– А сразу ты на каком языке сказала?
– На церковнославянском. Это же из Библии. Я думала, ты знаешь.
– Почему я должна это знать?
– Про Давида и Голиафа знаешь же.
– Про Давида и Голиафа – это мифология. Ее должен знать каждый культурный человек.
Полина расхохоталась.
– Зина, я таких, как ты, никогда не встречала! – воскликнула она сквозь смех. И добавила уже без смеха: – Даже не предполагала, что в современном мире еще живут такие тургеневские девушки. Или крестьянские дети Некрасова, не знаю, что больше подходит.
Зина не поняла, лестна или обидна такая характеристика. Полина с ее леонардовской внешностью, авантюрным обаянием, невероятными фантазиями, сшитым по берлинской моде пальто, способностью купаться в ледяной воде и знанием церковнославянского оставалась для нее загадкой.
– Пойдем домой, – сказала Зина, поднимаясь с лавочки. – Я замерзла. А ты после операции подвержена любой простуде.
– Я еще немного посижу, – покачала головой Полина. – Посмотрю на ваш знаменитый овраг. Никогда не предполагала, что жизнь занесет меня в город Глупов.
В ее голосе прозвучала усмешка. Хотя чему усмехаться? Всем известно, что Салтыков-Щедрин описал под названием Глупов именно Вятку. Но понятно же, что современный город Киров не имеет к Глупову никакого отношения!
Зина пошла вдоль монастырской стены к воротам. Она была расстроена. Полина привлекала так же сильно, как бесцеремонно отталкивала. Словно оберегала в себе таким образом какую-то загадку.
У входа в монастырское здание стоял человек в шинели с майорскими погонами и изучал табличку на двери. Наверное, разбирался, сколько раз ему следует звонить.
Когда Зина подошла ближе, майор обернулся.
– Зина, – сказал он. – А я почему-то и подумал, что увижу тебя вот так… Просто увижу на улице.
И все мысли тут же вылетели у нее из головы, улетучились, она ахнула, бросилась к нему, остановилась, не добежав двух шагов, сделала эти два шага и, обняв его, зарыдала так, словно навсегда потеряла, а не, наоборот, наконец-то увидела человека, без которого не было ей ни счастья, ни жизни.
Глава 7
– Первый тост – за предопределенность счастья.
Полина подняла свою чашку и выпила не чокаясь.
«Как на поминках», – подумала Зина.
Наверное, зря она так подумала. Просто чокаться чашками глупо, а рюмок в Валиной комнате не нашлось.
Хорошо, что Зина как раз принесла Полине поесть. Сразу же поставили на стол всю домашнюю снедь, которая была в ее сумке. Ничего особенного там, правда, не было и даже мало было такого, что подходило бы для закуски, не под простоквашу же выпивать. Но пригодилась картошка и другие овощи, которые росли на их с мамой огороде. Зина сварила их дома, а здесь собиралась накрошить из них винегрет, но теперь возиться не стали и выставили овощи просто так.
– А в чем заключается предопределенность счастья? – спросила она, когда выпили спирт из чашек.
Пить его Зина научилась на фронте, и хотя делать это не любила, но если надо, могла и выпить, как все.
– В том, что Леониду Семеновичу сразу же по прибытии выдали ордер на комнату именно в Трифоновом монастыре, – объяснила Полина. – Что ты находилась здесь ровно тогда, когда он пришел вселяться по ордеру. Таким образом ваша встреча была предопределена.
Зину смутило это объяснение. Хоть Полина и сказала теперь просто «встреча», а не «счастье», но все равно…
– Мы бы и так встретились, – сказала она. – Завтра в больнице.
– Зиночка, не будь занудой, – улыбнулась Полина. – Ей не хватает бесшабашности, – сказала она уже не Зине, а Немировскому. – Даже странно.
– Что странного? – спросил он.
– Мне казалось, на фронте без этого качества не выжить.
– Или с этим качеством не выжить.
– Да, это парадокс! – засмеялась Полина.
– Это не парадокс, а софистика, Полина Андреевна, – сказал он.
Их разговор был Зине не очень понятен, но она и не старалась вникнуть в смысл произносимых слов. Гораздо важнее было то, как выглядел сейчас Леонид Семенович, это вызывало у нее тревогу.
Она его не то что не узнавала, нет, конечно, не до такой степени он изменился, но внутренние перемены были в нем так сильны, что повлияли и на его облик. Даже глаза, ей казалось, переменились – если раньше были цвета льда на чистой реке, такие же неярко-зеленые, то теперь этот лед словно бы подтаял, потускнел и не зеленым стал, а серым.
