Все раздражение сегодняшнего дня улетучилось из Белкиной головы, она развеселилась.
– Костя, ты неправильно выбрал профессию! – весело воскликнула она. – Тебе экскурсии надо водить. Люди в очередь будут записываться, деньги рекой потекут!
И тут же прикусила язык: а вдруг он обидится? Не каждому мужчине понравится, если скажут, что он занят неправильным делом, да еще намекнут, что и зарплата могла бы быть побольше.
Костя не обиделся, а, наоборот, улыбнулся. Улыбка освещала его лицо только в самом своем начале, в первое мгновение. Белке интересно было наблюдать за таким непонятным явлением. Особенно за тем, какими становились в этот первый момент улыбки его глаза. Она предполагала, что даже от краткой подсветки они сделаются как-то понятнее, но нет, ни при каком свете невозможно было по глазам угадать его мысли.
«А сам он легко мои мысли читает», – вдруг подумала она, но это не смутило ее и не испугало.
– На старости лет так и сделаю, – сказал Костя. – А ты на меня не злись.
За что не злиться, он не сказал, но ей было понятно, что он это понимает. Как раз в первоначальный момент его улыбки стало ей это понятно.
Какое-то очень тонкое доверие установилось между ними, и было оно дороже, чем глупая девчачья привычка обижаться по пустякам, когда уже через полчаса после обиды не понимаешь даже, из-за чего она возникла.
– Спокойной ночи, – сказал Костя.
– Так вроде не время еще спать, – удивилась Белка.
Темнело в декабре, конечно, рано, но все-таки было еще только шесть часов вечера.
– Я на работу, – объяснил он. – Так что вовремя не попрощаюсь.
Ей стало жалко, когда за ним закрылась дверь. Она с удовольствием покачалась бы еще на тонкой сетке доверия, на которой они только что взлетали попеременно вдвоем, как на батуте.
Чем себя занять, по-прежнему было непонятно. Белка побродила немного по Сети – она купила себе айпад в первый же день, когда смогла выйти в город и снять деньги с карты, – но ничего интересного там не обнаружила.
«Осталось только петуха попросить принести», – подумала она.
Белка еще в детстве, когда впервые прочитала «Войну и мир», запомнила, как Наташа Ростова, томясь от уныния, зачем-то попросила принести ей в комнату петуха, и именно что зачем-то, без всякой разумной цели, а к тому времени, когда петуха принесли, уныние ее уже прошло и она не могла даже вспомнить, для чего он ей понадобился.
Вот и ей сейчас самое время послать за петухом. Точно как Наташа, тоскует она о том, что зря, ни для чего проходит ее жизнь. И хотя образ князя Андрея в ее тоске не присутствует – ее тоска вообще не связывается с каким-либо образом, – но от этого ей не легче.
Тут Белка вспомнила, что купила вчера яблоки – старушка продавала возле магазина – и оставила в кухне, забыв попробовать, хотя выглядели они очень даже аппетитно, особенно в корзине, которую она из эстетических соображений купила вместе с ними.
Она спустилась в кухню, вынула яблоко из корзины. Рассеянно взяла нож, очистила кожуру, потом только сообразила, что делать это не обязательно, это же настоящая антоновка, и кожура у нее такая золотая наверняка не потому, что в ней содержатся красители или пестициды.
Печку уже вытопили, кухня была наполнена теплом, как озеро водою. Белка положила на печь яблочную кожуру. Она читала в каком-то туристическом проспекте, что так делают в очень дорогом швейцарском отеле – кладут на каминную полку яблочную кожуру, и в комнате от этого стоит тонкий свежий запах.
Именно такой запах в самом деле разлился по кухне. Белка уселась на табуретку, принялась грызть яблоко и думать.
Костя нравился ей, но в причине этого своего чувства она разобраться не могла. Он во всем отличался от нее, это она понимала, но точно так же понимала, что он достоин уважения, и не вследствие каких-то внешних причин – правильной работы, еще чего-то подобного, как показалось ей в начале знакомства с ним, – а по какой-то другой причине. И вот ее-то, эту причину, Белка не понимала.
«Может быть, это потому, что у него есть чувство собственного достоинства, – размышляла она. – И потому, что он своим достоинством как-то… не переполнен. Как-то иначе оно у него выражается, чем я привыкла. Он… он… – Белка ловила мысль, но никак не могла поймать. – Он имеет причину своего поведения в самом себе!»
Да, вот это точно! Она обрадовалась, что наконец изловила догадку.
