Подают пиво (такое и сякое) и запеченную свиную рульку – это та часть ноги, что рядом с копытом.
Поедая рульку, я понял, что от свиньи оставляли благородные германские бароны простым неблагородным местным крестьянам.
Поговорили о судьбах России. Как всегда, в судьбах ее много выяснилось неясного.
Потом были песни – сначала все больше про «Мурку», а потом уже и песни военных лет пошли. Я сидел и думал, что то, что поют про «Мурку», скорее всего, говорит о том, что воровское побеждает в конце концов сыскное, потому что про нее поют все бывшие сыскари.
А военные песни – это наше вчера, сегодня и наше завтра. Их хорошо слушают все. Даже немцы.
Через пять дней мы уже улетели в Питер. Улетали мы с тем чувством, что мы все-таки молодцы.
* * *Говорят, что есть еще такое Евангелие от Иуды. Говорят, что его скоро опубликуют.
В Библии есть множество сомнительных для меня мест. Одно из них – предательство Иуды. Как это, скажите на милость, выглядит со стороны обыкновенной логики: Христос, человек великой проницательности, не распознал в своем лучшем ученике предателя? И что это за цифра такая – тридцать сребреников? Чего это вдруг и так мелко? Может, не тридцать, а все-таки три тысячи? Или же тридцать тысяч?
И потом, этот пресловутый поцелуй. Это что за театр?
Граждане, должен вам сообщить, что Христа в ентом самом месте знала каждая собака – он там день и ночь шлялся и все проповедовал и проповедовал.
Так для чего же его целовать, если его и так все знали?
Уж очень этот поцелуй похож на пароль, что ли, или на условный сигнал между двумя сговорившимися.
Кто эти двое? Христос и его лучший ученик – Иуда. Один без другого – просто не вяжется. Не совершил бы Христос подвиг собственного распятия без верного помощника.
А кто годится на роль верного помощника? Только самый умный и преданный ученик. Иуда. И ведь Христос-то простил его тут же.
То есть Иуда, как и всякий прощенный, прямиком попал в рай.
Что и было обещано.
* * *Герундий! Как человек, рожденный для великих дел и отличающийся с самого своего появления на этот свет счастливым телосложением, набором несомненных дарований, а также и трезвым рассудком, хотел бы обратить ваши взоры на то, что только умы недалекие полагают виновными в своих бедах всех лордов нашего королевства.
Это не так. Беды бедным несет бедность. Ума, разумеется.
А всякий же феодал испытывает неподдельные чувства к своим подданным. Все эти движения начальственных душ хороши, поскольку не обещают забвения – худшего из имеемых зол.
Вглядитесь в их лица – там нет места скуке. Они всюду в поиске. Их тревожат детали.
А люди вызывают в них к жизни те же свойства души, как и бараньи котлетки.
Нельзя не любить то, что ты ешь.
* * *Я встретился с Клаусом Фрицше. Он был смущен. Он сподобил нас на издание его книги о плене, а потом нашел себе других издателей. Я успокоил его: ничего страшного.
Я задал ему вопрос: все ли немцы шли в Россию в 1941-м за землей и рабами.
Нам, по крайней мере, говорили, что все.
– Нет! – сказал Клаус. – Не все. Это землевладельцы, может быть, и шли за этим, но я и многие мои товарищи были семнадцатилетними мальчишками. Мы шли за родину. Я недолго провоевал. В первом же бою попал в плен. И шесть лет отсидел в плену. Меня и многих моих товарищей спасали простые русские люди. Спасибо им.
Клаусу уже за восемьдесят. Он 1924 года рождения, и он все еще пишет книги.
Мой отец тоже воевал с семнадцати. Только он уже умер. В шестьдесят восемь лет. Он не любил вспоминать о войне.
* * *Мне позвонили и сказали:
– Сейчас с вами будет говорить Наталия Петровна Бехтерева!
Дело в том, что до этого я брал у нее интервью и при этом деянии подарил ей «72 метра».
– Александр Михайлович! – послышался в трубке голос Наталии Петровны. – Должна вам сообщить, что если вышла ваша книга «72 метра» и по ней еще и фильм сняли, то в нашей стране действительно есть демократия!
– Вам понравилось? – спросил я.
– А я бы иначе и не звонила! – было мне заявлено не без гордости.
– Ну, Наталия Петровна, уж нам-то известно, что вы девушка-кремень! Значит, вас проняло?
– Конечно! Но вам-то известно, что вы умеете затянуть к себе читателя.
– Известно, конечно. Так что спасибо, Наталия Петровна!
Потом мы еще немного поговорили о том, как человек выходит из тела, о снах и сновидениях, о рождении мысли, о мозге, а в конце разговора я ей сказал:
– Вы только там не пропадайте, Наталия Петровна!
