В столице Германии он провел несколько дней. Многие крупные немецкие ученые были поставлены в известность по поводу его путешествия во французские колонии. К этим посвященным принадлежал и Пауль Уленгут, прославившийся разработкой метода определения видовой принадлежности крови, чрезвычайно пригодившегося в криминалистике. Разделяя положения теории эволюции, связанные с происхождением человека, Уленгут провел исследования крови орангутанга и выяснил, что по многим биохимическим показаниям она чрезвычайно близка крови людей. Проблему общего для человека и антропоморфной обезьяны предка, или, как его называл Дарвин, «древнего члена человекообразной подгруппы», немецкий ученый считал своей личной проблемой.
О контактах с германскими биологами перед путешествием в Гвинею Иванов счел необходимым упомянуть в специальном отчете, адресованном в Кремль: «Появление в текущей прессе сообщений об отъезде нашей экспедиции в Западную Африку в Германии вызвало на страницах научной печати ряд заметок и отзывов в общем благоприятных таких крупных ученых, как профессора P. Uhlehuth, J. Schwalbe, Bruek (см. Deutsche Medizinvochenschrift №№ 32, 35, 46 за 1926)»1.
«Профессор J. Schwalde, запросивший одного очень известного зоолога об опытах осеменения антропоморфных обезьян спермой человека и их значении, в ответ получил выражение сожаления, что в Германии, где до войны имелось немало самок шимпанзе, эти опыты не были поставлены. Ich bin uberzeugt [16], говорит этот зоолог, das der Versuch ausfielen positionen [17]. Имя этого зоолога осталось неизвестным, но, по словам Schwalde, автор этого письма просил пока не называть его фамилии»2.
Возможно, инкогнито — это биолог Ганс Вейнерт. В те годы его занимало исследование ископаемых останков питекантропа. «Питекантроп есть человек, — писал он, — особое положение которого и бесспорное значение оправдывает родовое имя “обезьяночеловек”»3.
Мечта о встрече с живым обезьяночеловеком казалась Вейнерту вполне осуществимой. Для исторического свидания были все технические возможности. Ими-то и располагал корифей советской науки зоотехник профессор Иванов.
Позднее в своем исследовании «Происхождение человечества» Вейнерт откровенно высказался на этот счет: «Найдутся, правда, возражения, что даже положительный результат уже не может дать нам ничего нового. Но все же нельзя согласиться, что более убедительного подтверждения нашей теории происхождения человека найти невозможно. Появление такой помеси могло бы оказать ценную услугу и изучению наследственности. Уже известное нам сходство белковых образований, реакций крови и преципитации [18], так же как и большое сходство мужских сперматозоидов, вполне допускают возможность плодотворного скрещивания шимпанзе с человеком. С практической стороны этот опыт также является вполне возможным.
Чтобы не подвергать человеческую жизнь хотя бы психической опасности, для роли матери пришлось бы выбрать самку шимпанзе. Семенную жидкость лучше взять у негра, а в качестве наиболее подходящего места для операции избрать Африку — родину обоих родителей»4.
Ганс Вейнерт принадлежал к тому кругу авторитетных германских ученых, которые занимались не только непосредственно антропологией и исследованием форм прогрессивного черепа, но и пропагандировали расовою гигиену. Эта наука уже нашла сочувственное понимание у верхушки Национал-социалистической партии Германии. А когда впоследствии Вейнерт издал учебник расовой гигиены, его популярность среди партайгеноссе выросла неимоверно. Антрополог настолько был уверен в правильности жесткого разумного отбора, осуществляемого с помощью рекомендованных доноров спермы, принудительной кастрации неполноценных и эвтаназии, что в поздних публикациях внедрял положения национал-социалистической доктрины в свои сочинения по эволюции человека.
В СССР в те годы расовой гигиене противопоставляли гигиену социальную. В отличие от нацистов, она выводила на вершину эволюции не передовую нацию, скажем немцев, а передовой класс — пролетариат. Главным носителем идей социальной гигиены был нарком здравоохранения Николай Семашко, благодетель и радетель экспериментов Ильи Иванова. Это благодаря ему при наркомате открылся Музей социальной гигиены.
