Лена хотела вырваться, но настойчивая речь завораживала, подчиняла, и она шла за ним к крыльцу.
– Что вы хотите? – заколдованная, она ощущала себя не только податливой, но и откровенной.
– Дом показать.
– Нет, другое…
Она попыталась притормозить, он заглянул ей в глаза:
– Лена, всё в радость будет…
Он нежно сложил в куриную гузку жирные губы с верхним ободком светлой щетинки. Лена заметила, как в окне вспорхнули занавески, мелькнула соломенная голова.
– У вас дети. Я не могу. Я не хочу.
– Приятное… Я приятное сделаю. Я умею… Такое… Такое-сякое… – похотливый бубенец звякнул в его горле.
– У вас жена. У меня муж… – Они подошли к крыльцу, крашенному в рыжий. – Муж у меня.
– А он что, без греха? Про Райку весь поселок знает.
– Какую Райку? – Лена встряхнула головой, как недавно Ася, за секунду почувствовав себя рогатой. Вырвала руку с животной силой, так, что он не удержал. – Врать зачем?
– Кто врет-то?
– Ты чего мелешь, врун несчастный?
– Я вру? – В его горле зазвякали сразу несколько недобрых бубенцов. – Райка магазинная мужа твоего поминала. Нормальный, говорила, но подкаблучник. Да он к ней год уже не ходит. На другую, видно, перешел. У ней теперь хахаль – таксист с Зеленки.
– Пошел ты на х…, – сказала Лена, с ненавистью оглядывая, словно взвешивая, всего лесника.
– Да мне посрать и на тебя, и на твоего мужа. Козу забирай и иди отсюда!
– Зарежь ее! Мне она не нужна!
Лена промчалась по бетонной площадке, точно собираясь взлететь, стремительно выдернула увесистый деревянный засов, почему-то в лихорадке открывая вместо калитки ворота.
– Ты чо там творишь? – закричал позади лесник.
Из сарая прощально заблеяла Ася.
Лена брела через рощу к железной дороге, ощущая головокружительный вес козьих рогов, или это пятнистая толпа берез мутила разум. Она не могла прямо сейчас прийти домой. То, что Витя изменял ей, было для нее разрядом тока. “Весь поселок знает”, – сказал лесник. А она не знала. Все про нее болтают, а она мудачка… Если это правда, то… “Я подам на развод”. Она не ожидала от себя такой ярости, но была готова немедленно… когтями впиться ему в рожу, поглубже, хорошенько, или… ударить бутылкой. Чтоб ему больно было, чтоб он завыл. Какой ублюдок! Она и не подозревала (ее трясло на ходу, она петляла, тюкалась о стволы), что он ублюдок. Ложился с ней после этой… “Разведусь. И при Тане всё скажу, кто он есть”.
Она тысячи раз, из года в год видела пергидрольную Раю (бывало, и вместе с Витей в магазин заходили). Да, то-то продавщица с ней странно разговаривала, поглядывала с издевкой… В очереди столько раз стояла к кассе, а люди всё знали, перемигивались, но Лена не подозревала… Господи, а теперь как в магазин пойдешь?
Она вскарабкалась по насыпи, осыпая гравий, пересекла пути и попала в лес.
Обняла первую встречную сосну, прижалась лбом, вдыхая вязкий смолистый дурман.
Нет, она всегда была уверена в Вите. Всегда. Она всегда считала: он – ее от начала и до конца, и это ей давало силу. Он полностью ее, а она для него единственная. Выходит – всё не так. Или, может, лесник нарочно всё придумал, чтобы к ней подъехать? Спросить у Вити? И что? Если обманывал, обманет и сейчас. Он ей врал с самого начала. Ему прописка была нужна и обслуга. А ревность его – вранье. Для отвода глаз или просто издевался. Лена не ждала от себя, что ей станет так плохо. Подбородок кольнуло что-то мелкое и острое. Она потрогала ствол ладонями: удивительно, он был весь испещрен застрявшими в нем непонятными железными осколками.
