Она понизила голос:
— Еще при советской власти на заказ работала, торты людям пекла. Нелегально, конечно. А что делать? Вадик рос, ботинки-брюки рвал. А народ-то всякий! Один раз приходит ко мне домой Елизавета Гавриловна и давай просить: «Ларочка, испеки мне на день рождения бисквит в виде клумбы цветов. Заплачу сколько скажешь». Я ей калькуляцию расписала: столько на муку-сахар-яйца-шоколад уйдет, столько за работу. Она заныла: «Дорого очень». И что? Если не по карману, не заказывай, купи кирпич ржаного хлебушка и ставь на стол, дешево и сердито. Но так, конечно, не сказала, вежливо объяснила: «Знаете, что в стране творится? Продукты пропали, беру все не в магазине, а у людей, которые за копейку товар не отдадут». Елизавета поахала, повозмущалась и заявила: «У меня правило вперед не платить. Испечешь торт — получишь деньги».
Лариса скривилась:
— Расстаралась я изо всех сил. За тортом старуха Нину прислала, та конверт с рублями отдала. Я, дурында, пересчитать постеснялась, коробку отдала, потом клапан открываю… Ни фига себе! Там половина суммы! Следовало сразу к старшей Николаевой идти, да я, балда, решила, что старушка просто закрутилась, гостей ведь ждет, вот и перепутала купюры, не те сунула. Пришла на следующий день, деньги показала. Елизавета удивилась: «Клала четыре бумажки». Я возразила: «Две в конверте лежало». Она губы покусала, вынесла недостающие, в руки мне сунула, дверь захлопнула, не извинилась, что напутала. Елизавета себя правой считала, а я ушла, как обгаженная. Через неделю ко мне милиция приперла, давай орать: «Соседи жалуются, что вы на дому пекарню устроили, духовые шкафы поставили. Когда включаете их, во всем доме электричество еле горит». Я их внутрь впустила. «Смотрите, одна газовая духовка на кухне». Они не успокоились: «Нельзя на продажу печь! Законом запрещено, сейчас в отделение заберем!» И тут, на мое счастье, соседка заглянула. Она юрист, услышала, в чем дело, и как шуганет их: «Уходите, не имеете права без ордера вламываться. — А мне потом объяснила: — Всех гони вон, если бумаги от прокурора нет. Из наших никто на тебя пожаловаться не мог, кто-то из твоих подруг позавидовал, что ты деньги зарабатываешь». Но я уверена, это Елизавета в отделение стукнула, разозлилась, что я свое потребовала, и решила отомстить.
Болтунью перебил странный звук.
— Щелк-щелк!
Потом кто-то гортанно произнес:
— Ложечка-корежечка. Бом-бом. Шшш-шшш.
Я завертела головой в разные стороны, но в кондитерской воцарилось молчание. Спустя секунд десять снова послышалось:
— Шшш-шшш-чпок!
Я вздрогнула.
— Это Боня, — засмеялась Лариса, показывая на полку с банками, — вон он сидит.
Я только сейчас увидела маленькую невзрачную птичку. А та расправила крылья, спланировала на голову кондитерши и разразилась серией звуков:
— Дзынь-дзынь, трык-трык, кхе-кхе…
— Это попугайка Геннадия Петровича, — пояснила Лариса. — Помните, я говорила, как Нина окно разбила? Элла прореху затянула пленкой вроде той, какой растения на зиму укутывают. Она садовод, такие цветы выращивает!