– Вы только посмотрите на него! – притворно ахает она, и в трубке слышится смех секретарши.
* * *Все зависит от движения встревоженных духов.
Все помыслы человеческие, все страдания и печали, а также радости, подлости, глупости. Словом, всё.
А встревоженность же духов напрямую связана с самим зачатием.
Не столько со способом оного – с позой и интенсивностью, как с мыслями, опутавшими обоих участников, с разнообразием их путей и направлений.
Не следует безо всякого соображения нестись вперед как угорелые, на манер зеленых обезьян, мартышек или же макак! Иначе на свет Божий не замедлят появиться торговцы недвижимостью, предатели и члены городского парламента.
Не следует тупо и сыто уподобляться молоту и наковальне, поршню и шатуну или же деревенскому насосу для подъема воды из-под грунта. В этом случае мы рискуем наводнить мир клятвоотступниками, убийцами и ворами, а также лицами безо всяких способностей, то есть служащими госдепартамента.
Только мягкое, непринужденное размышление о связи величин бесконечно малых с большими, о влиянии их друг на друга и о взаимном их проникновении в сочетании с движениями неторопливыми, но глубокими и сильными способны явить нам души благородные, склонные к любви и обожанию всего сущего.
Уф!
* * *– Хочешь посмотреть то место, где у нас Буш танцевал?
Вообще-то, я хотел бы взять интервью у Кахи Бендукидзе, но и то место, где в Тбилиси Буш танцевал, тоже сойдет, пока Каха готовится к интервью.
Буш танцевал на улице перед рестораном, а потом его повели в этот ресторан кушать.
– Вот он – этот ресторан!
Мы стоим рядом с очередным собором на возвышенности, под нами Кура, а на том берегу– ресторан. Я уже привык, что тут в Грузии всё – или Кура, или собор, или ресторан.
Я третий день не могу взять интервью у Кахи: то ему некогда, то мы в ресторане.
Каха обещал мне дать интервью сегодня, но вечером, а пока можно сходить в музей оружия. Меня туда ведет Георгий. Это рядом с одной маленькой, но древней церковью, куда мы, конечно же, заходим поставить парочку свечек.
Тут же недалеко и городской музей. В музее тихо, и там собрано все, что относится к городской жизни – орудия и оружие. Оружие – это к предкам грузин, настоящим мужчинам и воинам, а орудия – это к ремесленникам – тбилисцы были искусными мастерами.
В музее много и того и другого, а также костюмы всех времен и современная живопись.
Современная живопись похожа на ту, что рисуют в Питере «Митьки».
После музея мы заходим в кузню, где куют кинжалы.
– Ты хочешь маленький кинжал? Объясняю, что в аэропорту все равно этот кинжал вытащат из чемодана.
– Тогда просто посмотрим.
В кузне живописно лежат всякие куски, которые потом станут оружием. Здесь куют оружие на заказ. Кузнец – выпускник художественного училища, он не только показывает, но и рассказывает о том, как это оружие делается и какие предки были молодцы, что завоевали так много земли. Оказывается, в свое время не было ни Армении, ни Азербайджана, а все это была Грузия. Я уже слышал нечто подобное от армян. В том случае была только одна Армения.
А оружие он кует действительно очень хорошее.
Интервью в тот день я взял, но не у Кахи Бендукидзе, а у другого Кахи.
Этот Каха министр, и возглавляет он департамент науки, спорта, труда и еще чего-то не очень крупного. Одновременно он еще и является деканом здешней школы бизнеса.
То есть он учит бизнесу других людей.
Мы пошли в его школу, где поднялись наверх на лифте, у которого открывалась только одна створка. Кроме того, внутри надо было нажать некую комбинацию кнопок, чтоб сдвинуть его с места вверх.
– А он не рухнет вниз, если ты отпустишь кнопки? – спросил я у парня, который нас вез таким образом в школу бизнеса.
– Нет! – засмеялся он. – Не успеет. Сейчас приедем.
И действительно, вскоре мы приехали. «Как все необычно, – подумал я, – в этой школе!»
Каха говорил по-английски и по-русски. Он оказался молод и напорист. Он ездит по стране, он часто бывает в Америке, в Канаде. Он читает там лекции. Он и здесь читает лекции об истории Грузии.
Он говорит о Грузии, о ее будущем (которое видится ему сельскохозяйственным, ну и туризм, само собой, а потом еще и транзит бакинской нефти с газом, и прочее, и прочее).
На нашей беседе присутствуют Гизо и Важа. Те сидят, уставясь в стол, потому что Каха, показывая на них, говорит о том, что их поколение было взяточниками, а Грузия так жить больше не хочет.
На нашей беседе присутствуют Гизо и Важа. Те сидят, уставясь в стол, потому что Каха, показывая на них, говорит о том, что их поколение было взяточниками, а Грузия так жить больше не хочет.