Сзади загрохотало. Она обернулась. Смотрела на поезд дальнего следования: окна, окна, окна, шторки, бутылки воды, прилипшие лица, желтые буквы: “Москва – Пермь”.
Лена вдруг вспомнила.
“Москва – Пермь”. Это она проносилась мимо себя, молодая, в купе, где сидели двое, барабанщик Женя и майор Вадим, с которым…
Поезд исчез: над железной дорогой колыхалась, оседая, красноватая пыль вперемешку с гаснувшим гулом.
Лена снова пересекла пути и медленно пошла домой.
Как же ее сразу не навестила эта свежая мысль: если она ему изменяла, почему он должен быть лучше нее?
Измена в поезде, измена с нефтяником. Поцелуй с Аманом. Мысленные измены, желание измен. Была готова с Кувалдой. Она осторожно ступала между лужиц по улице. Перечисляла, перебирала, называла – всё наперекор оправданиям. “Нет, это Витя виноват. Он меня толкал и толкает туда… Куда туда? Ой, перед собой-то будь честной. А ты с ним какая? Дождешься, уйдет в один день. И что? И то. Посмотришь что”.
Виктор стоял у калитки в майке и трусах, почесывая спину.
– Долго тебя не было.
– Чего ты вышел?
– Тебя жду. Что это?
– Где?
Он послюнявил палец, потер ей лоб, понюхал и поморщился:
– Вроде смола.
– К дереву прислонилась.
– Или прислонил кто?
– Хватит… Давай в лес, пока опята есть. На днях давай, милый?
– Милый, – недоверчиво усмехнулся.
Они пошли в дом. Лена, идя за мужем, смотрела вверх на его затылок: сквозь рыжие торчащие волосы блестела молочная кожа. Лысеет. Уже не хотелось бить его бутылкой, хотелось другого – проникнуть туда, в большой череп, в самый мозг: узнать, о чем на самом деле думает…
Вечером перед сном Виктор включил телевизор.
Ведущий – зажглась длинная фамилия “Выхухолев”, серые нити усов, очки – сообщал новости сухим, слегка гнусавым тоном:
– Телефонная связь в Белом доме парализована, отопление также отключено. Тем временем, по наблюдениям нашего корреспондента, в здании бывшего парламента и в его окрестностях боевикам раздают оружие. По сведениям ГУВД столицы, в районе Белого дома наблюдается скопление уголовных элементов, в том числе лиц, находящихся в федеральном розыске. Многие из нынешних обитателей Белого дома находятся там в заложниках и не могут самостоятельно покинуть здание. По сведениям из Кремля, сегодня Борис Ельцин принял решение отстранить от должности главу Новосибирской области Виталия Муху в связи с противодействием решениям президента.
Диктор зашелестел бумагой и опустил глаза:
– Срочное сообщение. Менее часа назад группа неизвестных напала на штаб командования Вооруженных сил СНГ на Ленинградском проспекте. Им удалось… – Сбился, кашлянул, – извините… им удалось частично разоружить охрану. – Поднял голову, блик очков с экрана. – В ходе завязавшейся перестрелки погибли два человека. По предварительным данным, это милиционер и местная жительница. Нападавшие скрылись. – Взял новую бумагу. – И вот еще… тоже с пометкой “срочно”. По подозрению в организации нападения в розыск объявлен Станислав Терехов, глава так называемого Союза офицеров.
– Подстава, – Виктор запустил пятерню в кудри. – Подстава! Он же серьезный военный, опытный. Напал, убежал… Что за сказки? – беспокойно посмотрел на жену. – Чо молчишь?
– Сказки, да, – тихо сказала она. – Всюду сказки. Все кругом врут.
– Ты поняла хоть, на что они напали? На Ленинградке?
– Вроде армейское здание, Вить. Я не в курсе. Наша служба тыла на Красной площади сидела. На Арбате сидят, еще на Фрунзенской.
– Если штурмовать, то Останкино, – сказал он уверенно.
– Почему?