Примерно год назад Белка прочитала в книге по китайской философии, которая как раз вошла в моду, что любой китаец мечтает иметь причину поведения в самом себе. Она тогда отнеслась к этому утверждению скептически. Кто его знает, о чем в действительности мечтают китайцы, может, подобные идеи – это просто европейская выдумка. Но применительно не к абстрактным китайцам, а к вполне конкретному человеку, который как само собою разумеющееся дал ей приют в опасной для нее ситуации… Пожалуй, это правда. Он имеет причину поведения в себе самом, и именно поэтому понял, что «Прекрасная Ферроньера» в себе самой содержит полный и совершенный смысл, и именно поэтому установилось между ними доверие, которое уже стало ей дорого.
Открылась дверь, и в кухню вошла Надя.
– Привет, – сказала Белка.
Надя не ответила. Причина ее неприязни была прежняя и по-прежнему была Белке понятна. Но сейчас Надя смотрела на нее иначе, чем обычно, когда они изредка сталкивались в кухне или в коридоре этого старого, покинутого почти всеми жильцами дома.
Не неприязнь, а ненависть стояла сейчас в Надиных глазах. Такая ненависть, что казалось, вот-вот она превратится в огненные стрелы, которыми эта Афина-воительница поразит Белку насмерть.
– Ты когда, сука, отсюда свалишь? – клокочущим голосом произнесла Надя. – Ты сколько нам тут всем мозги будешь просирать? Мальца приваживает, мне, такая, «приве-ет!»… А сама с чужим мужиком закрылась, ворку-ует, ждет, когда он к ней в койку прыгнет!
«Да что ж это такое? – подумала Белка. – Это что, участь у меня такая, чтобы каждая жлобица меня ненавидела? Сейчас еще и эта в горло вопьется!»
Если в Наде все более зримо поднималась ненависть, то в ней закипала самая настоящая ярость. Даже не против этой Афины доморощенной – что ей до ее ревности и чувства собственности? – а против глупости, животной бессмысленности и животной же инстинктивности мира, который догонял ее повсюду. Он пер изо всех щелей, этот мир, его гноем были отравлены и дорогостоящие керамические зубы московской леди, и вот эти дрожащие от ненависти губы, эти правильные черты простонародной красоты… Куда дальше от этого бежать? В Антарктиду?!
– Ты мне не грози, не грози! – словно подслушав Белкины мысли, проклокотала горлом Надя. – Я на зоне свое отмотала и еще сяду, не побоюсь! Только тебе от этого легче не будет, п-няла? Ты этого уже не увидишь! Глазенки я тебе кислотой-то повыжгу…
Сомневаться в том, что это не пустая угроза, а продуманный план, не приходилось.
– Пошла ты!..
Это было все, что смогла выкрикнуть Белка, выбегая из кухни. Ее вскрик беспомощно повис в теплом яблочном воздухе.
Она не спрашивала себя, взлетая вверх по скрипучей лестнице, запираясь в своей комнате, почему, ну почему все эти люди так ее ненавидят. Это было ей понятно и не требовало размышлений.
Она была во всем противоположна им, она произрастала из другого корня, чем они, в ней и Наде, несмотря на то что у обеих было по два глаза и по два уха, заложены были разные гены, принципиально разные, несовместимые, и, наверное, если бы они были женщиной и мужчиной и захотели иметь общих детей, то это не получилось бы, как не получились бы дети у кошки и волка.
Она взобралась на кровать, обхватила руками колени. Сердце колотилось так, что лишь чудом не выскакивало через горло. Надо успокоиться. Успокоиться. Решить, что делать. Немедленно надо это решить.
Белка скептически относилась к разнообразным техникам, йоговским и прочим подобным, которые якобы помогают регулировать эмоциональное состояние. Ей в этом помогало только одно: холодная голова и твердое решение.
Голова остыла минут через пять. А решение напрашивалось само собою.
Белка взяла телефон. Его купил по ее просьбе Костя, и номер был зарегистрирован на него, поэтому звонить можно было без опаски.
– Ольга Константиновна, здравствуйте, – сказала она, услышав голос соседки по лестничной площадке. – А маму не позовете?
Они договорились о таком способе связи еще в тот день, когда Белка попросила маму привезти ей в больницу вещи в дорогу. Конечно, пришлось все рассказать, и, конечно, мама перепугалась, но что оставалось делать? Только почаще успокаивать ее такими вот звонками. А соседка Ольга Константиновна являлась высокомерным божьим одуванчиком, на пресловутой лавочке не сидела и презирала тех, кто проводит время таким бессмысленным образом, поэтому можно было не опасаться, что она расскажет кому-либо о странных отношениях в семье Немировских.
Мама подошла к телефону очень быстро, даже запыхалась, ясно, что бежала.