После интервью мы с Георгием никак не могли найти туалет. Потом нашли его, но там не было света.
– Как бы не написать на какого-нибудь студента! – говорит мне Георгий. – Лекции в Канаде читает, а лампочку ему бывшие взяточники должны вкручивать.
Когда мы вышли на улицу, Важа, которого только что обвинили во всех взятках Грузии, обрел голос.
– Негодяй! – сказал он. – Такой молодой и уже негодяй!
Мы, как могли, его успокаивали. Все-таки интервью вышло интересное, а этот парень молод и горяч.
– Негодяй! – не успокаивается Важа. Другое интервью в тот же день мне дал другой министр.
– Он такой же, как и этот?
– Нет! Это очень умный человек. Его тоже зовут Каха (похоже, тут всех министров зовут Каха). Каха – очень распространенное имя в Грузии. Каха – по-грузински Александр.
Министр образования не так молод и горяч, как министр науки. Он взвешивает каждое слово и говорит о реформе образования, о том, как Грузия победила коррупцию, о туризме, сельском хозяйстве, инвестициях, трубопроводах и доступности власти.
Власть тут действительно доступна – я же взял интервью у двух министров в течение одного дня.
Вечером всей компанией мы пошли в тот самый ресторан, где танцевал Буш.
Там Важа сказал тост:
– Я хочу выпить за три капли. Первая капля – это капля крови. Ее проливали наши предки за эту землю. Вторая капля – это капля пота. Его проливали наши предки, когда пахали эту землю. И третья капля – это та слеза, которую проливали матери тех, кто проливал и кровь и пот.
После этого тостов было еще очень много.
В восемь вечера меня отвезли в гостиницу, пообещав заехать за мной в десять, потому что именно в это время Каха Бендукидзе готов дать мне интервью.
В полдесятого позвонил Георгий и сказал, что Бендукидзе вызвал к себе Саакашвили, и поэтому он даст мне интервью только утром.
* * *Утром Бендукидзе мне интервью так и не дал – его опять куда-то вызвали. Так что по дороге в аэропорт меня завезли в местечко слияния Арагвы и Куры. Там монастырь, «из-за горы и ныне видит пешеход столбы разрушенных ворот…»
– Лермонтов здесь писал «Мцыри».
Это Джвари. Храм пятнадцатого века. Это все на горе, открыто всем ветрам. Холодно, мороз, снег, в храме – иконы, свечи, стены.
Под горой – река и древняя столица Грузии Мцхети. Там Светицховели – один из первых православных храмов.
Гизо дал мне в дорогу пять литров вина в полиэтиленовой бутыли.
– Так у меня же в аэропорту его отнимут!
– Если отнимут, скажешь: «Выпейте за мое здоровье!»
В аэропорту меня действительно остановили с этим вином.
– Что это?
– Это вино.
– В такой бутылке нельзя.
– Тогда давай его с тобой прямо здесь выпьем!
– Не могу. Я на работе.
– Тогда мы выпьем его с тобой после работы. Никуда не полечу. Хочу с тобой выпить!
Молодой таможенник смущен.
– Подожди! Старшего позову! Старший – солидный, спокойный, седой, с большим достоинством. Он сразу понял, в чем тут дело.
– Русского обижать нельзя! – сказал он очень весомо. – Вези свое вино!
Потом он постоял рядом и добавил:
– Скажи там всем. Мы любим Россию. Мы любим русских. Без русских– мы куда? Никуда! Мы вас любим. Скажи там всем. Старшее поколение все помнит. Конечно, молодежь сейчас по-английски говорит. А-ааа. какие они грузины? Они даже русского языка не знают. Вези свое вино! Все хорошо будет!
Так я и пошел в самолет с этим вином. В Москве, в Домодедово, с меня в аэропорту сняли даже ботинки. Женщина на проверке:
– А это что?
– Это вино. Из Грузии.
– В таком виде нельзя.
– Я знаю, что нельзя. Тогда возьмите его. Выпьете вечером.
Женщина открыла бутыль.
– Пахнет-то как хорошо. Вкусное, наверное.
– Так и берите.
Она засмущалась.
– Нет. Так нельзя. Езжайте со своим вином, – сказала она и наклеила мне на бутыль разрешение на провоз.
* * *– У вас не будет рубля?
Передо мной стоял старик. Я зашел в магазин за курицей, а он стоял перед холодильником со всякими там блинчиками в картоне. Он стоял там с самого моего входа в магазин, смущенно улыбался, жевал губами, кряхтел.
– Тут котлеты стоят пятьдесят один рубль, а меня вот только пятьдесят, – старику особенно трудно далось последнее слово.
– Конечно! – сказал я и выудил ему мелочь из кармана. Он взял только рубль.