– Кощеева игла. В чьих руках ящик – у того власть. Доберемся до иглы, – Виктор рассыпчато засмеялся. – Обязательно…
– Неужели война начнется? – Лена придвинулась к нему.
– Война? – Он пронзительно посмотрел ей в глаза своими двумя, переливавшимися игриво, опасно, дико, как волны при изменчивой непогоде, из светло-серого в бледно-голубой. – Армия точно не влезет, а без армии война не война.
– Ты, главное, сам никуда не лезь… – начала Лена в обычной бранчливой манере и поправилась: – Можно?
– Куда я полезу? Из чего мне стрелять?
Таня как-то нервно хихикнула.
“Все-таки с ним веселее”, – подумала Лена, бросая на мужа такой взгляд, как будто хотела слить их глаза, потереться глазницами, пошуршать ресницами о ресницы.
– Если людей постреляли, значит, и автоматы есть, – сказала она задумчиво.
– Есть, не про мою честь. Не факт, что наши стреляли. А хоть бы и наши, кто первый-то начал?
– Кто?
– Думай!
Лена, помявшись, робко уточнила:
– Ельцин?
– А кто же еще? Он вне закона! Теперь закон один: что хочу, то ворочу. Власть не власть, армия не армия, милиция не милиция…
– Знаешь… – Она потянулась к телевизору и выключила. – Наверно, все-таки… Не надо… Не надо было ему… первому…
– Правда? Молодчинка, успехи делаешь! – он погладил ее руку.
– Спатеньки, ладно? – попросила Лена, вставая и увлекая Виктора. – Дочь, не запоздняйся.
Таня проводила их недоуменным взглядом.
Виктор закинул руки, сцепив их под подушкой, Лена лежала рядом, у стены, прислушиваясь к себе, и наконец – брезгуя, ревнуя и вожделея – зарылась в его распахнутую подмышку, ожидая сырости болотной, но это было неожиданно сухое гнездо с легким запахом черешни.
– Мылся, да?
– А? Ну так!
– Когда ты успел?
– Пока гуляла…
– Ты, что ли, ходил куда, пока меня не было?
– А?
– Ты где мылся? У нас такого мыла нет.
Он расцепил руки, раскинул их в стороны (одна уперлась в стену, протянутая у Лены над головой, другая повисла над полом) и железным голосом спросил:
– Ты что, Лена?
Ей захотелось царапаться, кусаться, закричать громко, и, справляясь с собой, страдальчески морщась сквозь темноту, она неслышно спросила:
– Ты меня часто обманываешь?
Он и правда не услышал.
– Ты меня не любишь? – спросила чуть громче.
Он вздрогнул и, продолжая держать руки раскинутыми, спросил так же железно:
– Лен, ты что сегодня такая?
– Какая?
– Не такая.
– Вить.
– А?
– Вить, Тане нужен отец. Понимаешь меня?
– Не понимаю.
– Не понимаешь? Видишь, какие новости: уже стреляют. Я за тебя, я… Я на твою сторону встану, хочешь? На всех выборах буду, как ты скажешь, голосовать. Я виновата, ты умный, я в этой политике подлой ни черта не понимаю. Но ты… – Она приподнялась на локте, всматриваясь в его тишину. – Послушай, ты мне обещай. Не ходи ты туда. Никуда. Ты езди, как ездил. На работу, с работы. Приехал, уехал и не отклоняйся. Или отпуск давай возьмем, на месяц! Витя, не нарывайся. Я тебе такого не говорила никогда. Я тебя очень прошу. Обещаешь? Обещай! – защекотала по ребрам, по животу. Он хохотнул:
– Сдурела?
– Обещай!
Она перевалилась на него, лаская, раззадоривая, теребя, корябая ногтями, языком мокро помечая соски. Она скользила по нему, словно огонь по сухому дому, чувствуя, как быстро он наливается ответной силой. “Что она с тобой делала? Что она умеет? Так?” – Лена сама не понимала, то ли произносит это мысленно, то ли шепчет.
