, глубоком понимании не только тонкостей производства танков, но и тактического их использования в боевых условиях. Обстановка, складывающаяся на фронте, и анализ операций требовали пересмотра прежних представлений о способах ведения боевых действий. На основании опыта Московской битвы Верховный главнокомандующий принял решение о структурном и качественном изменении организации и тактического использования танковых соединений.
3 января 1942 года генерал Бирюков сделал следующую запись: «Указания тов. Сталина. Перейти на механизированные корпуса. В танковом корпусе иметь две полные танковые бригады. Танковая бригада типа «С» – сокращенные – по 46 танков и полные типа «П» – 93 танка. В корпусе иметь две полные танковые бригады и две мотострелковые бригады по 2500—3000 чел. В корпусе будет 187 танков. Шести фронтам дать по корпусу и армиям по две сокращенные бригады. У фронта должно быть хотя бы по два мехкорпуса. Эти формирования первой очереди, т.е. к февралю.
Сформировать 12 корпусов. Взять штат старой мотострелковой дивизии и сократить его. Дать артиллерию, зенитки, минометы 82-мм и 120-мм. Составить штаты на полную и сокращенную танковые бригады… Скорее дать мехкорпус для Южного фронта. Подобрать кандидатов на командиров мехкорпусов и дать тов. Сталину на утверждение».
В этот день Сталин дважды звонил Бирюкову, и оба разговора состоялись в форме конкретных указаний как «рабочие» решения подготовки наступления под Москвой. В этом эпизоде практически реализуется положение, классически сформулированное им еще в предвоенные годы: « Формы организации армий, роды и виды войск приспосабливаются обычно к формам и способам ведения войны » [83] .
Помощник и консультант Сталина по военным вопросам генерал П.А. Ермолин отмечает: «Как военного специалиста меня поражало в Сталине то, что он, формально штатский человек, гениально (я не побоюсь этого слова, оно наиболее точно характеризует Сталина) разбирался в военных вопросах. Знания Сталина и в области экономики, и в области стратегии и тактики были глубоки и обширны, поражали присутствовавших исключительной четкостью постановки и объяснения обсуждаемых задач ».
Инфантильные дети гнилой «оттепели» рьяно тиражировали миф, будто бы во время войны Сталин ни разу не побывал в прифронтовой зоне. Это не так. В первый период войны Верховный главнокомандующий выезжал на передовую, чтобы получить представление о реальной обстановке на местах боев. «В 1941—1942 годах, – пишет его телохранитель А.Т. Рыбин в записках «Сталин на фронте», – Сталин выезжал в прифронтовые полосы: на Можайский, Звенигородский, Солнечногорский оборонительные рубежи».
На Волоколамском направлении он посетил госпиталь и заехал в 16-ю армию Рокоссовского, где в реальных условиях смотрел работу ракетных установок БМ-13 – «катюш»; побывал в 316-й дивизии И.В. Панфилова. Примечательно, что уже через три дня после знаменитого парада 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин отправился на Волоколамское шоссе, в одну из дивизий, прибывших с Дальнего Востока, чтобы осмотреть ее боевую готовность.
«В 1942 году, – продолжает А.Т. Рыбин, – Верховный главнокомандующий выезжал за реку Лама на аэродром, где шли испытания самолета. 2, 3 августа Сталин прибыл на Западный фронт к генералу Соколовскому и члену Военного совета Булганину. 4, 5 августа находился на Калининском фронте у генерала Еременко».
На сетования недоброжелателей Вождя, что он-де «мало ездил на фронт», нельзя не возразить: а следовало ли ездить вообще? Ни один главный конструктор космических ракет сам не летал в Космос. По мнению начальника оперативного управления Генштаба Штеменко, «чаще выезжать на фронты Верховный главнокомандующий, на наш взгляд, и не мог. Было бы непростительным легкомыслием хоть на время оставлять общее руководство и решать частную задачу на каком-то одном из фронтов».
Даже покидая Москву на период международных конференций, отмечает Штеменко, Сталин «никому не передавал руководство боевыми действиями на фронтах. Нам представляется, что в суровых условиях войны это было правильным решением, и всегда Верховный главнокомандующий был тесно связан с действительностью войны. Питали его живыми фактами другие лица, с которых он жестко требовал и не давал засиживаться в Москве».
Он стал стратегом, востребованным временем, и ни один полководец до него не оперировал таким кругом многоплановых задач. «За время Великой Отечественной войны, – пишут Б. Соловьев и В. Суходеев, – действующая армия провела 51 стратегическую, более 250 фронтовых и около 1000 армейских операций, из них почти две трети наступательных. Все эти операции и сражения проведены под руководством Ставки Верховного главнокомандования во главе с И.В. Сталиным…
Каждый день перед ним отчитывались более 50 его личных представителей на фронтах. Многие подробности развития военных операций знал только он, только ему были известны военные резервы и их места расположения, новые виды боевой техники. В решении всех стратегических вопросов последнее слово принадлежало И.В. Сталину » [84] .