Зина понимала, почему это произошло. Не надо было особенного ума, чтобы догадаться. Раз он приехал из Ленинграда один, без семьи… Может, надо было спросить его о жене и дочке, но Зина не могла этого сделать. Она спросит, конечно, спросит. Только не сейчас. Сейчас ей достаточно просто смотреть на него во все глаза и…
Зина вдруг почувствовала, что в глазах у нее режет, словно дым в них попал, и в горле першит, и в носу. Она поняла, что сейчас заплачет. Слезы поднялись у нее изнутри сразу и неожиданно, это от спирта так сделалось, наверное, вообще-то она умеет руководить своими чувствами, может быть, и слишком хорошо умеет, вон, Полина даже занудой ее назвала…
Она поспешно поднялась из-за стола и пошла к двери, благо комната-келья у Вали была маленькая.
Ни Леонид Семенович, ни Полина не стали спрашивать, куда она, оба люди культурные. И слава богу, что не надо ничего говорить и никто не услышит в ее голосе слезы.
Коридор был так длинен, что сводчатый потолок делал его похожим на ущелье. Зина хотела выйти на улицу, чтобы успокоиться на свежем воздухе, но ее пальто осталось в комнате, и она пошла в противоположную сторону, к кухне.
Ни за одной из многочисленных дверей, выходящих в коридор, не было тишины и, ей казалось, не было покоя. Может быть, просто не было покоя в ее душе, вот она и переносила свое состояние на все вокруг. Но это и объективно было так: за каждой из дверей кто-нибудь смеялся, плакал, ругался или пел, а за одной кто-то даже играл на балалайке.
В кухне на трех столах гудели примусы. Рядом с этими столами стояли и сидели хозяйки. Зина этому не обрадовалась: она надеялась, что в кухне никого не будет и у нее появится возможность посидеть в одиночестве, взять себя в руки. Но сразу же она убедилась, что и так никого как будто бы нет: ни одна из женщин не обратила на нее ни малейшего внимания.
Зина присела на колченогую табуретку возле узкого окна. Пока собирали на стол, пока выпивали, начался дождь, и теперь его струи хлестали в окно вперемежку с голыми черными ветками.
Она смотрела на эти ветки, сливающиеся с дождем, и думала. Она вспоминала. Как проснулась после того гаубичного выстрела, села на топчане. Брезентовая занавеска перед нею была задернута неплотно, и в тусклом свете коптилок она видела лежащих раненых, их забинтованные головы, ноги, руки. Слышала их стоны. Несколько секунд она не понимала, почему лежит здесь, в медсанбате. Ранена, что ли? Она ощупала свои плечи, коснулась головы. Да нет, вроде не ранена. Волосы, которые она обычно заплетала в косу и скручивала узлом на затылке, теперь были распущены. От прикосновения они упали на лоб. Она с удивлением увидела у себя перед глазами белые пряди. У нее ведь темно-русые волосы. Как странно сместился мир, как ничего в нем не совпадает с тем, что было прежде!..
Зина хотела встать с топчана, но не смогла из-за слабости в ногах. Ею владела пустота.
Занавеска отодвинулась, и она увидела капитана Немировского.
– Вот и проснулась, – сказал он. – Вот все и хорошо.
– Я что, долго спала? – с трудом выговорила Зина. Губы слушались ничуть не лучше, чем ноги. – Почему же меня не разбудили?
Вместо ответа Немировский присел на край топчана, взял ее за руку. Зина видела, что он просто считает пульс, но чувствовала при этом такую радость, как будто он держал ее за руку как-нибудь по-особенному. Его рука была ласкова к ней вне его собственных намерений.
И вдруг она вспомнила! Как шла по тропинке к медсанбату, как разминулась с Наташей Воскарчук, как вошла та в землянку медсестер и как летела по ясному утреннему небу ее голова с кудряшками перманента…
Осязаемый, ощутимый, видимый – сизый ужас подступил прямо к сердцу. Может быть, она вздрогнула или даже вскрикнула. А может, Немировский и так догадался, что с ней.
– Ну все, все. – Он сжал Зинину руку, потом осторожно отодвинул седые пряди и поцеловал ее лоб. – Ты живая, Филипок. И жить будешь долго.
– Я… не буду… там смерть!.. – дрожа, пробормотала она с порывистой бессмысленностью. И жалобно спросила: – Что же там после нее будет?
– Ничего страшного. – В его голосе действительно не слышалось страха. – Возможно, увидим, что все другие увидят только после второго пришествия. Возможно, что-нибудь еще. Но бояться не надо.
Она не поняла, про чье второе пришествие он говорит, но страх ушел мгновенно – вылетел из нее, как звук из флейты, в которую дунул виртуозный музыкант.
Она благодарно прижалась лбом к его плечу и попросила:
Она благодарно прижалась лбом к его плечу и попросила:
– Не оставляйте меня, Леонид Семенович.