Потом, нащупав его боевую готовность, сама соединила себя с ним, выпрямила спину и бережно задвигалась. “Потаскун ты! Кобелина!” – просипела неразборчиво, запустила ногти ему в грудь, он ойкнул, свесилась к его лицу и поцеловала. С отвращением к той, другой.
Она думала: “Как ты с ней? Так? Или как? Нравилось тебе? С ней… Нравилось, да? Кобелю…”. Ей было ужасно здорово, она въехала лобком в лобок, вдавливаясь, смыкая костистые полуострова, словно желая расплющить свою дурную горошину плоти. Согнулась, припала к нему, зарылась в подмышку со стоном ненависти и блаженства. Подмышка мужа вспотела и пахла, как надо – знакомым болотом дальнего леса.
– Какая ты сегодня хорошая…
– Всегда такой буду. Ты только не ходи никуда. Не воюй!
Он что-то согласно промычал.
Глава 19
Виктор поутру отправился в Москву В метро он думал поехать на “Краснопресненскую”, но понял, что тогда опоздает в аварийку.
– У Белого дома никто не был? – деловито спросил он за чаем с баранками, оглядывая работяг.
– Чего я там забыла? – звучно отозвалась диспетчер Лида. – Там же одни бандиты. Милиционера убили, женщину убили, она в окно выглянула. Бандита одного арестовали, по телевизору показывали, усатик; он уже признания дает, усатик, всех своих сдал.
– Терехов? Станислав? – Виктор почувствовал, что волнуется. – Его бьют на допросе, я по радио слышал. Радио есть, я любитель, ну и… поймать сумел… Называется “Двадцатый этаж”.
– Да хоть тридцатый! – Лида доложила себе ложку сахара. – Чего его бить, я бы сама расстреляла за такое – женщину убил.
– Везде бандиты, – прихлебнул с достоинством пожилой электрик Дроздов. – Вон как цены крутят. Мяса второй месяц не покупаю.
Возможно, он решил аккуратно поддержать Брянцева как собрат по специальности.
– А ты, поди, был там? – мрачно поинтересовался Кувалда.
– Я был, и буду я! – сказал Виктор. – А вам всё до фени! А никто из вас не сходит и не узнает, что нет там никаких бандитов? – нескладно, с вызовом добавил он.
– Мне какая разница? – Клещ подмигнул. – Белый дом, желтый дом… Наверху срутся, мы должны им задницы подтирать?
– Во-во, – закивали вокруг.
– Кто там есть? – Клещ издал щелчок, кривя рот. – Три бабки, два деда, один красный флаг?
– Были бы нормальными людьми – вы забастовку объявили бы! – Виктор снова понял, что говорит нескладно.
– Забастовщик нашелся! Ты мне позабастуй! – Лида угрожающе взболтнула кофе, как будто сейчас плеснет.
Виктор встал. Он понял: надо ехать. Туда, в главное место города и страны. Но когда? Как отпросишься? По телевизору в предбаннике передавали новости: ужесточен проход граждан к Белому дому, район вокруг объявлен зоной повышенной опасности, боевикам раздают автоматы, показали баррикаду из мусорных ящиков и цветастый кружок старух, поющих “Голубой вагон”. Виктор смотрел и думал: надо туда. Он несколько раз выходил во двор, стоял на ступеньках один, прислушивался к ворчливому городу, как будто мог уловить митинговый отзвук.
После полудня на улице Чехова, недавно названной Малая Дмитровка, возле Ленкома прорвало трубу, кипяток потек по тротуару. Срочное дело, всё близко: трое отправились выковыривать трубу, а Виктор с Клещом рванули в ближайший ЦТП – перекрыть вентиль, не дожидаясь обходчиков.
– У бабы всегда такое, – делился Клещ, трусцой поспевая за Виктором. – Когда сиськи большие, жопы нет… И наоборот!
Виктор вышагивал, придав лицу героическое суровое выражение, без которого никак в такие дни. Ему казалось, что своим каменным лицом он нечто важное дает понять прохожим, а может, и самой осени.
– Одна баба моему дружку знаешь как нагадила? Она его жене приветик оставила. Жена пришла, смотрит: тампон чистенький. Хоть бери и используй.