— У них в доме повсюду горшки и кадки, — вставила я слово в нескончаемый поток речи, — в столовой очень красивые орхидеи, огромные. Сначала я подумала, что они искусственные, очень уж яркие…
— В Нижнегорске каждый год устраивают фестиваль цветов, — перебила меня Лариса. — Элла всегда первые места получает. Талант! Посадит в землю кирпич — он тоже розой распустится. Пленки для парников у нее дома полно, Элла кусок ее принесла и скотчем к раме приклеила, пообещала после поминок мастера прислать. Не обманула, пришел в пятницу стекольщик. В субботу жена Олега вновь прибежала, проверила, как новая витрина смотрится, и клетку мне протянула со словами: «Ларочка, Нина Анатольевна плохо себя чувствует, поэтому меня прислала с извинениями. Ей стыдно за скандал. Свекровь хочет вам на память о Геннадии Петровиче Боню отдать, любимого попугая профессора. Он неприхотливый, все ест. Жаль, разговаривать не умеет. Свекор пытался его обучить, но без толку. Пусть Боня у вас живет, не держите на мою свекровь зла». А еще цветок принесла. Красивый, в горшке. Но я с растениями плохо уживаюсь, помер он. Зато Боня хорошо себя чувствует. Ау, попка!
Птичка нахохлилась, Лариса засмеялась:
— У, вредина… Но Элла ошиблась, Боня через месяц после того, как у меня поселился, заговорил. Произносит отдельные слова, звуки смешные. Но он упертый, болтает исключительно по настроению.
— Щелк-щелк, ложечка-корежечка! — проскрипел Боня. — Бом-бом, шшш-шшш.
— Вот, слышали? — обрадовалась Лариса. — Это у него любимое.
— Ложечка-корежечка, — повторила я.
— Прилипчивые слова, — засмеялась хозяйка. — Теперь тоже будете их повторять. Я Бонины речи давно наизусть затвердила. Он всегда одно и то же талдычит. Сначала: «Щелк-щелк, ложечка-корежечка, бом-бом, шшш-шшш». Подождет немного и выдает: «Шшш-шшш-чпок». Иногда на этом останавливается, но чаще спустя какое-то время продолжает: «Дзынь-дзынь-трык-трык-кхе-кхе». И ведь ни разу порядок не перепутал, строго его соблюдает.
Дверной колокольчик звякнул, в кондитерскую вошел мужчина. Лариса сразу потеряла ко мне интерес.
— Добрый вечер. Что хотите? Недавно приехали? На съемки?
Я попятилась к выходу, благополучно очутилась на улице и попыталась навести в голове порядок. Лариса Кузнецова явно принадлежит к категории людей, способных до основания разрушить чужой мозг. Я заходила в кондитерскую несколько раз, но там всегда находились другие покупатели, хозяйка бегала от прилавка к полкам, у нее не было времени на пустую болтовню. Сегодня же мы с ней очутились один на один, и теперь у меня от ее трескотни легкая тошнота и головокружение.
— Ложечка-корежечка, — пробормотала я, садясь за руль, — ложечка-корежечка.
Похоже, Лариса права, привязалось ко мне глупое выражение.
Глава 15
Не успела я, войдя в дом, вымыть руки, как в дверь тихо постучали. В комнату всунулась Элла.
— Простите, Виола, вы заняты?
— Нет, — ответила я.
Жена Олега зашептала:
— Пожалуйста, выйдите к ужину, Нина Анатольевна специально для вас кое-что приготовила. Она в ужасном настроении.
— Да уж, — вздохнула я, — у нее ведь дочь внезапно скончалась.
Элла потупилась:
— Свекровь возня с кастрюлями отвлекает. Пожалуйста, если не трудно, съешьте то, что она приготовила. Ее это поддержит.
Я поспешила в столовую и увидела Аллу, Виктора, Олега и Нину Анатольевну.
— Виола, дорогая, — засуетилась последняя, — вам очень понравились оладушки из кержача. Вы так их нахваливали!
— Да, да, да, — соврала я, — потрясающе вкусные.
Хозяйка торжественно сняла крышку с тарелки и поставила ее передо мной.
— Сегодня я опять сделала их для вас. Остальным творожную запеканку с курагой. Наслаждайтесь, Виолочка!
Я изо всех сил постаралась сохранить на лице приветливое выражение. Вчерашний ужин по вкусу напоминал вату, политую рыбьим жиром, похвалила его я исключительно из желания польстить хозяйке, на которую обрушились с критикой домашние. И вот результат: мне снова предстоит давиться кержачом, тогда как те, кто капризничал, лакомятся запеканкой. А я очень люблю творог с курагой!