– Белочка! – воскликнула она. – Я тебе сама хотела звонить!
– А что случилось?
У Белки сердце замерло. Судя по маминому тону, хороших вестей ожидать не стоило.
– Приходили какие-то люди, – понизив голос, сообщила мама. – Сегодня. Мужчины, двое. Я им, конечно, не открыла. Они вежливо так под дверью спросили, нельзя ли с тобой повидаться. Я, как мы договорились, сказала, что ты уехала с женихом. А они сказали, что хотят с тобой поговорить сразу же, как только ты вернешься. И ушли. Я даже дверь на цепочку приоткрыла и вслед им крикнула: как же вам сообщить, когда она вернется? А один, более корпулентный, очень неприятно ухмыльнулся и отвечает: «Не беспокойтесь, как только она появится, мы сразу же придем».
– Они тебе угрожали? – быстро спросила Белка.
– Нет, они были вполне вежливы. Но что же это, Белла? – растерянно проговорила мама. – Они, получается, действительно за тобой следят?
Ясно было, что до сегодняшнего визита мама не очень-то в это верила. Да что мама – Белке и самой уже начало казаться призрачным все, что произошло с ней два месяца назад.
– Ну… наверное, – с трудом произнесла она. – Наверное, следят, да. Ничего страшного. Пусть следят.
– Но как же? – воскликнула мама. – Сколько же это может длиться?! Ты ведь не агент ЦРУ!
Понятно, что она не могла представить, чтобы самая обыкновенная девчонка требовала таких же агентурных операций, как, страшно сказать, вражий агент. Но Белке было сейчас не до того, чтобы объяснять маме, что мадам Мазурицкой на ЦРУ плевать, а вот на любовницу своего мужа почему-то нет. Почему-то!.. Почему они все присвоили себе право распоряжаться ее, Белкиной, жизнью?! Риторический вопрос. Глупый вопрос.
Белке пришлось собрать все свои силы для того, чтобы еще немного поговорить с мамой. И когда она наконец отключила телефон, сил у нее уже не было. У нее тряслись руки и все дрожало внутри мелкой дрожью. Она чувствовала себя загнанным зверем. Как такое могло получиться? А главное, что теперь делать? Снова ринуться куда глаза глядят? Да никуда они у нее больше не глядят! И бежать ей некуда, потому что только здесь, в этой комнате, приходит к ней душевное равновесие. Непонятно, как это произошло, но это произошло.
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Но и никогда в ее жизни не бывало такого, чтобы она могла к кому-то обратиться за помощью… А теперь это так. Во всяком случае, ей так кажется.
Белка снова взяла телефон.
– Костя, – сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и даже, может быть, небрежно, – а что ты там говорил насчет санитарки? Правда можешь посодействовать?
Глава 9
Белкин стол стоял у окна. Время от времени она отводила взгляд от монитора и смотрела, как к крыльцу приемного отделения подъезжают «Скорые». Ее рабочий день подходил к концу, Костина смена, она знала, тоже, и Белка дожидалась его, чтобы вместе ехать домой.
Всего за три месяца, что они знали друг друга, она к нему привыкла. Неизвестно, являлась ли ее привычка заменой счастию… То есть в глобальном смысле, конечно, являлась, поскольку считать счастьем свою нынешнюю жизнь и работу Белка, разумеется, не могла. Но в обычном, житейском, смысле привычка к Косте радовала ее.
Она устала. От дикарских страстей устала, и от того, что отношения с мужчиной – это напряженная, а то и опасная игра, устала тоже. Никакой у нее с Костей нет игры, и страстей между ними нет, а это значит, что они уже и не возникнут, но зато он не возражает, чтобы она жила в его доме, и устроил ее на работу, и иногда они вместе возвращаются домой, а по дороге, бывает, заходят в кафе, где она рассказывает ему какие-нибудь глупости, а он слушает, потому что ее бессодержательный щебет успокаивает его нервы. Ну да, всего лишь успокаивает нервы после работы, которая ей со стороны представляется адской, она это понимает, про нервы, но ничуть не обижается. Ей ведь тоже просто приятно его присутствие, даже когда он молчит, потому что оно дает ей чувство защищенности, и это немало. Очень немало!
А мужские свои потребности он удовлетворяет с Надей, это его вполне устраивает. И не только его – все довольны.
Что отношения соседей-супругов не изменились из-за нее, Белка понимала по тому, что Надя как-то приутихла. Может, решила, что напугала соседку достаточно, и выжидала, что та будет делать дальше. Угроз выжечь глаза с ее стороны больше не поступало, при встречах с Белкой она просто отворачивалась. Спасибо и на том.