– Виноват твой друг, – сказал Виктор. – В квартире не убирается.
– Так ты знаешь, куда она его дела? В фужер в шкафу засунула. А на Новый год достали фужеры и получили праздник…
– А он как отбился?
– На меня всё свалил. Сказал: ключи давал Крехову с любовницей.
Зашли в знакомый узкий двор, из глубины которого за красной каруселью и синей паутинкой проступало серое здание теплового пункта.
– У меня одна была… – Клещ не умолкал. – То даст, то не даст, то даст, то не даст. Достала. Как-то она ко мне в гости пришла. Ну, выпили мы с ней, ночевать осталась и стала приставать. А на меня что-то нашло, решил: сколько раз ты мне отказывала, откажу и я тебе. Потом узнал, она беременная была. От одного торгаша с рынка. На меня приплод хотела повесить, – он хлюпнул так, будто вгрызся в арбузный ломоть.
Виктор дернул дверь: замок, как водится, был сорван.
Внутри горел тусклый электрический свет.
Кто-то хрипел в конце помещения среди разнокалиберных труб.
Виктор помедлил, вглядываясь, коротко выругался и сбежал по ступенькам.
– Чего там? – Клещ семенил за ним.
Виктор на бегу вытащил и раскрыл нож, подскочил к человеку, сидевшему на корточках у стены, в несколько движений разрезал толстый ремень, соединявший шею с трубой.
Человек перестал хрипеть и, словно от прилива кислорода, вытянул ноги, грохнувшись задом об пол, и теперь шумно и трудно дышал с закрытыми глазами.
– Почернел как… – с отвращением, но сочувственно сказал Виктор.
– Да он негр. Эй! – Клещ отвесил удавленнику легкую оплеуху – голова дернулась, как мяч.
Они рассматривали человека, покрытого крупными ползущими каплями пота: негр как негр, выпуклый лоб, сплюснутый нос, пружинки-волосы.
– Трубой займись, – напомнил Виктор.
Клещ пошел вдоль стен, соображая, где перекрывать, и наконец пробормотав: “Она!” – заскрипел вентилем.
Негр открыл глаза, даже при тусклом свете очевидно красные.
Виктор не убирал нож.
– Что, жить надоело?
Сам не ожидая от себя, он с ненавистью махнул ножом, рассекая воздух. Негр резко прикрыл щеку ладонью, как будто его задело. Виктор, взяв нож по-новому, кинжально, выставив из кулака острием вперед, повел им возле чернокожей груди, вздымавшейся под белой футболкой, словно прикидывая, где у того живет сердце, – если бы тот дернулся, сразу бы накололся. Негр крутил глазами, он, кажется, боялся даже дышать, пытаясь замедлить сердечный бой и не искушать такую близкую сталь.
– Ты ж сдох почти, чо ты ссышь? – спросил Виктор.
– Е..ный ты в рот пидарас, – ласково в одно слово пропел Клещ, тесня Виктора и пристраиваясь рядом.
Негр водил глазами, глядя куда-то в далекие небеса, которых здесь не было.
Виктор спрятал нож в штаны:
– Не ссы, Капустин!
– Капустин? – Негр вдруг улыбнулся вопросительной улыбкой иностранца, показав редкие большие зубы.
Виктор ступил назад, оборвав грубую присказку и отводя глаза от этой улыбки, как от внезапного света.
– Где счастье-то раздают, скажи? – спросил Клещ с ожесточенным звонким презрением. – Ты чего такой довольный?
Негр не переставал улыбаться, будто сообразил, что улыбкой он может выставить этих двоих на улицу и спокойно удавиться.
– Ну, чо, тебе заняться больше нечем? – заговорил Виктор. – Что ж вы с собой делаете, люди? – Он начал приплясывать, действительно отдаляясь к выходу. – Сейчас дни такие… А он… Повеситься решил… Ты бы лучше пошел… не знаю… Автомат бы достал… Ельцина пришил… Помог бы нашей стране… Сколько мы вашей Африке помогали…