Но ни в армии, ни во флоте это тебе никто не объясняет. Что такое «Есть!», почему «Есть!», от английского «Yes!», что ли?
То есть там ты должен сразу принимать предложенные правила игры, не всегда тебе понятные.
* * *Там же искаженный язык.
Искаженный в силу необходимости быстрого проговаривания.
И вот перед строем выходит начальник, и он начинает говорить. Он же не всегда способен на разговор. Он иногда ни на что не способен, и это сразу становится видно. По речи.
Он говорит, а подчиненные корчатся от смеха: «Что вы тут водку пьянствуете!»
То есть армия в строю – это иногда очень весело. Военное говорение – это жанр.
* * *– Хочешь взять интервью у Кахи Бендукидзе?
– У того, что все здесь продал и уехал в Грузию?
– Ну!
– Хочу, конечно!
Вот так я и поехал в Грузию.
– А ты не боишься? – спрашивали меня знакомые.
– А чего бояться?
– Ну, там же почти война с Южной Осетией.
– Ну, еду-то я в Тбилиси.
Да, еду я в Тбилиси. Между нами и Грузией теперь визовый режим. Виза стоит 20 долларов США, и купить ее можно в аэропорту.
Когда наш самолет приземлился в Тбилиси, там было четыре градуса жары.
– А к кому вы едете в Тбилиси? – спросила меня девушка, приклеивающая визы.
Дело в том, что пригласил меня канадский бизнесмен грузинского происхождения, и мы с ним были знакомы только заочно, и надо же такому случиться (со мной такое бывает): в момент вопроса я начисто забыл его фамилию. У меня было одно только имя – Гога.
Поэтому я и сказал, что еду прямо к Кахе Бендукидзе.
– А где вы будете жить? – не унималась девушка (в анкете на визу я оставил в этих клетках пустые места).
– В гостинице буду жить, конечно… у Кахи.
Странно, но этот ответ ее полностью устроил.
На выходе меня ждал Гога, или Георгий – с биркой в руках. На ней было написано: «Покровский»
– Мы поедем на машине моего дяди, – сказал через минуту Георгий.
Дядю звали Важа, мы тут же познакомились, и я рассказал им, что сказал девушке, что буду жить в гостинице, у Кахи.
– А Каха действительно живет в гостинице.
– Как в гостинице?
– Так. Его жена с детьми вернулась в Москву, а он здесь остался, в Грузии.
– И чем он тут занимается?
– Приватизацией грузинских предприятий. Многие считают, что в пользу Москвы. Так что Кахе несладко.
– Чужой среди своих?
– Что-то в этом роде.
По дороге мне показывают Тбилиси. Этому городу очень идет солнце, но солнце появилось только на следующий день, а в день приезда было пасмурно, лил дождь.
Так что солнце было только завтра. Солнце – и Тбилиси сияет, он щурится лицами людей. Они улыбаются, или это только гримаса от солнца? Но все равно хорошо, пусть они улыбаются хотя бы и из-за солнца. А летом тут всюду летние кафе и разносится запах свежесваренного кофе. Тбилисцы никуда не спешат. Тут вообще не спешат. Восток – не принято.
– А вы заметили, что на улицах нет полиции. В Москве у лиц кавказской национальности давно бы проверили документы. А у нас никого не проверяют. Всем все равно, – рассказывает Важа. – Я же полковник милиции. Но я – имперский полковник. Руководил всей милицией Тбилиси при Шеварднадзе. Каждый день ему докладывал без пятнадцати десять. Мне хватало восьми минут. А семь минут он расспрашивал меня о жизни.
– Шеварднадзе – великий человек? – спросил я первое, что пришло на ум.
– Да. Великий человек. Он принял страну, когда тут был криминал. Криминал правил. И они пригласили Шеварднадзе, потому что их во всем мире не признавали. А с Шеварднадзе их сразу признали. Они думали, что он старый и больной. Что они его будут держать в руках. А он, как старый лис, выждал момент и… всех арестовал. Аресты производились в один час по всей Грузии. А сейчас Саакашвили знаете что придумал? У нас приняли закон, что вор в законе, если его спрашивают: «Ты – вор? И он говорит: «Да! Я – вор!» – сразу же сажается в тюрьму на десять лет.
– Без суда?
– Почему без суда?
– А если он скажет: «Нет! Я не вор!»?
– Ну, тогда он опустится среди воров. Так нельзя. Вор должен сказать, что он вор.
– И вот он выходит из тюрьмы, и его еще раз спрашивают и опять сажают?
– Да. И воры в законе у нас сидят в отдельной тюрьме. Не со всеми. И еще у нас ГАИ взяток не берет.
– Как это?