В эту минуту она не могла представить своего существования без него. Куда она денется без него от подступающего страха, от сизого этого ужаса?
Наверняка ее просьба прозвучала очень глупо или, во всяком случае, наивно. Но он ответил с такой серьезностью, как будто ничего подобного не заметил:
– Не оставлю, Филипок. Меня в санитарный поезд переводят. Я тебя с собой заберу. Согласна?
– Да!
Господи, да она куда угодно с ним согласна! Она и не поняла даже, куда он ее зовет, это не имело ни малейшего значения.
– Как я без вас жила?.. – чуть слышно проговорила Зина.
Он, скорее всего, не услышал, что она сказала, а если услышал, то не обратил внимания. Он понимал, в каком она сейчас состоянии, и главным для него было, чтобы она успокоилась. А для нее главным было – быть рядом с ним. Сейчас и всегда.
– Потревожу тебя, а, красавица? Табуреточку позволь.
Зина вздрогнула. Она глубоко погрузилась в свои мысли и совсем забыла, где находится. И тем более забыла, что сидит на чужой табуретке.
Она встала. Ее глаза сразу оказались вровень с глазами незнакомого парня, по виду постарше, чем она. Глаза у него были темные, с опасными огоньками. Зина не понимала, что в них опасного, но опасность просто-таки исходила от него, и вот именно из глубины этих темных глаз, которые непонятно что выражали.
– Николай, – зачем-то представился он, хотя она не спрашивала.
– Зинаида, – пришлось ей ответить.
– Жиличка новая?
– В гости пришла к подруге.
Сколько Зина здесь бывала, его никогда не видела. Правда, она и не интересовалась жильцами и вообще здешней жизнью, сразу проходила к Вале в комнату.
– Может, и ко мне зайдешь? У меня конфеты есть.
Его предложение зайти прозвучало бы нагло и слишком откровенно, но про конфеты он сказал с такой улыбкой, что и Зина невольно улыбнулась. Так ей предлагали сладости только в дошкольном детстве.
Про конфеты он выдумал, может. Их и так-то днем с огнем нигде не найдешь, конфет, а у него они откуда возьмутся? Не похож он был на сластену. Опасность если и исчезла в момент улыбки из его глаз, то сменилась неспокойствием, тревогой. Да тут же и вернулась снова. Нервность очень чувствовалась в нем, даже на беглый взгляд.
Заметив Зинину ответную улыбку, Николай спросил:
– Ну что, пойдем ко мне?
– Нет, – покачала головой Зина. – Подруга ждет.
– Так зови и подругу!
– В другой раз. – Она встала. – Спасибо за табуретку.
– Да сиди, если хочешь, – сказал он. – Лампочку я и потом вкручу.
Не ответив, Зина пошла к двери. Женщины у примусов так и не обернулись ни к ней, ни к Николаю. Уныло текла здесь жизнь.
Стоило ей выйти из кухни, как первая же дверь широко распахнулась и в коридор прямо перед нею вывалился Голиаф, тот самый верзила, который недавно избивал жену, а потом сам лежал избитый на полу. За прошедший час он не протрезвел, на ногах и теперь едва держался, однако восстановил свой первоначальный пыл; наверное, еще водки выпил.
– П-п…таскуха! – выговорил он заплетающимся языком и схватил Зину за плечо.
Она не испугалась и даже не удивилась. Пьяных она видела немало, и ей нетрудно было догадаться, что за ее плечо он ухватился, чтобы не упасть немедленно, и что, скорее всего, он хочет сообщить ей свое мнение о жене, поделиться семейным горем, вероятнее всего, воображаемым.
Одновременно с ее плечом он держался за дверной косяк, поэтому Зина даже не покачнулась.
Но Николай, вышедший вслед за нею из кухни, воспринял все это иначе.
– Э, э!.. – крикнул он. – Клешню убери от барышни!
Голиаф отпустил Зинино плечо и тупо посмотрел на своего Давида; нетрудно было догадаться, что именно Николай был тем самым примирителем, который один только и умел на него воздействовать.
Зина и слова не успела произнести, как он взял Голиафа за руку и резким движением отвел ее назад и вверх. Голиаф взвыл и словно пополам сломался – склонился перед Зиной в глубоком поклоне.
– Пошел!.. – процедил Николай и втолкнул Голиафа обратно в комнату, из которой тот только что вывалился.
Входя туда вслед за ним, он бросил на Зину быстрый торжествующий взгляд.
«Ну как?» – спросили его тревожные глаза.
Зина терпеть не могла таких бессловесных вопросов. Ей претила любая рисовка. Но кричать: «Отпусти его!» – было бы просто глупо. Что она, избитая супруга, орущая на своего спасителя, что ему-де место в тюрьме? Да и нет ей никакого дела до этого Николая с его красивыми жестами.