К крыльцу подъехал реанимобиль, из него вышел Костя, и Белка выключила компьютер. Не доделала пару таблиц, но на сегодня достаточно, никуда не денется до завтра больничная статистика.
Да, именно обработкой статистических данных она занималась вот уже месяц в больнице скорой помощи, куда ее устроил Костя. И больница была приличная, по крайней мере, хорошо отремонтированная, то есть не нагоняющая тоску, и работа не пыльная, зря он стращал ее трудом санитарки.
На труд этот Белка, кстати, здесь нагляделась и отчетливо понимала, что она бы такого и трех дней не выдержала. Поди-ка полы перемой в одних только палатах! А коридоры, а туалеты… Ужас. Правда, Костя утверждал, что ничем он ее не стращал, просто ставки никакой тогда не было, кроме санитарки, а в нужный момент вот появилась, потому что сотрудница ушла в декрет.
Белка не могла без смеха вспомнить, как ее оформляли на работу – трудовой книжки нет, что начальство скажет, только потому, что Константин Николаевич попросил и что временно, только поэтому, Белла Леонидовна, идем вам навстречу, оформим по договору без трудовой… Больше, чем эти вселенские страхи, смешила ее разве что манера именовать друг друга исключительно по имени-отчеству. Ладно ее Беллой Леонидовной называют, двадцать семь лет здесь считается зрелый женский возраст, но вот и семнадцатилетнюю Катю, которая после школы устроилась как раз санитаркой, все так и норовят назвать Екатериной Олеговной.
«Сразу вниз спуститься или, может, он сюда поднимется?» – подумала Белка.
Она снова выглянула в окно. Из реанимобиля выкатывали носилки с лежащим на них человеком, Костя стоял рядом. Зрение у Белки было хорошее, даже с третьего этажа она видела, что лицо у него напряженное и злое.
«Поднимется, – решила Белка. – Чаю захочет выпить».
Но в ту же минуту, когда она это подумала, к крыльцу подъехали две черные «Волги» и остановились по обе стороны «Скорой». Сверху все это выглядело, как мизансцена в плохом кино. Из машин выскочили люди в форме с автоматами и встали полукругом между носилками и входом в больницу.
«Это что еще за боевик?» – подумала Белка.
Размышляла она об этом уже на ходу. Даже дверь за собой не заперла. Да его там пристрелят еще, пока она с ключом будет возиться! С них тут станется.
Она выскочила из двери приемного отделения и оказалась за спиной одного из этих, с автоматами. И сердито стукнула его кулаком в спину – стоит тут, как… Дай пройти!
Он обернулся и, окинув ее быстрым взглядом, решил, что она не стоит внимания, только шикнул:
– Стой где стоишь!
Белка, конечно, все равно попыталась пройти, но он повел плечом, и она оказалась вдавлена в перила крыльца. Ей ничего не оставалось, как только наблюдать за происходящим.
Что происходит, она не понимала.
Возле реанимобиля замерли санитары, на каталке лежала женщина и тихо стонала, а перед Костей стоял увесистый человек в неизвестной Белке форме, вроде военной, и выговаривал ему начальственным голосом:
– Ты что себе позволяешь? Под статью захотел? Нападение на сотрудников правоохранительных органов?
«Вот оно, их имя-отчество! – мелькнуло у Белки в голове. – Грош цена».
Словно уловив ее летучую мысль, Костя зло отчеканил:
– Вы мне не «тыкайте». Я свою работу делаю. И больную вам угробить не дам.
– Цела будет! – рявкнул начальник. – Нашлась цаца! Она придуривается, а вы способствуете!
– Молите Бога, чтоб вам так не придуриваться, – процедил Костя. – Оружие уберите немедленно. Пациентка нуждается в срочных реанимационных мероприятиях. Я лично рапорт вашему начальству напишу, а вы лично за ее смерть будете отвечать.
Неизвестно, нуждалась ли еще пациентка хоть в чем-нибудь; стонать она, во всяком случае, перестала. Но Костины слова, а точнее, Белка догадалась, его тон на человека в форме подействовали. Он нехотя кивнул автоматчикам, и они расступились.
– Быстрее! – бросил Костя, и санитары, отмерев, покатили каталку по пандусу.
Двое автоматчиков по очередному кивку двинулись следом. Белка шмыгнула обратно в дверь. Там, в приемном, она Костю и перехватит, и там же выяснит, что все это значит.
Но в приемное отделение ее не пустили. Не врачи или медсестры – она была в халате и вполне могла пройти, – а те самые автоматчики, которые вошли в больницу. Они стояли у дверей, опять же как в дурацком фильме, и не удостоили ее ни словом, просто не пустили, и все.