– А у нас нет ГАИ. Есть патрульные машины. Город разбит на квадраты, и каждая машина патрулирует свой квадрат. Все знают телефон. Если что случилось – позвонил, и они через минуту подъедут.
– А как же происшествия на дороге?
– Все стали очень вежливыми. Сами регулируем движение. А если что случится, то патруль сразу подъедет.
– И он взяток не берет?
– Нет. Их все время проверяют. У нас безработица сорок процентов – сразу на улицу.
Через десять минут меня довезли до гостиницы. Это три звезды, и сутки здесь стоят девяносто долларов. Огромный номер, три кровати.
Через два часа за мной заехали и повезли на ужин. На ужин были приглашены еще два бывших полковника, Александр и Георгий, и два грузинских бизнесмена – Гизо и еще один Георгий.
Мы сидели в ресторанчике, в неотапливаемом домике. Там был камин, и над ним был приспособлен самогонный аппарат. Зажигаешь камин – идет чача.
Принесут и вино: «А какое вы будете вино? Есть немножко мутное, есть крепкое…»
Вина будет море. А еще – маринованный сом, хачапури, сыр, зелень, шашлыки.
Тосты. Грузия – это тосты. Это непрерывные тосты. Сначала обо всех присутствующих. Начинают с самого старшего и не забывают никого. Всем посвящается несколько слов. Какие это слова? «Сначала я хочу выпить за Бога (пауза). за Бога, пославшего нам такого человека, как Гизо.»
Потом все пьют за отсутствующих, потом за Грузию и так далее, пока не наступит вечер. Вечер наступает в одиннадцать ночи.
Потом все ищут вход в гостиницу.
В два часа ночи я вскочил с кровати. Меня поднял с нее женский крик: «А-а-а-а-а!!!»
Кричат, кажется, за стенкой, требуется помощь!
А потом закричал мужик, только потише: «А. а. а.»
Я сел на кровати. Помощь не требовалась.
* * *Я должен выступить на Лейпцигской книжной ярмарке. Организаторы ярмарки попросили текст выступления написать и представить им заранее, чтоб с ним ознакомился переводчик. Я сел и написал текст. Вот он:
«В 862 году от рождества Христова мой родственник по отцовской линии Урм Медноголовым вместе с Эриком Ужасным (позже – Рюриком Прекрасным) навестил Ладогу, где и остался наводить порядок среди славянских племен. Позже в местечке под названием Киев он основал перевалочную базу для ежегодных походов на Царьград (Константинополь). Родной внук Урма Медноголового Торни Железнорукий князем Владимиром, поспешно принявшим христианство, был подарен Византийскому владыке в качестве личного телохранителя. Его потомки возвратились на Русь только перед Куликовской битвой, в которой они незамедлительно приняли участие. Далее следы их теряются, но доподлинно известно, что одним из моих родственников по линии отца был Петр Андреевич Вяземский – поэт и гражданин.
О родственниках со стороны моей матери известно только то, что Осман-паша в битве при Плевне в 1877 году потерял весь свой обоз, в котором в походном гареме у него томилась армянская красавица Зейнаб. Красавица немедленно влюбилась в русского поручика Трифонова, ворвавшегося к ней в шатер, и плодом этой любви стала девочка по имени Аглая. Позже мать и дитя оказались в Шемахе, откуда и ведет начало славный род Бабахановых, к коему и принадлежит моя мать, названная Тамарой в честь царицы, приютившей одного моего пращура, славившегося умением слагать вирши по любому поводу. Некоторые отголоски его усилий на ниве полночных песнопений отозвались в другом моем родственнике по линии матери – великом армянском поэте и писателе Ширванзаде.
Так что, имея среди своих родичей воинов и поэтов, я не мог получить от Провидения иной судьбы. Двадцать лет я провел в Военно-морском флоте, из которых десять – на подводных лодках.
В 1983 году во мне проснулась муза, которая с тех пор не смыкает глаз.
Мной написаны четырнадцать книг, из которых ни одна не переведена ни на один европейский язык. Справедливости ради следует отметить, что они также не переведены на китайский, арабский, японский, хинди и суахили.
Причина – я пишу на русском военно-морском сленге, полном разных идиоматических выражений. Придумал я их, в общем-то, сам, так что и пенять не на кого.
Это все, что я хотел сказать, представляя свои книги на Лейпцигской книжной ярмарке».
* * *– Сегодня у нас будет культурная программа, – сказал мне Георгий. – Что ты в Тбилиси хочешь посмотреть?
Вообще-то, я хотел бы посмотреть на Каху Бендукидзе, поскольку приехал брать у него интервью, о чем я и сказал Георгию.
– Каха потом, а сейчас поедем посмотрим Тбилиси.
– А Каха мне даст интервью? – спросил я с некоторым сомнением в голосе. Я уже второй день в Тбилиси, и интервью с Кахой мне пока только обещают.