«Основной целью социальной гигиены является оздоровление человеческой расы, так называемая евгеника»5, — проповедовал Семашко. Он считал, что «каждый социальный гигиенист, каждый евгенист, если он не болтает о социальной гигиене и оздоровлении расы, а желает действительно работать в этом направлении, должен быть активным борцом за тот строй, который оздоровляет социальные условия и дает здоровую расу, — за коммунизм»6.
Новым пророком этой передовой советской науки был автор «Двенадцати половых заповедей революционного пролетариата» Арон Залкинд, утверждавший: «Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности» и «…у революционного класса, спасающего от погибели все человечество, в половой жизни содержатся исключительно евгенические задачи, то есть задачи революционно-коммунистического оздоровления человечества через потомство…»7 По мнению Залкинда, важным этапом в становлении нового человечества были революции, которые ученый и рассматривал как важный евгенический механизм. Он писал: «Великая французская революция как массовая лечебная мера была полезнее для здоровья человечества, чем миллионы бань, водопроводов и тысячи новых химических средств»8.
2
Путь до Парижа занял несколько дней. Профессор Иванов поселился в доме 25 по rue Dutot, принадлежавшем Институту Пастера. Отсюда он намеревался совершать регулярные визиты в College de France, расположенный в самом начале бульвара Вожирар. Там практиковал доктор Воронов, трансплантатор и гений омоложения.
Первая встреча в дирекции Института Пастера оказалась омрачена сведениями, поступавшими из Гвинеи. Советскому исследователю нарисовали сложную ситуацию на станции вакцинации в Киндии, где обычно содержались обезьяны, готовые к отправке в Париж. Директор этой станции ветеринарный врач Вильбер, или, как называл его Кальметт, «уполномоченный опытной станции по разведению антропоидов», находился в те дни в столице Франции.
Констант Матье, генеральный директор пастеровской станции в Дакаре в 1924–1927 годах, вспоминал: «Этот ветеринар-комендант Вильбер, называемый директором, в 1923 году взял на себя тяжелую задачу: “реализовать проект Кальметта и создать в сердце африканской саванны научное учреждение и современную лабораторию, содержащую необходимые средства”»9.
Несмотря на большие затраты, обстоятельства для этого проекта Института Пастера были самые неподходящие, и потому Вильбер посетовал русскому коллеге на то, что все постройки в Киндии, увы, приостановлены. Падение франка привело к потере жизненно необходимых кредитов, а работать с обезьянами, находившимися на станции, будет затруднительно, так как все они предназначены исключительно для экспериментов в области патологии: шимпанзе намеревались прививать инфекционные заболевания.
Вильбер предлагал для постановки опытов Иванова закупить взрослых шимпанзе и за счет советских средств, отпущенных на экспедицию, достроить железобетонные клетки для обезьян, возведение которых было приостановлено в связи с кризисом. Кроме того, в ремонте нуждалась и сторожка, где должен был жить Илья Иванович. Аванс, который необходимо было передать директору станции, составлял $2500. Причем сделать это нужно было немедленно, чтобы успеть до начала влажного сезона, когда будет нельзя вести строительство и охотиться на шимпанзе. Отлов обезьян мог бы осуществить известный Вильберу подрядчик, которому Иванов должен в письме обрисовать возрастные характеристики особей, необходимых для эксперимента. Кроме того, профессору было сказано, что не могут дать гарантии отлова именно взрослых половозрелых обезьян.
Вильбер указывал, что ближайшим сроком для визита Иванова в Гвинею может стать 1 октября текущего года. Тогда, возможно, на станции в Киндии будут находиться уже пойманные обезьяны, которых разместят в построенных клетках.
Все разговоры, которые ученый вел с Вильбером и другими сотрудниками Пастеровского института, не вносили ясности в положение дел на станции вакцинации. Более того, каждая новая беседа усиливала опасения профессора и вселяла в него тревогу.
Свои сомнения он изложил в «Отчете о командировке в Западную Африку», предназначенному председателю Комиссии по содействию работам Академии наук СССР: «Из дальнейших переговоров выяснилось, что добыча взрослых шимпанзе, необходимых для моих опытов, далеко не обеспечена. Таким образом, после 7–8-месячного ожидания и затраты солидной суммы денег на постройку клеток, ремонт сторожевого домика, я мог оказаться без самого главного — без опытного материала»10.
