– А что это такое? Как они называются? – донесся его негромкий голос, подзывая ближе.
Лена зачем-то выждала и отозвалась:
– Где?
– Тут.
Она поднялась, чувствуя мельтешение мурашек, ледяное покалывание поверх горячей кожи, сделала несколько шагов и попала в предательский мрак.
– Что? – обманутая этой теменью, она подошла к нему почти вплотную.
Она стояла на границе его запаха – острого, терпкого, сладковатого, перемешанного с запахом сивухи.
– Что, где, когда? – Голос его был насмешливым, возможно, из-за полной темноты. – Чего это такое растет?
– Бананы.
– Кто? Бананы?
– Бананы, – сказала Лена безразлично, а он спросил быстро и странно:
– А Витька что?
Она снова выждала и сказала просто, с усталым вызовом:
– Отрубился.
Теперь выждал Аман, чтобы сказать легкомысленно и ветрено, куда-то в сторону, всего одним словечком:
– Точно?
– Точно.
– Точно-точно? – спросил он с жадной силой.
– Точно, – ответным бессильным ветерком пролепетала Лена. – Я его знаю.
– И я его знаю. – Мрак дернулся ей навстречу и, безошибочно дотянувшись, погладил по волосам твердой, костяной, как гребень, пятерней.
Лена покачнулась, он чиркнул спичкой, желтая вспышка вычертила скулы, широкие ноздри, и по тому, как подрагивали его губы, она увидела: сам напуган своей смелостью.
– Хорошо здесь, хорошо. – То ли отступая от нее, то ли приглашая, он уходил в глубь огорода. – Всё хорошо…
Лена потерянно следовала за ним.
– Хочешь? – Он поджидал возле затаенной яблони августа.
– Хочу.
Папироса перенеслась из его руки в ее руку, мазнув по темноте огненной запятой. Лена сжала зубами бумажную гильзу, потянула дым, голова медленно, но с ускорением закружилась, будто раскручивают карусель; она выронила папиросу, прикрыла глаза, подставляясь под облапавшие ее вороватые руки.
Она схватилась за дерево, и он начал осыпать ее лицо и шею быстрыми поцелуями. Несколько яблок, прошуршав по листьям, стукнули в землю. Он, точно захватчик, впился губами в ее губы, одно яблоко хлопнуло ее по плечу, другое садануло по темени – оба вскрикнули разом, как если бы испытали одно и то же.
– Мама! Ма-ам! – услышала Лена (Таня? где?), оттолкнула Амана локтем.
По деревянной крыше летнего домика ходила с мяуканьем соседская черная кошка, угадываемая в темноте.
Аман ожесточенно чиркал спичками, отойдя шагов на десять.
Подошла плавно, ожидая поцелуя. Огненное многоточие пронеслось перед глазами – он сбивал пепел:
– Сам себя не узнаю… Вино в голову… Чуть друга не предал…
Лена угадала: ему было боязно возвращаться отсюда за стол, к Виктору, который, может быть, уже проснулся. Она почувствовала занимавшуюся тоску.
– Ты первая иди.
Он сел в траву, что-то выискивая в сорняках, воровато шаря, как недавно по ее телу.
– Всё хорошо?
– Хорошо… Всё хорошо… Окурок уронил, блядь… Муж проснется, спросит: откуда окурки? Вот он где, нашел, – разогнулся с загнанным смешком. – Эх ты, жена нехорошая…
– Какая я?
– Нет, не ты, самогон нехороший, башку мне снес. Был пьян, исправлюсь, блядь, – повторил мат так, словно теперь имел право ругаться при ней. – Ты смотри, не болтай…
Лена не ответила – памятливо уклоняясь от грядок, она прошла к столу, ожидая обнаружить мужнину голову на прежнем месте, но за столом было пусто, только стеклянная четверть, остатки закуси, тусклый отблеск фонаря.
– Вить!
Она на что-то наступила своим сланцем, отдернула ногу: муж беззвучной горой лежал на боку, накрытый темнотой, – видно, сполз на землю во сне.