— Кушайте, Виолочка, — поторопила меня Нина.
Делать нечего, пришлось взять столовый прибор.
— Ой! У вас не вилка, а ложка, — заметила Алла, — кто-то, накрывая на стол, перепутал. А мне вместо ножа щипчики для сахара положили.
— Это я начудила, не о том думала, — покраснела Элла. — Простите, сейчас заменю.
Она вскочила и побежала в кухню.
— Ложечка-корежечка, — машинально произнесла я. И тут же, спохватившись, стала объяснять присутствующим: — Вот привязалось глупое выражение… Зашла в кондитерскую, хотела купить коврижку, а там попугай про ложечку-корежечку твердил, теперь не могу от этой фразы избавиться.
— Боня умеет разговаривать? — удивилась Элла, входя в столовую. — Он всегда молчал как пень.
— Издает всякие нелепые звуки и произносит «ложечка-корежечка», — пояснила я. — Смешная птица, но своенравная, болтает исключительно по собственному желанию.
Нина Анатольевна в этот момент как раз наливала Виктору чай, рука ее дрогнула, заварка полилась на скатерть.
— Мама! — возмутилась Алла. — Аккуратнее!
Нина Анатольевна поставила чайник и молча ушла.
— Что это с ней? — удивился Олег.
Я покосилась на него. Хороший вопрос по отношению к женщине, у которой сегодня утром умерла дочь. Но Олег, похоже, не сильно расстроен смертью сестры. Да и Алла ведет себя как обычно, позволила себе упрекнуть мать. Дети Нины Анатольевны бездушные люди, им ничего не досталось от ее эмоциональности. И они в придачу злые, не хотят поддержать ее. Хоть бы ради приличия изобразили горе.
— Боня умеет разговаривать? — удивилась Элла, входя в столовую. — Он всегда молчал как пень.
— Издает всякие нелепые звуки и произносит «ложечка-корежечка», — пояснила я. — Смешная птица, но своенравная, болтает исключительно по собственному желанию.
Нина Анатольевна в этот момент как раз наливала Виктору чай, рука ее дрогнула, заварка полилась на скатерть.
— Мама! — возмутилась Алла. — Аккуратнее!
Нина Анатольевна поставила чайник и молча ушла.
— Что это с ней? — удивился Олег.
Я покосилась на него. Хороший вопрос по отношению к женщине, у которой сегодня утром умерла дочь. Но Олег, похоже, не сильно расстроен смертью сестры. Да и Алла ведет себя как обычно, позволила себе упрекнуть мать. Дети Нины Анатольевны бездушные люди, им ничего не досталось от ее эмоциональности. И они в придачу злые, не хотят поддержать ее. Хоть бы ради приличия изобразили горе.
— Ой, ой, сейчас уберу! — запричитала Элла. — Бедненькая Ниночка Анатольевна, совсем у нее нервы сдали… Это из-за ложки-корежки. Она это выражение услышала, и пружину сорвало.
Мне стало не по себе.
— Выражение «ложечка-корежечка» задело хозяйку?
Алла отломила кусок запеканки.
— Папа так говорил.
Олег потянулся к хлебу.
— Ага, мог так высказаться. А на нас шипел, если употребляли слова типа «отпад», «зыко», «круто». Требовал: «Говорите правильно по-русски». Я один раз не выдержал и возразил: «Тебе можно коверкать слова, а мне нет? Сам «ложечка-корежечка» выдаешь». Отец разозлился: «Чушь! Не придумывай глупости!»
— А я помню тот случай, — протянула Алла. — Ты решил его уличить, доказать, что он сам хорош.
Олег начал резать сыр.