Профессора тревожило состояние неопределенности. Складывающаяся ситуация подталкивала его к единственно возможному решению: немедленно совершить вылазку в тропическую Африку и на месте убедиться в состоянии дел. Об этом 15 марта Иванов уведомил Кремль в лице Горбунова и на следующий день выехал из порта Бордо в столицу Гвинеи.
Информация о намерениях ученого все же просочилась в советскую прессу. Рассказывая о планах Иванова в Гвинее, популяризатор совнауки Мелик-Пашаев писал: «В случае удачи означенных опытов предполагается устройство специальной зоофермы в местности с подходящими для жизни и размножения антропоморфных обезьян условиями (в окрестностях Сухума по побережью Черного моря) для получения помеси, которая будет представлена более одаренными формами обезьян, более близкими к человеку и более удобными в смысле возможности использовать их для омоложения»11.
3
Путешествие в тропики выглядело героическим поступком, тем более в пожилом возрасте. Иванов был осведомлен об опасностях, которые таит в себе среда Гвинеи. Уж кому, как не ему, было известно, что городок Киндия, где в 1923 году была открыта станция в статусе филиала Парижского Пастеровского института, был избран бактериологом Кальметтом отнюдь не случайно. Помимо разведения в вольерах шимпанзе, здесь собирались решать профильные задачи: проводить исследования по патологии таких болезней, как туберкулез, проказа, рак, исследовать экзотические, не известные в Европе инфекции. А таковых было предостаточно: сонная болезнь, вызываемая мухой цеце, язвы песчаной блохи и зуд «кро-кро», следствие проникновения в кожу паразитических червей, лихорадка Эбола, нильская лихорадка…
В том же 1926 году сотрудник больницы Альберта Швейцера доктор Фриц Тренс, занимавшийся лечением железнодорожных рабочих от дизентерии, открыл на экваторе в Габоне новый вибрион. Врач первоначально принял его за бациллярную дизентерию. Но вскоре исследование показало, что это неизвестный вид холеры. Тренс не мог произвести полноценное исследование этого вибриона на месте. Здесь не имелось оборудования, которое, например, существовало в Киндии и, конечно, в Институте Пастера. Тренсу нужно было решить сложную головоломку: как вывезти возбудитель в Европу. Это можно было сделать, только введя свежий и действенный вибрион животному или человеку. В случае с животным могли возникнуть проблемы на границе, где все прибывавшие из колоний подвергались карантину. Такой провоз мог быть квалифицирован как нарушение закона. И Тренс принял единственное, на его взгляд, решение: перед посадкой на пароход он выпил жидкость из пузырька, содержавшую опасный возбудитель, и стал живым контейнером. Врач сошел на берег Франции уже больным. Но он имел в своем распоряжении необходимый для изучения вибрион и пережил течение болезни, которую мог описать на собственном опыте. Станция в Киндии должна была позволять изучать грозные возбудители на месте, не прибегая к профессиональному героизму.
Для этого в марте 1922 года Институт Пастера заключает с генерал-губернатором Французской Западной Африки договор о концессии 35 га земли в окрестностях Киндии и субсидирует в постройку станции Pastoria 350 000 франков. Подопытными животными избираются шимпанзе, обитающие в Гвинее, как наиболее близкие к человеку. В январе 1924 года конференция Института Пастера по экзотическим патологиям еще раз объяснила свою позицию в связи с большими затратами в Киндии: «Мы обязаны организовать в наших колониях, которые мы должны приучить к этому по-настоящему, один центр поимки либо, если это возможно, разведения этих обезьян рядом с лабораторией…»12
О таком разведении мечтал и Иванов, наблюдая с борта корабля приближающийся берег Африки. К счастью для профессора, Министерство колоний заранее оповестило о его приезде главу администрации Гвинеи. Это было кстати. От расположения местных властей во многом зависел успех вояжа профессора.
Дело в том, что 6 сентября 1923 года губернатор Западной Африки Кард подписал постановление, запрещающее охоту на обезьян и устройство больших питомников во Французской Гвинее. Однако это правило можно было обойти, если глава местной власти даст специальное разрешение на сафари для чисто научных целей.
Когда корабль приближался к порту Конакри, на судне была получена телеграмма о встрече ученого губернаторской моторной лодкой. И действительно, за профессором был послан секретарь высокого сановника. Иванова не только быстро доставили на берег, но и предложили автомобиль для проезда в резиденцию губернатора. Глава колонии просил быть его гостем, до тех пока не будет найдена подходящая квартира. Но профессор не собирался искать квартиру в Конакри и с первым же пассажирским поездом отправился в Киндию.