– Помочь? – подойдя, неуверенно спросил Аман.
– Помоги!
Они вцепились, приподняли, Виктор, отпихиваясь, замычал, замотал головой:
– Спал? Давно сплю?
– Спишь, а мы не будим, – сказал Аман с искусственным смешком. – Спал, спал и вдруг упал.
– А вы чего? – Виктор подозрительно причмокнул.
– Спать пошли, – скомандовала Лена.
Ранним утром в коридоре он, с грехом пополам собранный на работу, стоял, склонив повинную голову, Аман ждал за калиткой (электричка через десять минут), Лена наспиртованной ваткой тщательно терла среди кудрей выпуклую шишку Возможно, думала она, он упал и ушибся тогда же, когда на меня с Аманом посыпались яблоки.
Она радовалась, что у нее не дошло до большего с этим человеком, которого надеялась никогда не увидеть.
Но после отъезда Амана ее охватило знакомое по девичеству ощущение – загадочности противоположного пола. Раньше дурманное, а сейчас тоскливое… Вскоре во сне она изменила с поселковым жителем, сухоруким дедом Серовым, на которого без слез не взглянешь, испытав острейшее наслаждение от этого ветхого призрака, и сквозь сон беспокойно и мстительно подумала, что нагадила мужу. Иногда рядом с Витей ей было веселее воображать несуществующих или незнакомых людей, да хоть дикарей из кино – меднокожих, в перьях, голых индейцев. Весной восемьдесят девятого неопрятный художник, весь в чем-то голубом и безразмерном, встретился ей на Старом Арбате, предлагал нарисовать ее бесплатно; его язык двигался проворно, как змейка, облизывая уголки рта. Если бы не дочь и мачеха рядом – она бы остановилась. Позже, оказываясь на Арбате, бродя между крикливых поэтов и раскрытых мольбертов, она смутно надеялась встретить его вновь.
Аварийщики Лену не вдохновляли: вечно с руганью, темный народ, разве что один женатый великан Кувалда был ничего, а вот к их пьянкам в отличие от Витиных Лена относилась благожелательно – “Не перехряпают!” Бывало, нарезала для работяг закуску, особенно если возвращались с вызова. Сама с ними не пила, но могла посидеть, поболтать. Случалось, перехряпывали. Валерка Белорус ввалился пьяный в дым, извалянный в пыли, выдул полстакана водки и сказал, слизывая набегавшую кровь с костяшек: “Я его убил. Клянусь, убил. Пристал, падла. Тут, близко… Я его тремя ударами… Оттащил во дворы”. Как-то раз Лениной сменщице Варе Лесковой пришлось в одиночку запереться в общей комнате от набравшегося до одури сварщика Пахомова – тот ломился целый час, пока не скрутили; после той ночи толстая деревянная дверь была изрыта кратерами.
Однажды зимней ночью (морозы подкинули всем забот) Лена сидела у телефона, читая Агату Кристи, в соседнем помещении спал малопьющий электрик Киладзе (потом он уволится) и пил в одно горло Кувалда, всё громче звеня стеклом. Она читала про подкравшегося убийцу и вздрогнула, услышав близкое:
– Лен! – Кувалда навис над ней, громадный, мордастый, красный, с обезумевшей синью глаз: – Лен! Что читаем?
– Чего пристал?
– Это я пристал? Знаешь как пристают? – Обнял могутными ручищами, подхватил вместе со стулом и, удерживая на весу, потянулся к ней, как будто хотел засосать ее лицо целиком.
– Опусти меня! Слышишь? – Ногти ее цепанули по его тугой, с набрякшей веной шее – предупреждающе, неглубоко.
– Опускаю… – он поставил ее обратно. Икнул. – Как хошь…
Пошел в другую комнату, широкой спиной выражая смущение.