– Каха потом, а сейчас поедем посмотрим Тбилиси.
– А Каха мне даст интервью? – спросил я с некоторым сомнением в голосе. Я уже второй день в Тбилиси, и интервью с Кахой мне пока только обещают.
– А куда он денется, – был мне ответ. После этого мы поехали в ту церковь, где похоронены Грибоедов и его Нина. Это небольшая церковь на горе. В Тбилиси все на горе или же под горой.
Храм пятнадцатого века.
– Или семнадцатого, – говорит Георгий.
На стенах темные деревянные панели, расписанные ликами святых и сценами из их жизни. Тихий храм. В углу, рядом с печкой, три девушки из хора поют.
В Грузии давно нет центрального отопления. Все отапливается такими вот печурками.
От них гибкая металлическая труба идет в окно. Топятся или газом из баллонов, или дровами.
Дров здесь много. Сейчас на улице около восьми градусов, так что в церкви можно замерзнуть.
Девушки хорошо поют. В Грузии вообще хорошо поют.
Рядом с храмом небольшое кладбище. Тут и могилы Нины и Грибоедова. Они самые роскошные.
Здесь же и памятник матери Сталина.
– У нас есть и музей Сталина. Грузия страна маленькая. А Сталин все-таки был частью и нашей истории. Так что есть у нас и его музей, – говорит Георгий.
Памятник датирован 1937 годом. Черно-белый мрамор. Все очень скромно.
– Сталин приезжал хоронить свою мать?
– Нет. Он здесь многих посадил, поэтому не приезжал. Здесь на кладбище похоронены разные выдающиеся люди. Вот могила математика. Он на космос работал. Вот могила актера. Он «Отца солдата» играл. Вот могила матери Софико Чиаурели.
Все очень скромно. Плита – надпись. Иногда – театральная маска.
– Хорошее у нас тут кладбище, правда? – говорит Георгий. – Вот они здесь лежат. И отсюда виден весь Тбилиси, посмотри.
Тбилиси действительно виден – горы, скалы, сосны и дома, дома, дома, много церквей, Кура, Авлабар.
Тишина. На душе становится неторопливо, спокойно. Восток– куда спешить?
– В Тбилиси все возвращаются, – говорит Георгий. – Нас же мало. Все друг друга знают. Вот если говорят «Эдик» – значит, говорят о Шеварднадзе. Он сейчас на даче живет. И охрану ему оставили. Его у нас так называют. Он тоже часть нашей истории, и когда про него говорят без уважения, то мне неприятно. Мы же тут все друг друга знаем.
У нас на визитке у человека может быть написано: «Тбилиси. Спросите Гиви».
– И у любого на улице спрашиваешь, и он покажет нужного Гиви?
– Конечно.
– И двух одинаковых Гиви не бывает?
– Двух не бывает. Даже если его зовут Гиви, у него другое прозвище. Вот Бендукидзе здесь зовут Каха. Если говорят: «Каха» – то имеют в виду его.
– И он мне даст интервью?
– А куда он денется, – слышу я в ответ.
* * *Когда меня спрашивают: «Действительно ли на флоте так вкусно говорят?», я с гордостью отвечаю: «Теперь говорят!»
На самом деле, конечно, и до меня были на флоте люди, изобретавшие потрясающие эпитеты. Когда утром командир появляется перед строем, он обязательно должен что-то сказать, и в эту минуту строй замирает в предвкушении. Это почти традиция: подчиненные хотят услышать от своего командира нечто неординарное, и есть такие командиры, которые не обманывают этих ожиданий.
Почему от командира ждут необычных, вкусных слов? Наверное, потому что их может произнести только человек, мыслящий не так, как все. То есть от командира ждут чего-то неожиданного. Непредсказуемого. Может быть, потому, что люди чувствуют, что такой человек и в бою примет неожиданное, но верное решение. На флоте это жизнь. То есть от быстрого, правильного решения командира зависит жизнь экипажа. Скорее всего, люди доверят свою жизнь человеку, не теряющемуся ни при каких обстоятельствах.
Вот почему такое внимание обращено на то, как и что человек говорит. Ум не скрыть.
Ценится только ум. Умение владеть ситуацией.
Много ли выражений придумал я сам? Конечно много. Но, повторюсь, особый, вкусный язык был на флоте всегда. Я его только немного выделил, где-то поправил, добавил или усилил. Это как работа дизайнера, который вошел в комнату и переставил мебель, добавив немного кое-чего. Так что я – человек, переставляющий мебель.
* * *Летом на Неве поставят плавающий фонтан, струи которого будут управляться компьютером.
Говорят, что центральная струя будет в два раза выше чего-то, не помню чего. А еще говорят, что в середине будет поставлена фигура Путина, разрывающего пасть Ходорковскому.