Я иногда вижу, как какая-то старушка достает кошелек, потом она в нем ищет, потом говорит: «О Господи!» – потом опять ищет так, будто она что-то в нем недоискала. В этот момент я протягиваю ей десятку, и тогда она как-то по-особенному радуется, вскрикивает: «Ой!» – но потом стесняется, потом берет, говорит: «Спасибо!»
Но как-то раз мне одна старушка очень гордо заявила: «Молодой человек! Я прошла блокаду! Я выдержу!»
Я ей тогда тоже давал десятку, но я тут же вывернулся и сказал: «Бабушка! Да разве ж это деньги! Вот помните, три рубля были зеленые? Вот это были деньги!» – и она сказала мне: «Да! Это были деньги!» – так что расстались мы друзьями.
А одну бабушку я нашел прямо на помойке. Я всегда отличаю профессиональных нищих от таких вот старушек. У них другие лица, движения. Она подобрала бутылки и сложила их в сумку.
Я ей протянул пятьдесят рублей. – Что ты, деточка, – сказала она, – это же много.
И тогда я повторил тот трюк с разговорами о зеленой трешке.
* * *О русском языке. Собрались некоторые и сетовали, мол, язык наш не успевает за новым, молодым, а другие сетовали, мол, совсем он рушится, обедняется и падает куда-то.
Ой, блин! Да никуда он не рушится, не обедняется и не отстает. Он жив и живет, пока живы носители языка. Пока живы все эти люди, что на нем говорят. А рассуждать насчет того, что он не успевает или даже падает куда-то, означает лишь уподобление пчеле, которая несет мед в гнездо и при этом рассуждает о том, куда этот мед потом денется.
Да выгребут этот мед!
Весь без остатка!
И не твое это дело. Твое дело тащить. Язык – он же сам по себе. Он что та река, в чьих водах сначала и глина, и песок, а потом, за излучиной, и очистилась она сама по себе, никого не спросясь.
Жив он и всегда жив будет.
Живуч, потому что – точен, сочен, прилипчив, сладостен, вкусен. Вот!
* * *Торжественно довожу до вашего сведения, что в настоящую секунду работаю над подлинно девственным посвящением, призванным украсить собой текущие потуги вот этого самого моего труда.
* * *Матерь Божья – богиня и звезда!
Если ты не слишком занята устройством того, чего в принципе устроить никогда нельзя, то есть устройством этого подлунного мира, то обрати свое внимание на Сашку Покровского – все-таки не пропащий же он парень – и возьми этого обормота под свое чудесное покровительство.
Весна и солнышко. Немножко мороза и снег. Все искрится и капает. Сосульки сверкают.
На кусте бузины сидит стайка воробьев. Все они только что откупались в луже. Теперь они греются и разговаривают. Говорят все одновременно, как в итальянской семье. Фигурки воробьев на ветках неподвижны – они уже пригрелись в лучах солнышка, и шевелиться им неохота – но чирикают не переставая. О чем они чирикают? Я – лучший переводчик с воробьиного. Они говорят друг дружке: «Весна. Тепло. А хорошо, что тепло. Вот раньше, помните? Раньше – о-го-го! А теперь – хорошо. Это правильно, что теперь весна! Правильно, что тепло! Вот раньше было неправильно!»
Рядом с мусорными кучами сидят печальные вороны. Что-то ничего на кучах нет. Я бросил кусочек хлеба. Сейчас же прилетели голуби, закружились, засуетились. А вороны сидят и презрительно смотрят на голубей.
«Кар!» – сказала одна из них, видимо, старшая.
«Кар-кар!» – с готовностью подхватили две другие. У старшей это означает, что мол, мы-то не такие глупые, как тут некоторым может показаться, не мог человек просто так что-то нам бросить путное. Тут-то точно какая-то дрянь. «Точно-точно!» – подхватывают ее товарки, но потом голод пересиливает, и они тоже слетают к хлебу.
* * *Поймал девушку в темном углу и ну ее целовать. Это я о жене.
«Девушка! – говорю я ей. – Я должен вам что-то сказать неизбежное!» – «Я-то знаю, что ты хочешь мне сказать!» – «Да ничего ты не знаешь!» – говорю я и начинаю целовать.
* * *Шведы опять звонили и говорили, что они снимают фильм о подводных лодках в Балтийском море. Их интересует «Шведский комсомолец» – история, правда, правда истории, ну и так далее.
Оказывается, «Шведскому комсомольцу» двадцать пять лет, и пора снимать фильм.
«Шведский комсомолец» – это лодка, севшая в шведском фьорде на мель в 1981 году. Шведы считают, что это мы к ним со зла забрели, что мы там что-то искали или происки какие-то имели.
Я сказал, что ничего мы не имели, что народ заблудился, а они говорят: «Как это можно там заблудиться? Вы видели наши фьорды?»