Виктор каждый год становился тише со своими ревнивыми подколками. Он не прекращал осаждать ее обвинениями, но произносил их, как актер-комедиант стародавнюю роль, будто издеваясь сам над собой. Лена больше не ждала, что он, как в первые годы, заявится среди ночи взъерошенным инспектором к ним в аварийку. Она ждала другого… Она ждала другого. И дождалась.
Был июнь девяностого, она брела с работы улицей Горького, недавно переименованной в Тверскую, осоловелая после дежурства. Иногда она наталкивалась на прохожих, пропускала брань мимо ушей и брала правее. В последний миг успела разминуться с багровым галстуком, но ударила коленом по черному дипломату и в заторможенной нечеткой съемке увидела: он падает и, распахнувшись, словно расколовшись, выпускает во все стороны множество бумаг, заплясавших среди тополиного пуха.
– Извините, – она инстинктивно наклонилась, растопырив пальцы.
– Бывает, – на корточки опустился загорелый мужчина, галстук стек на асфальт. – Я сам, сам, – и с невероятной скоростью, как будто давно репетировал, собрал бумаги, ловко цепляя их и ровняя в стопку, после чего уложил в картонную папку, виновато подставленную Леной.
Взял под локоть, выводя из толчеи. Это был крупный полуседой брюнет с решительным подбородком.
– Извините… – повторила Лена, уходя взглядом вверх по улице и думая о близости метро. – Ночь не спала.
– Всю ночь? – он блаженно раздул ноздри.
– Ага.
– Как романтично… Вот так, чтобы всю ночь, – последний раз у меня было в далекой юности.
– У меня постоянно!
– Неужели?
– Работа такая.
– Работа? – Догадка исказила щекастое лицо, покрытое золотистым загаром, и он стремительно, чуть надменно осмотрел ее всю, невысокую: от каблуков, по увесистым (под розовой блузкой) грудям до челки. Задержался на блестящей коричневой сумочке. – Здесь и работаем?
– За гостиницей “Минск”.
– Много платят?
– Сто тридцать рублей.
– За сколько?
– За месяц.
– Чего так мало?
– Обычно для аварийки.
– Для чего?
– В аварийке я работаю, на телефоне! – громко втолковала она, как глухому. – Всё, пора… – сорвалась с места, постаравшись снова не выбить тяжелый дипломат из мягкой руки.
Он догнал ее, спешившую, и пошел рядом неожиданно проворно.
– Вы так похожи на одну женщину… Вы верите в судьбу?
Она смолчала и свернула в метро.
– Вам куда? Я провожу?
Не отвечая, прошла турникет, встала на эскалаторе. Если бы не усталость, возможно, ей бы и польстил интерес солидного мужчины.
– В метро год не ездил, – вкрадчивый голос раздался над ухом, она решила не оглядываться. Вкрадчивый голос, но кудахчущий, забавный, с хохляцким хэканьем. Вместо “год” – “ход”. – А хород-то растет… Сколько народу! Еду за вами, зачем, не знаю. Вы случайно не Козловская?
Она потянула воздух за плечом: пахло дорогим одеколоном.
– Не Козловская.
На платформе она вскользь оценила его заново: одет дорого, ботинки чищеные.
В вагоне он навис над нею, севшей.
– Я не представился. Миша, – протянул твердую блеснувшую визитку. Лена взяла, прочитала золотое тиснение букв: “Смирнов М.H., специалист отдела топливодобывающих отраслей аппарата Бюро Совмина СССР по ТЭК”, – спрятала в сумочку равнодушно. Ей правда было маловажно. Ну, большой человек, и?.. – А вас как зовут? – Он отпустил железный поручень и, покачиваясь, сжал белесоватые виски. – Нет… Дайте угадаю! А… А… Алена?
Она засмеялась, немного взбодренная:
– Тепло.
– Алла?
– Лена.
– Лена! Вы вся задумчивая… Вылитая Алена. Аленушка. У речки сидит.
Он о чем-то кудахтал и всё больше напоминал ей откормленную наседку: клюв, выпуклый глазок.