Она пожала плечами и пошла дальше по коридору.
Дверь в комнату Вали была закрыта неплотно. Наверное, Зина сама же и не закрыла, слишком поспешно выходя. Она услышала голос Леонида Семеновича, на мгновение приостановилась… И замерла, слушая его, боясь ему помешать.
– Это мне соседка рассказала, про книгу. Что Белла ее разняла на страницы и до последней минуты дочке сказки читала. Я помню эту книгу, сказки Андерсена, огромная… У нее уже не было сил держать ее в руках всю, вот она и разняла, понимаете?
– Вы не нашли могилу? – спросила Полина.
– Нет могил. Всех хоронили в общей. Если вообще хоронили – в основном сжигали, говорят. И мне, знаете, последнее время одна мысль покоя не дает: что, если это правда, что в день Страшного суда мертвые действительно должны встать во плоти? У евреев потому и не принято сжигать. Всегда я над родительской религиозностью подшучивал, а теперь вот сам… Никогда не знаешь, как эта кровь о себе в тебе напомнит.
– У Бога нет мертвых, Леонид Семенович.
– Наверное. Во всяком случае, хочется в это верить. Хотя вера у меня получается странная. Собирательная, я бы сказал.
– Как у всех умных людей.
– Спасибо вам, Полина Андреевна.
– За что?
– До сих пор я ни с кем не мог об этом говорить.
– Дело не во мне.
– Не знаю.
От того, что он говорит все это Полине, Зина почувствовала что-то вроде укола в сердце. Как будто в него попал осколок злого зеркала из «Снежной королевы». Но стоило ей вспомнить о сказке Андерсена, как сердце ее тут же захлестнула такая волна жалости и боли, что не до мелких обид ей стало. Как же он живет, все время думая о том, как умирали от голода его жена и маленькая дочка? Как носит в себе неизбывное это горе?..
Забывшись, Зина толкнула дверь.
– Куда ты подевалась? – спросила Полина. – Мы тебя ждем, не выпиваем.
Если о Леониде Семеновиче Зина думала лишь с любовью и сочувствием, то от Полининого «мы» осколок снова шевельнулся в ее сердце. Почему Полина объединяет себя с ним так уверенно? Она взглянула на Леонида Семеновича. Он смотрел на Полину. От этого Зине еще больше стало не по себе.
Она села к столу, Полина положила на ее тарелку половинку вареной свеклы. Немировский разлил по чашкам оставшийся спирт.
– Да у вас тут и так есть что выпить! – раздалось от двери. – А я со своим угощением.
На пороге стоял Николай. Зину так рассердило его появление, что она даже не нашла, что на это сказать. Ну как можно приходить к незнакомым людям без приглашения!
Но тут же выяснилось, что Полина отлично с ним знакома.
– Здравствуйте, Коля, – сказала она. – Садитесь поскорее.
– А я вспомнил, что вы меня приглашали по-соседски заходить, – сказал он, обращаясь к Полине, – и решил, что случай как раз подходящий. – Он поставил на стол четвертинку мутноватого самогона и положил рядом кулек с конфетами-подушечками. – Зовут меня Николай Чердынцев, если кто еще не знает.
Последние его слова относились, конечно, к Леониду Семеновичу. Представляясь, Николай бросил на него быстрый взгляд, показавшийся Зине неприязненным.
– Майор Немировский, – ответил Леонид Семенович.
Полина перелила Николаю в чашку большую часть спирта из своей.
– Мысли ваши теперь узнаю, – сказал он.
– А я их и не скрываю! – засмеялась Полина. – Зачем? Правду говорить легко и приятно.
– Интересные слова, – заметил он. – По смыслу неправильны, но по форме хороши.
Зина посмотрела на Николая с удивлением. Странно было слышать от него такое определение. Только теперь она заметила, что внешность у него не такая, какой показалась ей на первый взгляд. Черты лица тонкие, совсем не простые. Но словно бы подернуты они налетом нервной тревоги, той же, что посверкивает сейчас у него в глазах.
– И по смыслу они правильны, Коля, – сказала Полина. – Их автор никогда и ни в чем не ошибался.
– Он писатель? – спросил Николай.
Полина кивнула.
– И в какой книге это сказано?
– Она еще не издана.
– Но ведь вы ее уже читали.
– Он читал друзьям рукопись. Я тоже слушала.
– Давайте все-таки выпьем, – сказал Немировский.
Пока Полина и Николай обменивались быстрыми фразами, он смотрел на Николая настороженно. Наверное, Полина заметила его взгляд.
– Не беспокойтесь, Леонид Семенович, – сказала она. – Коля недавно из Вятлага освободился.