— Что с тринадцатилетнего паренька взять? Мне как раз на Новый год подарили диктофон, и я задумал его испробовать. Пока отец от ворот к дому шел, помчался к нему в кабинет, включил аппарат и оставил за занавеской на подоконнике. Минут через десять ужин ему на подносе принес, причем аж две чайные ложки на него положил. Отец удивился: «А где мама?» Я чего-то наплел, вроде она у Алки уроки проверяет, и ушел. Твердо был уверен, что папа начнет чай пить и про ложечку-корежечку скажет. На следующий день забрал диктофон, там кассета закончилась и батарейки сели. Я новые воткнул и стал слушать. Сначала тишина стояла, потом позвякивание, шуршание, что-то щелкнуло, затем отец забубнил: «И где ложечка-корежечка? Вот она, ложечка-корежечка. Иди сюда». Точно чушь сейчас не повторю, давно дело было, что-то он еще говорил. А вот свое удивление помню: часы напольные в кабинете время отбили, два или три раза блямкнули, а уже одиннадцать было. Это мне странным показалось.
Алла захихикала:
— Ну ты тогда зажег! Сели мы ужинать, и Олег ни с того ни с сего произнес: «Мама, дай мне ложечку-корежечку». Папа тут же заорал: «Сто раз говорено, не смей выражаться как грузчик с рынка, повторять всякие там «шашлык-машлык», «колеса-молеса»… Ты растешь в интеллигентной семье, у тебя отец доктор наук…» Вдруг Олежек диктофон включил, и что мы услышали?
Алла подавилась и закашлялась.
— Да, скандал был знатный, на всю жизнь я его запомнил. — Олег поежился. — Папа шмякнул о пол диктофон, впервые схватился за ремень… До сих пор не по себе при этом воспоминании делается.
Аллочка справилась с кашлем и подхватила:
— Папа никогда нас не бил, но тогда брату досталось по полной за то, что решил его слова записать. Как он кричал! Прямо орал на него.
— Отец вообще не отличался кротостью нрава, — вздохнул Олег, — взрывался по поводу и без оного. Причем чаще было последнее. Визжал: «Неуважение к человеку, который лентяев-лоботрясов содержит, преступно!» Из-за ерунды на метле летал. Войдет в столовую, где я чай пью, глянет на меня — и хренак тарелкой об пол и ну выступать: «Почему не здороваешься со старшими?» А я просто не успел кусок проглотить, не мог ничего сказать с полным ртом. Редкий вечер в тишине проходил.
— Злился отец бурно, — подхватила Алла. — Если поссориться решил — не остановится, ему любой повод годился. Увидит, что на кухне из крана вода течет, а мама у холодильника стоит, и давай возмущаться: «С ума сошла? Закрути сейчас же! Ты денег не зарабатываешь, а мои в трубу спускаешь». И чего из-за воды бухтел? Раньше ведь ее расход не учитывали. Потому бесился, что просто дерьмо в нем в очередной раз забродило. Еще он ненавидел, когда во дворе фонари горели. Придет домой и сразу вопит: «Нина! Жжешь деньги!» Но это хоть понятно, счетчик киловатты наматывал. Только ведь недорого все было, и папа хорошо зарабатывал. А уж Боня его…
Алла засмеялась:
— Гадючий попугай! Летал по его комнатам, гадил где хотел, Эллу и маму больно клевал, когда они убирать заходили, жрачку свою по всему кабинету расшвыривал. Но папа с ним сюсюкал. После смерти отца Элка птицу кондитерше отдала, вроде как на память о Геннадии Петровиче, а на самом деле ей надоело грязь за пернатым убирать. Хорошо хоть дрянь летучая только по комнатам отца планировала, он в дом Боню не выпускал, боялся за своего любимчика. Папа попугая больше, чем нас, своих детей, любил.
— Раньше вы рассказывали, какой ваш отец был хороший, всем вкусную картошку жарил, — не выдержала я.
Алла скорчила мину.