На “Комсомольской” плыли вверх к барельефам, где белоснежные мужчины и женщины напрягали мускулатуру.
– Телефон у вас есть?
– Не провели еще, – ответила правду, ощущая, как властно обступает дремота.
Хочешь спать – и говоришь честно; бессонница – сыворотка правды.
На вокзале у дверей электрички он сказал просительно:
– Как бы нам еще увидеться? – Электричка похотливо фыркнула, словно огромная кошка на кота. – Рабочий адрес, Леночка!
– Ох… Тверская, двадцать четыре. Берегитесь, у нас аварийщики – ребята суровые…
– Всё будет в лучшем виде! – рассыпался воздушными поцелуями.
Она забыла о нем, едва села в электричку, – еще одно особое свойство бессонного мозга. Она не спала, чтобы не проехать свой Сорок третий, и думала о работе, о ночной смене, о Кувалде, который неделю назад бросил курить и всех затрахал, выгоняя курить на улицу. Брянцевы никогда не курили, надо, чтобы Таня однажды не закурила.
Спустя трое суток Лена дежурила возле телефона и второй чашки теплого паршивого кофе в опустевшей аварийке. Была только полночь, а звонков с вызовами набралось уже три. Задребезжал треснутый телефон – раз, другой, еще, еще, она неторопливо подняла трубку. На там конце ответно молчали.
– Говорить будете?
– Леночка, это вы? Вас расстроил кто-то? – Она мгновенно узнала приставучий голос. – Леночка, я сегодня тоже не сплю. После работы хочу вас встретить. Договорились?
– Спокойной ночи, – осторожно нажала на рычажок под внезапную тревожную аритмию.
Хотя ей и польстил его интерес, за домашними хлопотами она если и вспоминала о нефтянике, то мимолетно. А теперь он занял ее мысли на всю ночь…
Она вышла на бетонное крыльцо под раннее солнце, но никого не увидела. Спустилась, шаркнув о ступеньку, и поплелась по Дегтярному переулку к Тверской.
Справа железно хрястнуло: из открытой дверцы черной “Волги” выбирался он – с пышным белым букетом:
– Привет! Позавтракаем где-нибудь? Может, в “Арагви”?
– В такое время рестораны не работают.
– Ничего, скоро в любое время заработают. У меня там директор знакомый, нас уже ждут.
Лена взяла розы, воровато обернулась на дверь аварийки и следом за черным костюмом влезла на заднее сиденье. Сердце раскачивалось вверх-вниз, как в детстве.
Поднесла к лицу влажный и жирный, почему-то пахнувший салом букет, поймала в зеркальце отсутствующие глаза водителя – ей начинало нравиться. Она протянула замужем тринадцать лет и сейчас ощущала себя зрелым, уверенным бабцом. Нефтяника она не боялась. Тот добродушно кудахтал о том, как рад новой встрече. Ресторан – неплохо. Сто лет не была в ресторанах. Подарки тоже были бы кстати. Серьги, кулончик… “А может, замуж второй раз? То-то Витю уем. А что, рожу еще ребенка”.
Быстро доехали до ресторана. Приторный официант-грузин провел по вымершему залу на второй этаж в отгороженный уютный отсек за длинный стол. Миша заказал белого вина, тарелку сыра, салаты.
– Ешь! Я человек обычный: где было криво, жизнь обстругала. Всю цепочку прошел, от буровой до Москвы. Родился в Луганске, отучился, стал работать: на Сахалине, в Томске, в Нижневартовске. Бурильщиком, буровым мастером, всё выше и выше, главным инженером, начальником буровых работ, а потом Москва позвала. Если нефть не любишь – не берись. Да и газ… – Произнеся “газ” через “х”, он протопал вилкой, как железным солдатиком, накалывая несколько кусков сулугуни, и разом отправил в рот. – Нефть – она не всем по душе. Страстная она. Либо влюбился с первого взгляда, либо нет. У меня и с женщинами всегда так: с первого взгляда. Я когда на нефть смотрю, сам собой романс вспоминается “Очи черные”. Очи черные, очи жгучие… Ты мне сразу одну знакомую сильно напомнила. Она по комсомольской путевке приехала на стройку. – Звякнув бокалом о Ленин бокал, выпил весь. – Раньше я только водку признавал. Годы не те, сорок восемь. Аленой ее звали, Алена Козловская, мы с ней вместе Муравленко строили. Знаешь Муравленко?