Этот городок имел всего несколько домов, пригодных для проживания по-европейски. Сдача комнат не практиковалась. В Киндии отсутствовали гостиницы и номера для приезжих в здании местного вокзала. Поселиться здесь было проблематично. Оставалось надеяться только на описанную Вильбером сторожку, якобы имевшуюся на станции института. Она располагалась в 7 км от городка в тропическом лесу.
На деле, то, что Вильбер называл «сторожкой» оказалось изъеденным термитами сооружением, не имевшим ни потолка, ни пола. Иванов был в отчаянии и готовился к возвращению в Конакри, как вдруг заместитель директора, ветеринарный врач Делорм предложил ему выход: поселиться в пустующей комнате Вильбера в главном здании.
Когда проблемы с жильем были решены, ученый приступил к изучению обезьян, содержавшихся на станции. Здесь имелось 30 шимпанзе. Профессор с разочарованием отметил, что лишь одна из них была взрослой, остальные — подростки. Все они содержались в суровых тюремных условиях. Даже положенные заключенным дворики для прогулок отсутствовали. Иванов не сомневался, что в таких условиях получение потомства вряд ли возможно. Доктор Делорм подтвердил прогнозы ученого: действительно, за три года существования станции не было ни одного случая зачатия и не только у шимпанзе, но и у собакообразных обезьян. Более того, смертность животных росла катастрофически. Если самая старая особь Роза, поступившая в питомник 26 марта 1924 года, имела порядковый номер 107, то самка Рекрю, поступившая два года спустя, значилась под номером 370. И это была нумерация только для шимпанзе, которых на станции насчитывалось всего 25! Большой падеж животных объяснялся и тем, что всем шимпанзе прививали смертельные болезни, для того чтоб описать их развитие.
Но Иванова насторожило, что ветеринары станции не участвовали в отлове животных, а лишь подавали заказы на количество необходимых особей главам администраций районов. А уж когда профессору стало известно о технике поимки обезьян, он был удручен и шокирован. Иванов писал: «Охота на шимпанзе ведется неграми, вооруженными дубинками, ружьями и луками. После того как семья шимпанзе выслежена, охотники окружают ее и загоняют криками и собаками на дерево. Вокруг дерева раскладываются кучи сухой травы и веток, трава поджигается, в огонь подбрасываются одурманивающие травы и корни. Задыхающиеся от дыма обезьяны бросаются вниз, попадая в огонь и под беспощадные удары дубин негров. Часть обезьян убивается на смерть, часть уходит, и только некоторые в полуискалеченном виде доставляются на административный пункт, откуда затем отправляется на Пастеровскую станцию. В числе пойманных таким образом шимпанзе взрослых, как правило, не бывает. Они или погибают под ударами, или успевают вырваться и скрыться. Негры предпочитают подбирать подростков, предварительно убив их родителей или дав им уйти, чем рисковать жизнью в попытке взять живыми взрослых шимпанзе»13.
К этому можно было только добавить: «Пойманные неграми шимпанзе, как правило, носят следы поражений, к сожалению, часто очень тяжелых: перелом челюсти, трещины черепа, ожоги кожи, гноящиеся раны и т. п. Неудивительно, что большая часть их погибает в течение нескольких дней или недель после доставки на станцию»14.
Но нет худа без добра: трупы шимпанзе позволили доктору Иванову произвести многочисленные вскрытия и кастрации. Ему удалось установить, что половозрелость у самок наступает не в 4–5-летнем возрасте, как считалось, а значительно позже. Период вынашивания плода длится 8–8,5 месяца. И что самое важное для будущего эксперимента: у шимпанзе происходят регулярные менструации, как и у женщин, а бытовавшее в прошлом мнение о сезонных течках следует отнести к области научных заблуждений.
Пребывание на пастеровской станции в Киндии было ограничено для ученого объективными обстоятельствами: к 1 мая приезжал ветеринарный врач Вильбер и следовало освободить его комнату. Теперь уже обладая реальными представлениями о порядках отлова, содержания и некоторых особенностях анатомии антропоморфных обезьян, Иванов возвратился в Париж.