— Ага, бывало и такое. Настроение у папаши менялось быстро. Иногда он был душка. Придет домой веселый, сковородку на огонь поставит, маме скажет: «Не зуди, дай детям нормальную еду поесть», и картошки вкусной пожарит. Но чаще он был мрачный, запрется у себя и сидит, носа не высовывает. Я его понимала, мать кого угодно разговорами о правильном образе жизни достать может. Она-то не работала, дома сидела, а папа приедет из университета, всем видно: он на взводе, лучше не лезть к нему. А мамаша давай гундеть: «Геннадий Петрович, не кури!» Отец на нее наорет и к себе убежит, к попугаю молчаливому. И он был экстрасенс!
— Лечил людей? — с сомнением спросила я.
— Нет, мысли читать умел. — Алла усмехнулась. — Мама пыталась скрыть от отца наши мелкие шалости. Собственно, ничего плохого мы в детстве не делали, но учились не ахти. У матери был заведен «час правды». Она, психолог доморощенный, вычитала в каком-то журнале, как со школьниками себя вести надо, и внедрила это в жизнь. Каждый день после ужина нам предписывалось по очереди являться к ней в спальню. Сначала шел Олег, затем я, Катя последняя. Мать усаживалась в кресло, ребенку велела устроиться напротив и торжественно произносила: «Между нами не должно быть секретов. Рассказывай честно, как день прошел. Если набезобразничала, доложи сразу. Я сохраню это в тайне, папу и бабушку расстраивать не стану. Но мне надо все знать. Начинай. Да не вздумай соврать, сразу ложь учую». Ну мы и принимались каяться: украли из буфета банку варенья, разбили вазу, списывали на контрольной… Мама нам грехи отпускала, на том все и заканчивалось. Но вот что интересно. Папа как-то про все наши проступки узнавал: и про варенье, и про вазу, и про списывание на контрольной. Сразу никого не наказывал, но когда ему в брюки бешеная муха залетала, обязательно детям аутодафе устраивал. А мы голову ломали: ну как отец правду выяснил?
— Ну это просто, — улыбнулась я, — ему жена докладывала.
— А вот и нет, — возразила Алла. — Ей он больше всех тогда по башке стучал, вопил: «Хотела скрыть от меня гадости? Не вышло! Имейте в виду, я все всегда знаю!» Маманя рыдать начинала: «Прости, прости, я не хотела тебя нервировать». Говорю же, экстрасенс он был.
— А у нас дома тишина, как в могиле, висела, аж в ушах звенело, — неожиданно сказал Виктор. — Мой отец никогда не дебоширил, всегда молчал. Даже когда мама умерла, ничего не сказал. На мой взгляд, лучше, если орут, отношения выясняют.
— Просто ты с родителем-психом не жил, — хмыкнул Олег. — Не говори о том, чего не знаешь.
— Мама отца раздражала, — продолжала Алла, — да, он ее еле переносил, и нам из-за этого доставалось. Сядем ужинать, на столе мерзость на пару, папа же любил жареное, с корочкой, сочное, жирное. Ковырнет капусту вилкой, и давай по детям глазами шарить. У меня сразу желудок в колени падал, я понимала, сейчас разбор полетов стартует. Он к матери не всегда вязался, зато нам постоянно доставалось из-за нее. Единственным человеком, на кого отец никогда не орал, была Елизавета Гавриловна.
— Бабушка к зятю хорошо относилась, — согласился Олег. — Папа умер шестого октября, в тот день дождь лил не переставая. После похорон мама хотела разобрать его комнаты, но Елизавета Гавриловна не позволила, сказала: «Сама займусь. Не лезь, ты глупая, выкинешь что-нибудь нужное». И почти месяц потом каждый день в помещении, где жил папа, порядок наводила. Сама ковры скатала, занавески сняла, все в химчистку отдала, а потом на место вернула. Библиотеку книга за книгой просмотрела, и бумаги в столе… Она почти ничего не выкинула, оставила и книги, и картины, и всякие мелочи. Только личные вещи отца в церковь отнесла. Бабушка строгая, суровая, от нее я даже в детстве поцелуя или ласки не ждал. Но зятя она любила. Правда, это только после смерти папы понятно стало. А при жизни теща иногда такой на него взгляд бросала, что отец передергивался.