– Не знаю.
– Ты ешь! Город такой. В честь одного мужика нефтяного. Там тайга была непроходимая, ближайший поселок Ноябрьск – сто двадцать километров. Оттуда всё везли: технику, дома сборные… Дорог никаких, речушки вброд пересекали. Сейчас там уже четыре школы, стадион, кинотеатр…
Лену осенило: наверно, ему не с кем поговорить.
– И что Алена? У вас любовь была?
– Почти любовь. Мы с ней по разной части работали: я за нефть отвечал, начальник управления, она простой строитель из Ростова Великого, моложе меня, конечно. Разговаривали много, за руку держались. Потом отозвали меня… На повышение, в “Коминефть”. Восемьдесят четвертый год. Вспоминал ее, ночами снилась. Однажды утром спохватился, стал звонить, выяснять, полетел в Муравленко, а ее уже нет… Во Фрунзе переехала… Искал – и не нашел. Может, ее и не было? – Он невесело засмеялся, наполняя бокалы. – Очи у нее были черные-черные, как твои. Может, это не девушка была? Богиня нефти? И в нефть обратно превратилась?.. Женился, развелся, всё не то, да и бездетный. Ты мне сразу Аленку напомнила! – Нахохлился, глянул испытующе, по-куриному. – Прости за вопрос: а ты как к нефти относишься?
– Нормально, – буркнула Лена.
Миша предлагал доставить ее на “Волге” до поселка, она отказалась, простились на пороге ресторана.
– С кем гуляла, чего так долго? – встретил ее Виктор, в одних семейных трусах, наклонился, деловито обнюхивая. – Вино пила?
– Дочери постеснялся бы… Голый ходит. У Маринки Болдиной день рождения, одноклассницы. (Она знала: подруга всегда прикроет.)
– Врешь небось.
Играя с судьбой, буднично посоветовала:
– Не веришь – проверь.
А нефтяник пропал. Первое время Лена вспоминала о нем с неприязнью. На работе нехотя поднимала трубку, предполагая, что это он. Спустя месяц Виктор полез к ней в кошелек за рублем, чтобы торжествующе закричать, выловив со дна сумки золотую визитку:
– Любовник твой?
– Разумеется!
– Ну, правда… Смирнов Эм Эн. Кто это?
– Смирнов? Ты забыл? Я тебе рассказывала… – Неожиданно из нефтяной пучины сознания вынырнула чумазая рожица. – Слесаря Смирнова помнишь? Он еще в том году ноги обварил, в больнице лежал.
– Есть у вас, говорила, ну.
– Это отец его. Смирнов визитку приносил, хвастал. Я случайно в сумку положила. Представь, какая драма: отец в правительстве работает, а сыну ни копейки не дает, пришлось в слесаря идти.
– Врешь, – успокоенно сказал Витя; было ясно: поверил.
– Отвянь! – Она вдруг отчетливо захотела увидеться с Мишей.
Она всё чаще мысленно возвращалась к нефтянику. Порой, выстояв очередь в сельмаг за недавно появившимися ножками Буша или яро поцапавшись с мужем, даже воображала, что потеряла клад. Надо было с этим Мишей нежнее…
Он объявился в конце лета. Позвонил чуть за полночь.
– Лена, ты? Хорошо, что я на тебя попал! Звонил, дозвониться не мог! В командировках закрутили. Что у тебя утром?
– Давай завтра. Завтра вечером.
Предложил “Метрополь”.
Назавтра она предупредила мужа:
– Маринка зовет на новоселье. Квартира в Крылатском. Если запозднюсь – у нее переночую.