* * *Ваше, можно сказать, сиятельство!
Граф! Душа моя! До чего же хорошо!
Осклизлыми руками, губами, постепенно расползающимися в глупой ухмылке, и глазами, полными вчерашней похмельной влаги, присягаю и клянусь вам в преданности и неизменном своем расположении!
Не щадя живота своего, ничем не береженного от послеобеденных бурлений, всхлипывая поминутно, и прочее, и прочее.
Словом, прими уверения.
* * *Лейпциг.
Мы прилетели во Франкфурт-на-Майне и от него поедем в Лейпциг на автобусе. Четыре с половиной часа. Напряжение для седалищного нерва, но придется выдержать ради книжных дел.
В Лейпциге ярмарка, вот меня и пригласили вкупе с другими писателями – Андреем Константиновым, который написал «Бандитский Петербург», Марией Семеновой, которая написала «Волкодав», и еще Павлом Крусановым, который не помню что написал.
Приглашен еще и Александр Невзоров, тоже ставший писателем. Он создал «Лошадиную энциклопедию» – тяжеленный труд килограмма на три (мелованная бумага, фотографии, фотографии, фотографии: Невзоров на коне, Невзоров с конем, потом где-то под конем, рядом с конем и вместо коня).
Злые языки говорят, что после этой книги появилась поговорка: «Если б я имел коня – вот это был бы номер, а если б конь имел меня, то я б, наверно, помер!»
Врут, конечно, я ее слышал давным-давно.
По дороге в Лейпциг поля, поля, фермы, поля.
Погода – серый день морозный, а по обочинам сидят хищные птицы.
Я нигде не видел такого количества хищных птиц: филин, кобчик, ястреб-тетеревятник, скопа, коршун. Коршунов больше всего. Полным-полно. Просто страна коршунов.
А еще тут косули прямо на полях, лисицы, зайцы. Видел двух зайцев размером с небольшую собаку. И везде все ухожено. Все обработано.
В Лейпциг въехали только через шесть часов – на дорогах пробки, тащились за грузовиками. Германия – страна грузовиков – здоровенные фуры.
При въезде в город почудилось, что я в предместьях Питера – те же дома «кораблики», облупившиеся стены, граффити везде.
Запустение, брошенные дома, какие-то фабрики, стекол нет.
Социализм еще не пройден. Такое впечатление, что люди покинули город – встали и ушли. Грустно.
Но в центре города – уже красивые дома, бесшумные трамваи. И как им это удается – бесшумные трамваи?
А еще у них все разрыто и вокруг грязь. Но это не наша грязь. По ней пройдешься, и штаны чистые, а по нашей грязи – через два шага все замызгано, надо брюки стирать.
И почему это так? И солью никто не посыпает дороги – просто удивительно.
Ярмарка отнесена в конец города. До нее на трамвае минут сорок. Народу – тьма, вот они где все, лейпцигцы. В субботу вообще не пробиться. Детишки лет по восемнадцати являются в карнавальных костюмах. У них если в костюме, то проход бесплатный.
Все-таки семь с половиной евро.
Ярмарка – стеклянные купола с трубами-переходами внутри.
У нас два стенда: питерский и московский. Стоят рядом. Наши немедленно посмотрели, чей лучше, потом пришли и со вздохом: «Наш-то лучше!»
Ну и слава тебе, Господи, все нам радость-то!
Мы выступали перед публикой. Каждый в свой день. Мой день последний.
А до этого – «круглый стол» питерских писателей. Тема: «Писатель – это как что? Как пророк или как мастер?»
Я сказал, что писатель – это как болезнь, чем привлек к себе внимание.
Меня переспросили, попросили уточнить. Я уточнил: нормальные не пишут.
Пишут всякие ненормальные, например я, после чего я пригласил всех послушать меня на следующий день.
На следующий день народу пришло много. Всем хотелось услышать от меня еще чего-нибудь. О ненормальных. И я не обманул ожидания. Битый час я говорил о море, о подводниках, о своих книгах, о своих предках, опять о подводниках и о том, что я – ветеран холодной войны.
Потом показал им отрывки из фильма «72 метра».
Потом со стенда украли половину моих книг. А-а-а… пущай тащат.
Тащат-то бывшие советские граждане. Они теперь живут в Германии на социале – это за квартиру за тебя платят и дают пособие, но тебе много чего нельзя – почти все нельзя. Например, нельзя зарабатывать (потому что ты на пособии). Но тебя могут привлечь на работы – за один евро в час. Но денег ты не получишь, потому что ты на пособии. Вот такие дела. Клетка – но просторная.
И полное забвение.
А вечером были походы в немецкие рестораны за сосисками и пивом. Немцы вечерами сидят в настоящих немецких ресторанах – там большой стол с лавками с обеих сторон.